Неточные совпадения
— Ничего,
папа, — отвечала Долли, понимая, что речь
идет о муже. — Всё ездит, я его почти не вижу, — не могла она не прибавить
с насмешливою улыбкой.
— Ну, из этих-то денег ты и
пошлешь десять тысяч в Совет за Петровское. Теперь деньги, которые находятся в конторе, — продолжал
папа (Яков смешал прежние двенадцать тысяч и кинул двадцать одну тысячу), — ты принесешь мне и нынешним же числом покажешь в расходе. (Яков смешал счеты и перевернул их, показывая, должно быть, этим, что и деньги двадцать одна тысяча пропадут так же.) Этот же конверт
с деньгами ты передашь от меня по адресу.
Сказав
с Карлом Иванычем еще несколько слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить собак,
с тем чтобы на прощанье выехать после обеда послушать молодых гончих,
папа, против моего ожидания,
послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту.
Самгин
пошел к паровозу, — его обгоняли пассажиры, пробежало человек пять веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм в очках и двое солдат
с винтовками, —
с тендера наклонился к ним машинист в
папахе. Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся, желая видеть лицо человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему
шли двое: коренастый, плохо одетый старик
с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и человек лет тридцати, небритый, черноусый,
с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской
папахе.
Он сорвался
с места и, отворив дверь, быстро прошел в комнату. Перезвон бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул и быстро
пошел к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже у постельки Илюши. Илюша держал его за руку и звал
папу. Чрез минуту воротился и штабс-капитан.
— Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки,
пошел было, да и валится. «Ах, говорит, я говорил тебе,
папа, что у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек
с ног валится, а он просто от слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у них много денег.
— Думай себе что хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе.
Слава богу, ни в одном еще бесчестном деле не был; всегда стоял за веру православную и отчизну, — не так, как иные бродяги таскаются бог знает где, когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать не ими засеянное жито. На униатов [Униаты — принявшие унию, то есть объединение православной церкви
с католической под властью римского
папы.] даже не похожи: не заглянут в Божию церковь. Таких бы нужно допросить порядком, где они таскаются.
Папа захватил землю, земной престол и взял меч;
с тех пор всё так и
идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть.
—
Папа,
папа идет! — закричала Нюрочка, заслышав знакомые шаги в темных сенях, и спрыгнула
с коленей бабушки.
В Егоре девочка узнала кержака: и по покрою кафтана, и по волосам, гладко подстриженным до бровей, от одного уха до другого, и по особому складу всего лица, — такое сердитое и скуластое лицо,
с узкими темными глазками и окладистою бородой, скатавшиеся пряди которой были запрятаны под ворот рубахи из домашней пестрядины. Наверное, этот кержак ждет, когда проснется
папа, а
папа только напьется чаю и сейчас
пойдет в завод.
— Что ж толковать? Больного разве нельзя навестить? Больных все навещают. Я же была у него
с папой, отчего же мне теперь не
пойти с тобою?
Когда
папа пришел из флигеля и мы вместе
с ним
пошли к бабушке, в комнате ее уже сидела Мими около окна и
с каким-то таинственно официальным выражением грозно смотрела мимо двери. В руке ее находилось что-то завернутое в несколько бумажек. Я догадался, что это была дробь и что бабушке уже все известно.
—
Папа, и я
пойду с вами, — сказала, картавя, княжна.
Авдотья Васильевна жертвовала собой и, иногда больная, под конец зимы даже беременная, считала своей обязанностью, в серой блузе,
с нечесаной головой, хоть в четыре или пять часов утра, раскачиваясь,
идти навстречу
папа, когда он, иногда усталый, проигравшийся, пристыженный, после восьмого штрафа, возвращался из клуба.
В передней я столкнулся
с папа, который мелкими, скорыми шажками
шел садиться в экипаж.
Я надел свою шикарную черкеску
с малиновым бешметом, Георгия, общеармейские поручичьи погоны и шашку. Для устрашения подклеил усы, загнул их кольцом, надвинул на затылок
папаху и
пошел в буфет, откуда далеко доносился шум.
Маленький генерал в теплом черном сюртуке и
папахе с большим белым курпеем подъехал на своем иноходце к роте Бутлера и приказал ему
идти вправо против спускавшейся конницы.
Впереди пятой роты
шел, в черном сюртуке, в
папахе и
с шашкой через плечо, недавно перешедший из гвардии высокий красивый офицер Бутлер, испытывая бодрое чувство радости жизни и вместе
с тем опасности смерти и желания деятельности и сознания причастности к огромному, управляемому одной волей целому.
По обеим же сторонам колонны непрерывной цепью, спускаясь и поднимаясь по балкам,
шли егеря в высоких сапогах, полушубках и
папахах,
с ружьями на плечах и патронами на перевязи.
Так это было
с первых времен и так это
шло, постоянно усиливаясь, логически дойдя в наше время до догматов пресуществления и непогрешимости
папы или епископов, или писаний, т. е. до совершенно непонятного, дошедшего до бессмыслицы и до требований слепой веры не богу, не Христу, не учению даже, а лицу, как в католичестве, или лицам, как в православии, или — веры книжке, как в протестантстве.
И пока в гостиной
шли либеральные разговоры,
папа Волшебнов хлопотал около закуски и, залучив под шумок чиновника особых поручений Веретьева, выкушивал
с ним по «предварительной».
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной стороне площади. Из труб избушек
шел дым и, сливаясь
с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и
папахи кучками виднелись в темноте около заборов и домов.
Няня
пошла наверх в спальню и, взглянув на больную, сунула ей в руки зажженную восковую свечу. Саша в ужасе суетилась и умоляла, сама не зная кого, сходить за
папой, потом надела пальто и платок и выбежала на улицу. От прислуги она знала, что у отца есть еще другая жена и две девочки,
с которыми он живет на Базарной. Она побежала влево от ворот, плача и боясь чужих людей, и скоро стала грузнуть в снегу и зябнуть.
— Знаете что — хотите кататься в лодке? Доедем до леса, там
пойдём гулять и к обеду вернёмся.
Идёт? Я ужасно рада, что сегодня такой ясный день и я не дома… А то у
папы опять разыгралась подагра, и мне пришлось бы возиться
с ним. А
папа капризный, когда болен…
Мисси (увидев отца, прибегает
с крокета и вешается ему на шею).
Папа,
пойдем со мной.
Ольга Петровна(снова продолжает). Потом эти гадкие газетные статьи
пошли, где такой грязью, такой низкой клеветой чернили человека, им выбранного и возвышенного; а, наконец, и брак мой
с Алексеем Николаичем добавил несколько; в обществе теперь прямо утверждают, что
папа выбрал себе в товарищи Андашевского, чтобы пристроить за него дочку, и что Андашевский женился для той же цели на этой старой кокетке!
Она
идет в кабинет и говорит
папе, что девочка хочет слона.
Папа тотчас же надевает пальто и шляпу и куда-то уезжает. Через полчаса он возвращается
с дорогой, красивой игрушкой. Это большой серый слон, который сам качает головою и машет хвостом, на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и в ней сидят трое маленьких человечков. Но девочка глядит на игрушку так же равнодушно, как на потолок и на стены, и говорит вяло...
И об этом говорил он мне в ту голгофскую ночь: «Неси меня,
папа, кверху, —
пойдем с тобою кверху!» О,
пойдем,
пойдем, дитя мое, мой вождь, учитель, ангел-хранитель мой!
— Э, полно, — отмахнулась она, — нам
с тобой доставит удовольствие порадовать других… Если б ты знала, Галочка, как приятно прибежать в класс и вызвать к родным ту или другую девочку!.. В такие минуты я всегда так живо-живо вспоминаю
папу. Что было бы со мной, если бы меня вдруг позвали к нему! Но постой, вот
идет старушка, это мама Нади Федоровой, беги назад и вызови Надю.
— Да-с, — продолжал секретарь. — Покуривши, подбирайте полы халата и айда к постельке! Этак ложитесь на спинку, животиком вверх, и берите газетку в руки. Когда глаза слипаются и во всем теле дремота стоит, приятно читать про политику: там, глядишь, Австрия сплоховала, там Франция кому-нибудь не потрафила, там
папа римский наперекор
пошел — читаешь, оно и приятно.
— Наталью взяла
с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина
пошла в лес за грибами.
Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
— Это мне в награду за то, что я старалась хорошо себя вести все это время и не ссориться ни
с кем — вот покойный
папа и
послал мне радость, — говорила она, смеясь и плача в одно и то же время.
О немецком так было сказано, потому что мальчик особенно плох был в немецком. Письмо это всех нас очень смутило. Долго мы обсуждали, можно ли
идти с таким письмом.
Папа находил, что совершенно невозможно: фамилия — Поль, — может быть, немцы; заговорят со мной по-немецки, и получится конфуз.
Воротился из гимназии,
пошел домой двором, через кухню. Акулина жарила картошку. Очень вкусная бывает картошка, когда только что поджарена, Я стал есть со сковороды. Окна кухни выходили в сад, — вдруг слышу,
папа с террасы кричит...
Поздно вечером они воротились, и
папа сейчас же
пошел с фонарем в сад взглянуть на цветок. Цветка не было! Ничего от него не осталось, — только ямка и кучка земли.
Меня «оставили» на час в гимназии. За что? До сих пор не могу понять. А транспарант
послали с Генею
папе. Голодный, одинокий и потрясенный, я просидел час в пыльном классе и ревел все время, не переставая, изошел слезами.
Наедались. Потом,
с оскоминой на зубах,
с бурчащими животами,
шли к маме каяться. Геня протестовал, возмущался, говорил, что не надо, никто не узнает. Никто? А бог?.. Мы только потому и
шли на грех, что знали, — его можно будет загладить раскаянием. «Раскаяние — половина исправления». Это всегда говорили и
папа и мама. И мы виновато каялись, и мама грустно говорила, что это очень нехорошо, а мы сокрушенно вздыхали, морщились и глотали касторку. Геня же, чтоб оправдать хоть себя, сконфуженно говорил...
Но всякому, читавшему повести в журнале «Семья и школа», хорошо известно, что выдающимся людям приходилось в молодости упорно бороться
с родителями за право отдаться своему призванию, часто им даже приходилось покидать родительский кров и голодать. И я
шел на это. Помню: решив окончательно объясниться
с папой, я в гимназии, на большой перемене,
с грустью ел рыжий треугольный пирог
с малиновым вареньем и думал: я ем такой вкусный пирог в последний раз.
Папа очень сочувственно относился к моему намерению.
С радостью говорил, как мне будет полезна для занятий химией домашняя его лаборатория, как я смогу работать на каникулах под его руководством в Туле, сколько он мне сможет доставлять больных для наблюдения. Он надеялся, что я
пойду по научной дороге, стану профессором. К писательским моим попыткам он был глубоко равнодушен и смотрел на них как на занятие пустяковое.
— А ты думал — нет? Я еще больше знаю. Завтра вы все
пойдете осматривать княжеский дом
с вашим
папой, правда?
Кругом толпились солдаты
с запыленными, измученными лицами. Они подставляли
папахи, чиновник доверху наливал
папаху спиртом, и солдат отходил, бережно держа ее за края. Тут же он припадал губами к
папахе, жадно, не отрываясь, пил, отряхивал
папаху и весело
шел дальше.
А справа от нас, по широкой, отлогой лощине, навстречу лопавшимся шрапнелям
шла в контратаку рассыпанная цепь. Косые лучи утреннего солнца скользили по лощине, солдаты
шли в вывернутых наизнанку
папахах,
с винтовками в руках,
с строгими, серьезными лицами. Сзади, из канавы, выглядывали штыки резервов.
Папа с радостью ухватился за эту мысль и
послал в Москву сватом грека же Георгия.
Денисов
с мрачным лицом, сняв
папаху,
шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.