Неточные совпадения
Одни находили Сахалин плодороднейшим островом и называли его так в своих отчетах и корреспонденциях и даже, как говорят,
посылали восторженные телеграммы
о том, что ссыльные наконец в состоянии сами прокормить себя и уже не нуждаются в затратах со стороны
государства, другие же относились к сахалинскому земледелию скептически и решительно заявляли, что сельскохозяйственная культура на острове немыслима.
Дворецкой мой, конюший и даже конюх и кучер, повар, крайчий, птицелов с подчиненными ему охотниками, горничные мои прислужники, тот, кто меня бреет, тот, кто чешет власы главы моея, тот, кто пыль и грязь отирает с обуви моей,
о многих других не упоминая, равняются или председают служащим отечеству силами своими душевными и телесными, не щадя ради отечества ни здравия своего, ни крови, возлюбляя даже смерть ради
славы государства.
Была горькая година в жизни России, — година, во время которой
шла речь
о ее значении в сонме европейских
государств и подвергалась сомнению ее военная
слава.
[Разумеется, речь
идет не
о «Законе Божьем» древних, а
о законе Единого
Государства.]
А бедный дворянин Никанор
идет еще дальше и лезет из кожи, доказывая, что в таком обширном
государстве, как Россия, не должно быть речи не только
о «разъяснениях», но даже
о «неразъяснениях» и что всякому верному сыну отечества надлежит жить да поживать, да детей наживать.
Кошихин с негодованием говорит
о том, что бояре русские боятся
посылать детей своих «для науки в иноземные
государства» (Кошихин, IV, 24).
— Может быть, со временем я полюблю и Петербург, но мы, женщины, так легко предаемся привычкам сердца и так мало думаем, к сожалению,
о всеобщем просвещении,
о славе государства! Я люблю Москву. С воспоминанием об ней связана память
о таком счастливом времени! А здесь, здесь всё так холодно, так мертво…
О, это не мое мнение; это мнение здешних жителей. — Говорят, что въехавши раз в петербургскую заставу, люди меняются совершенно.
Естественно при этом, что каждый интересуется общими делами и что фраза
о славе нации,
о величии
государства не увлекает там людей, если она несогласна с действительными их интересами.
Говорить здесь любили
о материях важных, и один раз тут при мне
шла замечательная речь
о министрах и царедворцах, причем все тогдашние вельможи были подвергаемы очень строгой критике; но вдруг усилием одного из иереев был выдвинут и высокопревознесен Николай Семенович Мордвинов, который «один из всех» не взял денег жидов и настоял на призыве евреев к военной службе, наравне со всеми прочими податными людьми в русском
государстве.
Рыжов обязался это исполнять и
пошел действовать, но вскоре же начал подавать
о себе странные сомнения, которые стали тревожить третью особу в
государстве, а самого бывшего Алексашку, а ныне Александра Афанасьевича, доводить до весьма тягостных испытаний.
Великий, грозный и пресветлый царь!
Твой друг и брат, Аббас, владыка перский,
Здоровает тебе на
государствеИ братский
шлет поклон. Ты держишь Русь
Единою могучею рукой —
Простри,
о царь, с любовию другую
На моего владыку и прими
От шах-Аббаса, в знак его приязни,
Сей кованный из золота престол,
В каменьях самоцветных и в алмазах.
Наследье древних шахов — изо всех
Ценнейшее Аббасовых сокровищ!
Этот роман напомнил читателям «Юрия Милославского»; он написан с тою же силою таланта, утратившего может быть только первую свежесть и новость; но, конечно, роман не произвел и не мог произвести такого же впечатления уже по одной разности эпох: в «Юрии Милославском», в 1612 году, дело
шло о спасении русской земли; оно составляло главное содержание, а все прочее было придаточной обстановкой; а в «Брынском лесу» положение
государства, конечно, весьма интересное и важное по своим последствиям, составляет небольшую придаточную часть и служит, так сказать, введением в интригу романа, по несчастью — любовную.
Дальше же этого предела
государство не может
идти:
государство не может даже дать нам понятия
о том, какая бы стала жизнь людей при взаимной благожелательности их между собою.
Долго ли время
шло, коротко ли, стали говорить хану думные люди его: «
О грозный, могучий хан Золотой Орды, многих
государств повелитель, многих царств обладатель!
Вопрос
шёл о том, можно ли осудить невинного, если это окажется выгодным для французского
государства и для армии.
— Какие там вопросы! Такая коммунистка, что просто замечательно. Сколько просветила темных людей! Я и сама темная была, как двенадцать часов осенью. А она мне раскрыла глаза, сагитировала, как помогать нашему
государству. Другие, бывают, в партию
идут, чтобы пролезть, в глазах у них только одно выдвижение. А она вроде Ленина. Все так хорошо объясняет, — все поймешь: и
о рабочей власти, и
о религии.
— Да жизнь, дружище, твоя собственная, как неверно привыкли говорить люди, жизнь… Она дана тебе божественной волею и ею только может быть отнята, это вообще, если речь
идет о жизни человека, но, кроме того, каждый из нас гражданин и, наконец, воин, мундир которого ты носишь… а следовательно, наша жизнь принадлежит человечеству, народу,
государству, но далеко не лично нам.
Письмо это, кроме того, что несомненно указывает на зоркий и правильный взгляд светлейшего князя на внутреннюю политику русского
государства и его обширные познания в области европейской политики, является также красноречивым доказательством его беззаветной любви к родине и неусыпной заботе
о славе обожаемой им монархини.
Тогда самые простые люди, имеющие понятие об устройстве европейских
государств и
о быте народа, сочли все это за совершенно пустую и глупую выдумку и знали, что ничего такого быть не может, но Катков все свое твердил, что вольные казаки могут уйти у нас из рук; что они уже и деньги от англичанкиного посла взяли, но что все-таки их еще можно остановить и направить к тому, чтобы они
пошли и подбили кого-то не под англичанку, а под нас.