Неточные совпадения
Известный Иван Антонович управился весьма проворно: крепости были записаны, помечены, занесены в
книгу и куда следует, с принятием полупроцентовых и за припечатку в «Ведомостях», и Чичикову пришлось заплатить самую малость.
Облако непроницаемости слетело с нее. Взгляд ее был говорящ и понятен. Она как будто нарочно открыла
известную страницу
книги и позволила прочесть заветное место.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в
книги с головой. А между тем в другом месте и при других условиях он мог бы быть крупным деятелем… В нем есть эта цельность натуры,
известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь и в воду.
Особенно замечательно при этом, что он только одну
книгу и читал, и читал ее постоянно, лет десять, это Франкёров курс; но, воздержный по характеру и не любивший роскоши, он не переходил
известной страницы.
С
известного момента я начал много читать
книг по мистике, и меня поражало сходство мистик всех времен и всех религиозных вероисповеданий.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей и
книг, которую описывали
известные ученые.
Знали еще букинисты одного курьезного покупателя. Долгое время ходил на Сухаревку старый лакей с аршином в руках и требовал
книги в хороших переплетах и непременно
известного размера. За ценой не стоял. Его чудак барин, разбитый параличом и не оставлявший постели, таким образом составлял библиотеку, вид которой утешал его.
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно
известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей
книги и с большим интересом спросил...
Но в
известном смысле реалистом Гюисманс остался навсегда, реалистическая манера осталась и в его католических
книгах.
В 1479 году находим древнейшее доселе
известное дозволение на печатание
книги.
Письмо это было, по настоянию Белоярцева, положено обратно в
книгу и возвращено с нею по принадлежности, а о самой истории, сколь она ни представлялась для некоторых возмутительною, положено не разносить из кружка, в котором она случайно сделалась
известною.
Наконец, рассказав все до малейшей подробности мною виденное и слышанное, излив мое негодованье в самых сильных выражениях, какие только знал из
книг и разговоров, и осудив Матвея Васильича на все
известные мне казни, я поутих и получил способность слушать и понимать разумные речи моей матери.
Разумеется, мать положила конец такому исступленному чтению:
книги заперла в свой комод и выдавала мне по одной части, и то в
известные, назначенные ею, часы.
А между тем, если бы совокупить все эти факты за целый год в одну
книгу, по
известному плану и по
известной мысли, с оглавлениями, указаниями, с разрядом по месяцам и числам, то такая совокупность в одно целое могла бы обрисовать всю характеристику русской жизни за весь год, несмотря даже на то, что фактов публикуется чрезвычайно малая доля в сравнении со всем случившимся.
Но чаще думалось о величине земли, о городах,
известных мне по
книгам, о чужих странах, где живут иначе. В
книгах иноземных писателей жизнь рисовалась чище, милее, менее трудной, чем та, которая медленно и однообразно кипела вокруг меня. Это успокаивало мою тревогу, возбуждая упрямые мечты о возможности другой жизни.
Рядом с нашей лавкой помещалась другая, в ней торговал тоже иконами и
книгами чернобородый купец, родственник староверческого начетчика,
известного за Волгой, в керженских краях; при купце — сухонький и бойкий сын, моего возраста, с маленьким серым личиком старика, с беспокойными глазами мышонка.
Поразительным примером такой неизвестности сочинений, направленных на разъяснение непротивления злу насилием и обличение тех, которые не признают этой заповеди, служит судьба
книги чеха Хельчицкого, только недавно ставшей
известной и до сих пор еще не напечатанной.
И очень скоро на
книгу появились критики, не только духовные, но и светские, которые правительство не только допускало, но и поощряло. Так что даже опровержение
книги, которая считалась никому не
известной, назначено было темой богословских сочинений в академиях.
И вот для решения вопроса, самая постановка которого показывает непонимание учения, были произнесены на этом собрании, как это описывает
книга Деяний, в первый раз долженствовавшие внешним образом утвердить справедливость
известных утверждений, эти страшные, наделавшие столько зла, слова: «угодно святому духу и нам», т. е. утверждалось, что справедливость того, что они постановили, засвидетельствована чудесным участием в этом решении святого духа, т. е. бога.
На каждый из этих пунктов он ставит еще десятки вопросов, ответы на которые дает потом из сочинений
известных богословов, а главное предоставляет самому читателю сделать вывод из изложения всей
книги.
Именно, по горному уставу, во-первых, прежде чем разыскивать золото, требуется предварительное дозволение на разведки в такой-то местности, при таком-то составе разведочной партии; во-вторых, требуется заявка найденной россыпи по
известной форме с записью в
книги при полиции, и, наконец, самое главное — позволяется частной золотопромышленности производить разведки и эксплуатацию только золота в россыпях, а не жильного.
От слова до слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения речи этого человека, хлеставшие бурными потоками в споре о всем
известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда история событий доводит меня до этой главы романа, в ушах моих снова звучат эти пылкие речи смелого адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною
книгою.
С одной стороны, во всякой стране издается
известное число газет и журналов, печатается
известное число
книг.
Он нахлобучил на голову картуз, надел пальто, расшвырял на столе мои
книги, взял из них сборник журнальных статей Варфоломея Зайцева [Зайцев Варфоломей Александрович (1842–1882) —
известный в 60-х годах критик, и публицист.
Такие слова вкрадчиво западали в мой детский ум, и следствием того было, что один раз тетка уговорила меня посмотреть игрище тихонько; и вот каким образом это сделалось: во все время святок мать чувствовала себя или не совсем здоровою, или не совсем в хорошем расположении духа; общего чтения не было, но отец читал моей матери какую-нибудь скучную или
известную ей
книгу, только для того, чтоб усыпить ее, и она после чая, всегда подаваемого в шесть часов вечера, спала часа по два и более.
Она в самом деле отгадала: великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в сердце подобных себе, как в
книге, им давно знакомой; у них есть приметы, им одним
известные, и темные для толпы; одно слово в устах их иногда целая повесть, целая страсть со всеми ее оттенками.
Но в изложении г. Устрялова заметно отчасти стремление выразить
известный взгляд; у него нередко попадаются красноречивые громкие фразы, украшающие простую истину событий; заметен даже в некоторых местах выбор фактов, так что иногда рассказ его вовсе не сообщает того впечатления, — какое сообщается приложенным в конце
книги документом, на который тут же и ссылается сам историк.
Где первоначально были помещены такие-то стихи, какие в них были опечатки, как они изменены при последних изданиях, кому принадлежит подпись А или В в таком-то журнале или альманахе, в каком доме бывал
известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги, какие
книги переводил по заказу книгопродавцев, на котором году написал первое стихотворение — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений.
Но безобразные искажения в этих списках,
известные из истории исправления
книг, именно доказывают, что переписка была весьма часто бессмысленна.
В сущности, конечно, этого бы и не стоило делать; но г. Жеребцов объявляет себя в своей
книге представителем целой партии,
известной у нас под именем славянофилов, а в его «Опыте» называемой «le vieux parti russe».
Самый
известный пример вопросов о происхождении — стих о Голубиной
книге.
Когда здесь жил, в деревне, Рафаил Михайлыч [Рафаил Михайлыч — Зотов (1795—1871), писатель и драматург, театральный деятель, автор широко
известных в свое время романов «Леонид или черты из жизни Наполеона I» и «Таинственный монах».], с которым мы были очень хорошо знакомы и почти каждый день видались и всегда у них брали
книги.
Как теперь помню я его неуклюже-добродушную фигуру, когда он становился у кафедры наблюдать за нашим поведением, повторяя изредка: «Пожалуйста, перестаньте, право, придут!» В черновую
книгу он никогда никого не записывал, и только когда какой-нибудь шалун начинал очень уж беситься, он подходил к нему, самолично схватывал его за волосы, стягивал их так, что у того кровью наливались глаза, и молча сажал на свое место, потом снова становился у кафедры и погружался в ему только
известные мысли.
Ответы мои, видимо, удовлетворяют его; заметно у Авдея спешное стремление всё округлить, завершить и прочно поставить в душе. Мне это не очень нравится в нём. Вот тёзка мой, Досекин, он любит развёртывать каждый вопрос, словно кочан капусты, всегда добиваясь до стержня. А Ваня Малышев — паренёк из старой раскольничьей семьи, дядя у него
известный в крае начётчик, грамоте Иван учился по-церковному, прочитал бесконечно много
книг славянской печати, а теперь сидит над библией, ставя её выше гражданских
книг.
Можно себе представить, как я обрадовался
книге Шишкова, человека уже немолодого, достопочтенного адмирала,
известного писателя по ученой морской части, сочинителя и переводчика «Детской библиотеки», которую я еще в ребячестве вытвердил наизусть!
Кречет — птица очень мало
известная; ее знают только по слухам или из
книг; но я видел в моем ребячестве двух кречетов, уже немолодых, которые доживали свой век у моего отца, бывшего некогда страстным охотником до ловчих птиц.
По одной стене были протянуты полки с рядами
книг, между которыми виднелись сочинения Севуа,
известные высшею строгостью религиозных требований, несколько почтенных фолиантов и толстых томиков, переплетенных в желтовато-белую телячью шкуру, от которых веяло почтенной древностью.
Но особенно характерно в этом отношении
известное место 6‑й
книги «Государства» о благе: «так это, доставляющее истинность познаваемому и дающее силу познающему, называй идеей блага, причиной знания и истины, поскольку она познается умом.
(На то же намекает
известный образ пещеры в VII
книге «Государства») [См.: Платон.
В
книге тайны передается: «Древний древних, Сокровенный сокровенных, имеет
известный образ и форму и постольку позволяет себя (до
известной степени) распознавать.
Хоть и знали люди Божьи, что Софронушка завел
известную детскую песню, но все-таки слушали его с напряженным вниманием… Хоть и знали, что «из песни слова не выкинешь», но слова: «нашли пророки
книгу» возбудили в них любопытство. «А что, ежели вместо зюзюки он другое запоет и возвестит какое-нибудь откровение свыше?»
В состав экспедиционного отряда вошли следующие лица: начальник экспедиции, автор настоящей
книги, В. К. Арсеньев, и его сотрудники: помощник по хозяйственной и организационной части Т. А. Николаев,
известный флорист Н. А. Десулави, естественник-геолог С. Ф. Гусев и большой знаток охотничьего дела, сотрудник журнала «Наша охота» И. А. Дзюль.
И при мне в Дерпте у Дондуковых (они были в родстве с Пещуровыми) кто-то прочел вслух письмо Добролюбова — тогда уже
известного критика, где он горько сожалеет о том, что вовремя не занялся иностранными языками, с грехом пополам читает французские
книги, а по-немецки начинает заново учиться.
Беря в общем, тогдашний губернский город был далеко не лишен культурных элементов. Кроме театра, был интерес и к музыке, и местный барин Улыбышев, автор
известной французской
книги о Моцарте, много сделал для поднятия уровня музыкальности, и в его доме нашел оценку и всякого рода поддержку и талант моего товарища по гимназии, Балакирева.
Из остальных профессоров по кафедрам политико-юридических наук пожалеть, в
известной степени, можно было разве о И.К.Бабсте, которого вскоре после того перевели в Москву. Он знал меня лично, но после того, как еще на втором курсе задал мне перевод нескольких глав из политической экономии Ж. Батиста Сэя, не вызывал меня к себе, не давал
книг и не спрашивал меня, что я читаю по его предмету. На экзамене поставил мне пять и всегда ласково здоровался со мною. Позднее я бывал у него и в Москве.
Вслед за
книгой Струве вышла
книга никому не
известного Н. Бельтова: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю.
Первый большой успех романа,
книги, пьесы делает его личностью всемирно
известной.
Кудрин жил на Литейной, занимая небольшую, но уютную, комфортабельную меблированную холостую квартирку. Когда Николай Павлович приехал к нему, то он только что встал после послеобеденного сна и читал
книгу: «Об истинном христианстве», в переводе
известного масона времен Екатерины II И. Тургенева.
У нас была своя образованность, представителями которой были Максим-грек, митрополит Макарий, составитель громадного свода жития святых,
известного под именем «Великих Четьих-Миней», и летописного свода — «Степной
книги», протопоп Сильвестр, автор «Домостроя», князь Курбский, наконец сам Иоанн IV и другие.
Чтение его составляли
книги преимущественно исторические, выписывавшиеся им ежегодно на
известную сумму.