Неточные совпадения
Вернувшись
из церкви, где ее видел Лаврецкий, она тщательнее обыкновенного привела все у себя в порядок, отовсюду смела пыль, пересмотрела и перевязала ленточками все свои
тетради и письма приятельниц, заперла все ящики, полила цветы и коснулась
рукою каждого цветка.
Я спрятал
тетрадь в стол, посмотрел в зеркало, причесал волосы кверху, что, по моему убеждению, давало мне задумчивый вид, и сошел в диванную, где уже стоял накрытый стол с образом и горевшими восковыми свечами. Папа в одно время со мною вошел
из другой двери. Духовник, седой монах с строгим старческим лицом, благословил папа. Пала поцеловал его небольшую широкую сухую
руку; я сделал то же.
Он ничего не сказал мне, но долго молча ходил по комнате, изредка поглядывая на меня с тем же просящим прощения выражением, потом достал
из стола
тетрадь, записал что-то в нее, снял сюртук, тщательно сложил его, подошел к углу, где висел образ, сложил на груди свои большие белые
руки и стал молиться.
Стало темно и холодно, он закрыл окно, зажёг лампу и, не выпуская её
из руки, сел за стол — с жёлтой страницы развёрнутой книги в глаза бросилась строка: «выговаривать гладко, а не ожесточать», занозой вошла в мозг и не пускала к себе ничего более. Тогда он вынул
из ящика стола свои
тетради, начал перелистывать их.
В десятый раз они перечитывали знакомую рукопись, и в десятый раз Даша заставляла его повторять знакомые места. Наступал вечер, Дорушка взяла
из рук Долинского
тетрадь, долго читала сама глазами и, задумчиво глядя на бумагу, начала что-то чертить пером на марже.
— В самом деле, — сказала Ажогина тихо, подходя ко мне и пристально глядя в лицо, — в самом деле, если это отвлекает вас от серьезных занятий, — она потянула
из моих
рук тетрадь, — то вы можете передать кому-нибудь другому. Не беспокойтесь, мой друг, идите себе с богом.
Упадышевский нежно любил меня и, с заботливостью матери, всякий день осматривал мое платье и постель, чистоту
рук,
тетрадей и книг; он часто твердил мне, чтобы я всегда смотрел в глаза Николаю Иванычу и ничего не возражал на его замечания и выговоры;
из любви к старику, я исполнял в точности его наставления.
Он ошибался даже в простом умножении, как видно
из задач, писанных его
рукою в учебных
тетрадях Петра.
Я собрал бумаги и тетрадки и пошел к жене. Когда я, чувствуя сильное утомление и разбитость, прижал обеими
руками к груди бумаги и
тетради и, проходя через спальню, увидел свои чемоданы, то до меня из-под пола донесся плач…
Но Марья Васильевна не смеялась. Она стала красная и в одну секунду вырвала злополучный рисунок
из тетради. Потом, бросив на свою не в меру расходившуюся ученицу уничтожающий взгляд и высоко подняв
руку с злополучным листком, она, помахивая им, как флагом, двинулась к двери.
Портфель лежал уже на раскрытом столе. Лещов сначала отпер его, держа перед собой. Ключик висел у него на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым плоским медальоном. Он повернул его дрожащей
рукой.
Из портфеля вынул он
тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.
Я дрожащими
руками разорвал конверт. Было написано много, на двух вырванных
из тетради четвертушках линованной бумаги. Перед испуганными глазами замелькали отрывки фраз: «Когда ты прочтешь это письмо, меня уж не будет в живых… Открой дверь при Фене… Скажи ей, что я самоубийца… согласится дать показание. Вчера воротился сильно пьяный и, должно быть, закрыл трубу, когда еще был угар».
— Постой… Савин, Савин… Николай Герасимович, — вдруг заговорил как бы сам с собою Алфимов и опустил
руку в боковой карман своего сюртука и вытащил
из него объемистую грязную
тетрадь серой бумаги, почти всю исписанную крупным старческим почерком.
Здесь пастор вынул
из бокового кармана
тетрадь в золотой обложке и хотел было почерпнуть в ней свидетельство доводам своим; но генерал, махнув повелительно
рукою, сказал...
Вы видали, конечно, как смышленый попугайчик, наклонив голову на сторону, внимательно слушает урок, задаваемый ему его учителем. Так слушала Крошка Доррит, боясь проронить слово
из того, что говорил ей Ранеев. Она сидела в его комнате, с глазу на глаз с ним, утонув в больших креслах, на которые он ее усадил, и спустив с них ножки, не достававшие до полу, Михайло Аполлоныч расположился против нее, держа в
руке тетрадь.
— Нельзя, княжна, нельзя, — сказал он, когда княжна, взяв и закрыв
тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, — математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится-слюбится. — Он потрепал ее
рукой по щеке. — Дурь
из головы выскочит.