Неточные совпадения
Да
постой, говорит, я тебе сама про это прочту!» Вскочила, принесла книгу: «Это стихи», говорит, и стала мне в стихах читать о том, как этот
император в эти три дня заклинался отомстить тому папе: «Неужели, говорит, это тебе не нравится, Парфен Семенович?» — «Это всё верно, говорю, что ты прочла».
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа, и на
императора одного рассердился, и тот у него три дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот
император в эти три дня, на коленках-то
стоя, про себя передумал и какие зароки давал?..
Сзади нее, выглядывая из-за ее плеча,
стоял рослый молодой человек в светлой паре, с надменным лицом и с усами вверх, как у
императора Вильгельма, даже похожий несколько на Вильгельма.
Но больше всего было натаскивания и возни с тонким искусством отдания чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где
стояли портреты выше человеческого роста
императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами по всем предметам.
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил в нем еще в верхнем этаже. Кабинет, в котором он принимал с докладом министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет
императора Александра I висел на главной стене. Между окнами
стояли два бюро. По стенам
стояло несколько стульев, в середине комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
Я, помню, сам в Остзейском крае два года
стоял при покойном
императоре, так эти господа немцы нам первые друзья были.
Когда по команде «Марш! марш!» мы бросились во весь дух к отдаленному холму, на котором со свитою
стоял император, вся чистая степь была перед нами раскрыта, так как пыль и ископоть доставались на долю задней шеренги.
Ему ничего не
стоило рассказать хотя бы о том, как он по желанию
императора Николая I читал лекции инженерного искусства и небесной механики его сыну Александру. При этом дядю Васю вовсе не стесняло то обстоятельство, что он был приблизительно лет на десять моложе своего ученика.
Она сказала свое слово против пыток и вообще старалась о распространении гуманных идей и о смягчении нравов. При восшествии на престол
императора Александра — не только существовала еще пытка, формально уничтоженная потом его указом от 27 сентября 1801 года (П. С. З., № 20022), но по городам, при публичных местах,
стояли виселицы, «вновь поставленные в 1799–1800 годах, для прибития к ним имен разных чиновников»; виселицы эти уничтожены также в 1801 году, по указу 8 апреля (П. С. З., № 19824).
Но в цвете надежды и силы
Угас его царственный сын,
И долго, его поджидая,
Стоит император один...
А если может? Вдруг они правы, наши наивные, смешные девочки, и ровно в полночь
император «оживет» и сойдет с полотна? Чего бы это мне ни
стоило — я дождусь его «выхода», или я не достойна имени Нины Израэл! И я уселась ждать — прямо на полу у деревянной балюстрады, которая отделяла основное пространство зала от красных ступеней помоста. Невольно вспомнилось рассуждение Милы по поводу этой балюстрады.
О, какой это был сон! Какой тяжелый, ужасный… Деревянная балюстрада
стояла на своем месте. В лунном свете лицо
императора улыбалось с портрета. Все было прежним — белые стены, парадные портреты, позолота массивных рам… Впору было бы успокоиться и возвращаться в дортуар, однако новое необычное явление приковывало к себе мое внимание.
— Израэл… Нина! — глухим шепотом произнесла рыженькая Мила, — ты знаешь портрет
императора Павла, основателя нашего института, тот портрет, который
стоит за деревянной решеткой?..
Множество туземных домов
стояло пустыми, и Ашанин вскоре узнал, что половина туземного населения Сайгона, которого насчитывали до 100 000, ушла из города вследствие возмущения против завоевателей, вспыхнувшего незадолго перед приездом Володи в Кохинхину, и спустя шесть месяцев после того, как французы после долгой войны, и войны нелегкой, вследствие тяжелых климатических условий, предписали анамскому
императору в его столице Хюе мир, отобрав три провинции — Сайгон, Мито и Биен-Хоа — и двадцать миллионов франков контрибуции.
Маленький, худенький, желчного вида человечек с козлиной бородкой ждал их уже в зале, просторной, почти пустой комнате с деревянными скамейками вдоль стен, с портретом Государя
Императора на стене и с целым рядом поясных фотографий учредителей и попечителей приюта. В одном углу залы
стоит большой образ с теплющейся перед ним лампадой, изображение Христа Спасителя, благословляющего детей. В другом небольшое пианино.
Наискосок от окна, на платформе, у столика
стояли две монашки в некрасивых заостренных клобуках и потертых рясах, с книжками, такие же загорелые, морщинистые, с туповатыми лицами, каких он столько раз видал в городах, по ярмаркам и по базарам торговых сел, непременно по две, с кружкой или книжкой под покровом. На столе лежали для продажи изделия монастыря — кружева и вышивания… Там до сих пор водятся большие мастерицы; одна из них угодила во дворец Елизаветы Петровны и стала мамкой
императора Павла.
Невеселая свадьба была: шла невеста под венец, что на смертную казнь, бледней полотна в церкви
стояла, едва на ногах держалась. Фаворит в дружках был… Опоздал он и вошел в церковь сумрачный. С кем ни пошепчется — у каждого праздничное лицо горестным станет; шепнул словечко новобрачному, и тот насупился. И стала свадьба грустней похорон. И пира свадебного не было: по скорости гости разъехались, тужа и горюя, а о чем — не говорит никто. Наутро спознала Москва, — второй
император при смерти.
Напрасно отважный Миних ободрял его, советуя сначала укрепиться, со своими голштинцами, в Кронштадте, а потом броситься к русской армии, которая
стояла в Померании, на пути в Данию;
император вступил в переговоры с женой, обливался слезами, ловил руку Панина, чтобы поцеловать ее, умолял оставить ему только Воронцову.
Начиная же с 1815 года, то есть именно с того времени, которое мы избираем за исходный пункт нашего правдивого повествования, он
стоял на высоте своего могущества — быв правою рукою
императора и рассматривал вместе с ним все важнейшие дела государственного управления, не исключая и дел духовных.
Во главе этой партии даже
стоял крестник графа Петр Андреевич Клейнмихель, обязанный Аракчееву всей своей карьерой. Что же касается до
императора Николая Павловича, то он, как и брат его, Константин Павлович, высоко ценил заслуги и способности Алексея Андреевича, бывшего правой рукой их венценосного брата во все время его царствования.
По совершении чина коронования,
император,
стоя на престоле, во всеуслышание прочитал фамильный акт о престолонаследии, где он, между прочим, первый из русских государей, официально называет себе главою церкви.
Император Александр Павлович, в расстегнутом мундире, из-под которого виднелся белый жилет, задумчиво
стоял у мраморного камина, облокотясь правой рукой на выступ его карниза.
— Спросите принца де Линя, — отвечал с досадой князь, — ближе ли к неприятелю
стоял при нем
император Иосиф, а не то мы еще подвинемся вперед.
По сторонам главной улицы от ее сгиба до берега была выстроена старая гвардия, а с другой стороны ввиде конвоя
стояли полуэскадрон кавалергардов и эскадрон прусской конной гвардии, правым флангом к реке, а левым к полуразрушенной усадьбе, где должен был остановиться
император Александр. Около 11 часов утра государь с королем прусским и цесаревичем отправились в коляске по тильзитской дороге к реке. Генералы свиты в полной парадной форме скакали верхом по сторонам коляски.
Во главе этой партии
стояла графиня Мануцци — молоденькая и хорошенькая дамочка, бывавшая в небольшом домашнем кружке
императора.
«Слово и дело» было созданием Великого Петра и являлось, при его крутых преобразованиях, крайней для него необходимостью. Почти во все свое царствование он не мог быть спокоен. Тайная крамола не дремала и старалась подточить в зародыше то, что
стоило Великому
императору много трудов и много денег. Таким образом насилие порождало насилие. Да и в нравах того века это было делом весьма естественным.
Появление
императора перед развернутым фронтом поселенного батальона в манеже было торжественно. Царственный взгляд Николая Павловича, при росте, сложении и самой поступи, сильно подействовал на поселян. Священник Гавриил Богословский
стоял с крестом и святою водою возле церкви, находившейся в манеже.
В тронной зале, небольшой по размеру,
стояли между окон на возвышенности в три ступени, обтянутые алым сукном, трон
императора, вызолоченный и обитый малиновым бархатом с вышитым на спинке его двухглавым орлом.
В большой тронной зале Зимнего дворца
император и императрица сидели рядом на троне, по сторонам которого
стояли чины синода и сената.
В глубоком трауре, на самом деле несколько похудевшая, с опухшими от слез глазами,
стояла Ирена Станиславовна среди ожидавших выхода
императора из церкви.
Позади
императора, на табуретах, помещались великие князья Александр и Константин, а за ними, в некотором отдалении, находились,
стоя: граф Кутайсов, оберцеремониймейстер Валуев и дежурный генерал-адъютант Уваров.
Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить
императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было,
стоял у двери, ожидая позволения уйти.
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где
стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба
императора с своими свитами — придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию
императора 200 орудий направлены на русских, но что русские всё так же
стоят.
На выходе
император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание
императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его,
стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что
император как будто смешался, не зная, что́ сказать, и покраснел.
Ростов
стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20-ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо
императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё — всякая черта, всякое движение — казалось ему прелестно в государе.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая
стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к
императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
Но за этой смехотворной теорией
стояла страшная действительность —
стояла Российская империя, в каждом движении которой проглядывает притязание считать Европу вотчиной славянской расы, и в особенности единственной сильной составной части этой расы — русских; та империя, которая со своими двумя столицами — Петербургом и Москвой — все еще не нашла своего центра тяжести, пока Царьград, в котором каждый русский крестьянин видит истинную настоящую метрополию своей религии и своей нации, не сделался действительной резиденцией русского
императора» (стр. 83-84).