Неточные совпадения
― Вы называете жестокостью то, что муж предоставляет жене
свободу, давая ей честный кров
имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус,
имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на
свободу.
Я могу ограничить свою
свободу во
имя жалости к людям, но могу это сделать только свободно, и только в этом случае это имеет ценность.
Религиозное же сознание должно бороться с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во
имя творческой активности человека, во
имя его высшей
свободы, во
имя высшего смысла жизни.
Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей
свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во
имя твое.
Затем он полез через забор, открыл кадушку и стал передавать им сотовый мед. Пчелы вились кругом него, садились ему на плечи и забивались в бороду. Паначев разговаривал с ними, называл их ласкательными
именами, вынимал из бороды и пускал на
свободу. Через несколько минут он возвратился, и мы пошли дальше.
Нельзя же двум великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной
свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без
имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
-Жюсте или об апостоле Жан-Жаке; но разве папа Вольтер, благословлявший Франклинова внука во
имя бога и
свободы, не был пиетист своей человеческой религией?
Нельзя отказаться от любви, от права и
свободы любви во
имя долга, закона, во
имя мнения общества и его норм, но можно отказаться во
имя жалости и
свободы.
И я видел в истории христианства и христианских церквей постоянное отречение от
свободы духа и принятие соблазнов Великого Инквизитора во
имя благ мира и мирового господства.
Бог присутствует не в
имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте, любви,
свободе, героическом акте.
Фашистские движения на Западе подтверждали эту мысль, они стоят под знаком Великого Инквизитора — отказ от
свободы духа во
имя хлеба.
Навязанная мне истина, во
имя которой требуют от меня отречения от
свободы, совсем не есть истина, а есть чертов соблазн.
Но никто из творцов той эпохи не согласился бы на ограничение
свободы своего творчества во
имя какого-либо реального коллектива.
Самое восстание Достоевского против революционеров, часто очень несправедливое, происходило во
имя личности и
свободы.
Михайловский, властитель дум левой интеллигенции того времени, отказывается от
свободы во
имя социальной правды, во
имя интересов народов.
Он противополагает римской идее, основанной на принуждении, русскую идею, основанную на
свободе духа, он обличает ложные теократии во
имя истинной свободной теократии (выражение Вл.
Поэтому дело спасения не было делом насилия над человеком: человеку предоставлена
свобода выбора, от него ждут подвига веры, подвига вольного отречения от разума этого мира и от смертоносных сил этого мира во
имя разума большого и сил благодатных и спасающих.
В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались
имена борцов за
свободу и правду.
Чтобы достигнуть этого, надобно прежде всего ослабить до минимума путы, связывающие его деятельность, устроиться так, чтобы стоять в стороне от прочей «гольтепы», чтобы порядки последней не были для него обязательны, чтобы за ним обеспечена была личная
свобода действий; словом сказать, чтобы
имя его пользовалось почетом в мире сельских властей и через посредство их производило давление на голь мирскую.
— Браво! — почти заревел от восторга Кириллов. — Vive la république démocratique, sociale et universelle ou la mort!.. [Да здравствует демократическая, социальная и всемирная республика или смерть! (фр.)] Нет, нет, не так. — Liberté, égalité, fraternité ou la mort! [
Свобода, равенство, братство или смерть! (фр.)] Вот это лучше, это лучше, — написал он с наслаждением под подписью своего
имени.
Второе: архивариус земского суда откопал в старых делах показание одного бродяги-нищего, пойманного и в суде допрашивавшегося, из какового показания видно, что сей нищий назвал себя бежавшим из Сибири вместе с другим ссыльным, который ныне служит у господина губернского предводителя Крапчика управляющим и
имя коего не Тулузов, а семинарист Воздвиженский, сосланный на поселение за кражу церковных золотых вещей, и что вот-де он вывернулся и пребывает на
свободе, а что его, старика, в тюрьме держат; показанию этому, как говорит архивариус, господа члены суда не дали, однако, хода, частию из опасения господина Крапчика, который бы, вероятно, заступился за своего управителя, а частию потому, что получили с самого господина Тулузова порядочный, должно быть, магарыч, ибо неоднократно при его приезде в город у него пировали и пьянствовали.
К тому ж вам будет полная
свобода; в вашей комнате все стены капитальные: вы можете шуметь, петь, кричать, одним словом, делать все, что вам угодно; вы этим никого не обеспокоите, и даже, если б вам вздумалось, — прибавил с улыбкою Рено, — сделать этого купца поверенным каких-нибудь сердечных тайн, то не бойтесь: никто не подслушает
имени вашей любезной.
Ему показалось, что она, и одна она, простит его, и он не ошибся. Ее одно
имя пришло ему на память, когда позвякивающие за дверью цепи заставляли просить и молить о продлении последней минуты
свободы, и к дикому вепрю сходила благодать утешения, что у него есть жена, есть чистое существо, во
имя которой он может просить себе снисхождения.
Она кричала о
свободе слова и мысли, по поводу уничтожения тайной канцелярии в 1762 году и затем открытия вольных типографий в 1782 году. К концу царствования Екатерины тайная канцелярия восстановлена под
именем «тайной экспедиции», в 1796 году вольные типографии уничтожены.
И дики тех ущелий племена,
Им бог —
свобода, их закон — война,
Они растут среди разбоев тайных,
Жестоких дел и дел необычайных;
Там в колыбели песни матерей
Пугают русским
именем детей;
Там поразить врага не преступленье;
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро — добро, и кровь — за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.
— Даже в сумасшедший дом! Лучше! лучше! — продолжала она кричать, блестя глазами. — Сегодня, когда я была в Пестрове, я завидовала голодным и больным бабам, потому что они не живут с таким человеком, как вы. Они честны и свободны, а я, по вашей милости, тунеядица, погибаю в праздности, ем ваш хлеб, трачу ваши деньги и плачу вам своею
свободой и какою-то верностью, которая никому не нужна. За то, что вы не даете мне паспорта, я должна стеречь ваше честное
имя, которого у вас нет.
Царствуй с мудростию и славою, залечи глубокие язвы России, сделай подданных своих и наших братии счастливыми — и если когда-нибудь соединенные твои княжества превзойдут славою Новгород, если мы позавидуем благоденствию твоего народа, если всевышний накажет нас раздорами, бедствиями, унижением, тогда — клянемся
именем отечества и
свободы! — тогда приидем не в столицу польскую, но в царственный град Москву, как некогда древние новогородцы пришли к храброму Рюрику; и скажем — не Казимиру, но тебе: «Владей нами!
Правда, был еще, кроме ее, на дворе старый пес, желтого цвета, с бурыми крапинами, по
имени Волчок, но того никогда, даже ночью, не спускали с цепи, да и он сам, по дряхлости своей, вовсе не требовал
свободы — лежал себе, свернувшись, в своей конуре и лишь изредка издавал сиплый, почти беззвучный лай, который тотчас же прекращал, как бы сам чувствуя всю его бесполезность.
Указы начинаются подавляющей истиною: «Царь соизволил повелеть»; ваши законы начинаются возмутительною ложью — ироническим злоупотреблением
имени французского народа и словами «
свобода, братство и равенство».
Почему вы дали Урбенину
свободу именно тогда, когда Кузьма уже вспомнил
имя убийцы?
Учение о том, что человек никогда не может и не должен делать насилия ради того, что он считает добром, справедливо уже по одному тому, что то, чтò считается добром и злом, не одно и то же для всех людей. То, что один человек считает злом, есть зло сомнительное (другие считают его добром); насилие же, которое он совершает во
имя уничтожения этого зла — побои, увечья, лишение
свободы, смерть — уже наверное зло.
Вы падете — мы запишем на вечную память всему миру ваши громкие
имена в наши святые мартирологи, мы вплетем их в славный венец наших мучеников
свободы.
Среди двухтысячного стада, которым коноводили несколько завзятых вожаков, бывших, в свою очередь, передовыми баранами в другом, еще большем, громаднейшем стаде, выдвигалась одна только самостоятельная личность, не захотевшая, во
имя правды и науки, подчиниться никакому насилию, — и против этого одного, против этого честного права, против законной
свободы личности поднялся слепой и дикий деспотизм массы, самообольщенно мнившей о своем великом либерализме.
Мы еще вменяли себе в гражданский долг делать им грациозные книксены, приправленные сентиментальными улыбками. Мы слыхали только, что поляки хотят
свободы — и этого словца для нас было уже достаточно, чтобы мы, во
имя либерализма, позволили корнать себя по Днепр, от моря до моря. Они говорили нам, что «это, мол, все наше» — мы кланялись и верили. Не верить и отстаивать «захваченное» было бы не либерально, а мы так боялись, чтобы кто не подумал, будто мы не либеральны.
Правда, нравственная воля называется у Канта «практическим разумом», для которого установляется свой особый канон, причем этот «разум» постулирует основные религиозные истины: бытие Бога,
свободу воли и личное бессмертие, но каким бы
именем мы ни называли веру, ее существо от этого не изменится: ЕСИ произносит только она, постулаты же лишь постулируют, но сами по себе бессильны утверждать бытие Божие, это составляет, конечно, дело веры.
Каренин говорит ей: «Вы называете жестокостью то, что муж предоставляет жене
свободу, давши ей честный кров
имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
Глупая кузина моя, эта злая и пошлая Алина, которую ты во
имя «принципа»: женской
свободы с таким мастерством женил на дурачке Висленеве, по совету ваших дур, вообразила, что я глупа, как все они, и изменила им… выдала их!..
Не признающей брака Казимире вдруг стала угрожать родительская власть, и потому, когда Казимира сказала: «Князь, сделайте дружбу, женитесь на мне и дайте мне
свободу», — князь не задумался ни на одну минуту, а Казимира Швернотская сделалась княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской, что уже само по себе нечто значило, но если к этому прибавить красоту, ум, расчетливость, бесстыдство, ловкость и наглость, с которою Казимира на первых же порах сумела истребовать с князя обязательство на значительное годовое содержание и вексель во сто тысяч, «за то, чтобы жить, не марая его
имени», то, конечно, надо сказать, что княгиня устроилась недурно.
Этика не может восстать на него во
имя «добра», как восстает против отвлеченно-монотеистического Бога, унижающего тварь, наделяющего ее
свободой, за которую потом требующего ее к ответу и жестоко карающего.
Фанатик любви может совершать величайшие злодеяния и насилия во
имя идеи любви, вытеснившей
свободу, справедливость, познание и т. д.
Но и наоборот, человек может пожертвовать несомненной ценностью своей
свободы и своего дела в мире, ценностью семьи и ценностью сострадания к людям во
имя бесконечной ценности любви.
Но для фанатиков
свободы существует лишь идея
свободы, во
имя которой допустимы все средства, но не существует самой
свободы.
Даже во
имя Божье, во
имя справедливости, во
имя истины истязают и истребляют людей, совершают насилия, отрицают
свободу духа.
Социальный индивидуализм в такой же мере видит в личности, наделенной экономической
свободой и неограниченным правом собственности, орудие общества, общественной силы и общественного процветания, как и социальный коммунизм, который имеет преимущество искреннего отрицания личности во
имя социального коллектива.
Человек иногда жертвует любовью, в которой видит величайшую ценность и благо, во
имя ценности другого порядка, во
имя сохранения особенным образом понятой
свободы, во
имя семейных привязанностей, во
имя жалости к другим людям, страдающим от этой любви.
И во
имя личности и ее первородной
свободы нужно будет бороться с этой совершенной социализацией.
И Н. Гартман постулирует атеизм во
имя достоинства человека, его
свободы и творчества.
Бог терпит зло, допускает зло во
имя блага
свободы.
Достоевский — враг атеистического социализма как соблазна Великого Инквизитора, как предания
свободы духа во
имя хлеба и счастья.