Неточные совпадения
― Их здесь нет, ― сказала она, затворяя ящик; но по этому движению он понял, что угадал верно и, грубо оттолкнув ее руку, быстро схватил
портфель, в котором он знал, что она клала самые нужные бумаги. Она хотела вырвать
портфель, но он оттолкнул ее.
— Нешто вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с
портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Подвинув на середину
портфель с текущими делами, он с чуть заметною улыбкой самодовольства вынул из стойки карандаш и погрузился в чтение вытребованного им сложного дела, относившегося до предстоящего усложнения.
Приехав к месту своего служения, Степан Аркадьич, провожаемый почтительным швейцаром с
портфелем, прошел в свой маленький кабинет, надел мундир и вошел в присутствие.
Оставшись один и убрав свои тетради в новый, купленный ею
портфель, он стал умывать руки в новом умывальнике с новыми, всё с нею же появившимися элегантными принадлежностями.
― Сядьте! мне нужно говорить с вами, ― сказал он, положив
портфель под мышку и так напряженно прижав его локтем, что плечо его поднялось.
В письмо он вложил три записки Вронского к Анне, которые нашлись в отнятом
портфеле.
В передней не дали даже и опомниться ему. «Ступайте! вас князь уже ждет», — сказал дежурный чиновник. Перед ним, как в тумане, мелькнула передняя с курьерами, принимавшими пакеты, потом зала, через которую он прошел, думая только: «Вот как схватит, да без суда, без всего, прямо в Сибирь!» Сердце его забилось с такой силою, с какой не бьется даже у наиревнивейшего любовника. Наконец растворилась пред ним дверь: предстал кабинет, с
портфелями, шкафами и книгами, и князь гневный, как сам гнев.
В это время вошел молодой чиновник и почтительно остановился с
портфелем.
На письменном столе перед диваном —
портфель, банка с одеколоном, сургуч, зубные щетки, новый календарь и два какие-то романа, оба вторые тома.
Сунув извозчику деньги, он почти побежал вслед женщине, чувствуя, что
портфель под мышкой досадно мешает ему, он вырвал его из-под мышки и понес, как носят чемоданы. Никонова вошла во двор одноэтажного дома, он слышал топот ее ног по дереву, вбежал во двор, увидел три ступени крыльца.
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который на глазах своей жены обнаружил в
портфеле у себя панталоны какой-то дамы.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял
портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Дальше Самгин не стал читать, положил письмо на
портфель и погасил свечу, думая...
— Ты продашь все. Деньги — независимость, милый. В сумке. И в
портфеле, в чемодане. Ах, боже мой!.. Неужели… нет — неужели я… Погаси огонь над кроватью… Режет глаза.
Выгнув грудь, закинув руки назад, офицер встряхнул плечами, старый жандарм бережно снял с него пальто, подал
портфель, тогда офицер, поправив очки, тоже спросил тоном старого знакомого...
Варавка вытаскивал из толстого
портфеля своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми глазами...
Он сунул в
портфель свои бумаги и пошел домой.
Это было хорошо, потому что от неудобной позы у Самгина болели мускулы. Подождав, когда щелкнул замок ее комнаты, он перешел на постель, с наслаждением вытянулся, зажег свечу, взглянул на часы, — было уже около полуночи. На ночном столике лежал маленький кожаный
портфель, из него торчала бумажка, — Самгин машинально взял ее и прочитал написанное круглым и крупным детским почерком...
Изредка, осторожной походкой битого кота в кабинет Варавки проходил Иван Дронов с
портфелем под мышкой, чистенько одетый и в неестественно скрипучих ботинках. Он здоровался с Климом, как подчиненный с сыном строгого начальника, делая на курносом лице фальшиво-скромную мину.
У него дрожали ноги, голос звучал где-то высоко в горле, размахивая
портфелем, он говорил, не слыша своих слов, а кругом десятки голосов кричали...
Но Иноков, сидя в облаке дыма, прислонился виском к стеклу и смотрел в окно. Офицер согнулся, чихнул под стол, поправил очки, вытер нос и бороду платком и, вынув из
портфеля пачку бланков, начал не торопясь писать. В этой его неторопливости, в небрежности заученных движений было что-то обидное, но и успокаивающее, как будто он считал обыск делом несерьезным.
— Пошел, — сказал Митрофанов, шлепнув извозчика
портфелем по плечу, сунул
портфель под мышку Самгина и проворчал: — Охота вам связываться…
Он продолжал шагать и через полчаса сидел у себя в гостинице, разбирая бумаги в
портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
Он сел, открыл на коленях у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем — несессер, в сумке верхней его крышки — дорогой
портфель, в
портфеле какие-то бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а на их место положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая: нужно или не нужно делать так? Делал и думал...
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая
портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я не смогу вернуться через час, — я позвоню вам… и вы свободны…
Клим не успел ответить; тщедушный человечек в сером пальто, в шапке, надвинутой на глаза, схватившись руками за
портфель его, тонко взвизгнул...
«Какая ерунда, — подумал Самгин и спрятал тетрадь в
портфель. — Не может быть, чтобы это серьезно интересовало Марину. А юридический смысл этой операции для нее просто непонятен».
Один из штатских, тощий, со сплюснутым лицом и широким носом, сел рядом с Самгиным, взял его
портфель, взвесил на руке и, положив
портфель в сетку, протяжно, воющим звуком, зевнул. Старичок с медалью заволновался, суетливо закрыл окно, задернул занавеску, а усатый спросил гулко...
Первым втиснулся в дверь толстый вахмистр с
портфелем под мышкой, с седой, коротко подстриженной бородой, он отодвинул Клима в сторону, к вешалке для платья, и освободил путь чернобородому офицеру в темных очках, а офицер спросил ленивым голосом...
Явились еще двое фрачников с
портфелями, и один из них, черноволосый, высоколобый, с провалившимися внутрь черепа глазами и желчным лицом, сердито говорил...
В глазах Самгина все качалось, подпрыгивало, мелькали руки, лица, одна из них сорвала с него шляпу, другая выхватила
портфель, и тут Клим увидал Митрофанова, который, оттолкнув полицейского, сказал спокойно...
— Продолжай, — предложила Марина. Она была уже одета к выходу — в шляпке, в перчатке по локоть на левой руке, а в правой кожаный
портфель, свернутый в трубку; стоя пред нею, Попов лепил пальцами в воздухе различные фигуры, точно беседуя с глухонемой.
— Я пришел, — говорил он, раскачивая
портфель, прижав шляпу ко груди. — Я тогда не спросил ваш адрес. Но я надеялся встретить вас.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в
портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на первом их листе...
— Раздевайтесь, — сказала она, взяв из его руки
портфель.
Сделав правой рукой неопределенный жест, он сунул под мышку толстый
портфель и спросил тихонько...
Она вынула из
портфеля письмо и подала ему. Он подошел к свечке, прочел и положил на стол. А глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала в нем.
Дама уехала, а он остался… и как только объявил свое звание, имя и фамилию, полицейский говорит: «Так вот у меня кстати для вас и бумажка в
портфеле есть для вручения».
Он рисует эти загорелые лица, их избы, утварь, ловит воздух, то есть набросает слегка эскиз и спрячет в
портфель, опять «до времени».
Он поднял глаза от
портфеля… Перед ним стоит — живая Вера! Он испугался.
— Ну, не приду! — сказал он и, положив подбородок на руки, стал смотреть на нее. Она оставалась несколько времени без дела, потом вынула из стола
портфель, сняла с шеи маленький ключик и отперла, приготовляясь писать.
— Une mer а boire, [Грандиозная задача (фр.).] — говорил он со вздохом, складывал листки в
портфель и звал Марфеньку в сад.
Райский сидел за столом, зарывшись в свой артистический
портфель, разбирая эскизы разных местностей, акварельные портреты, набросанные очерки неисполненных картин, миниатюрные копии с известных произведений и между прочим отбирая, кучей втиснутые в
портфель, черновые листы литературных воспоминаний, заметок, очерков, начатых и брошенных стихов и повестей.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в
портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Накануне отъезда, в комнате у Райского, развешано и разложено было платье, белье, обувь и другие вещи, а стол загроможден был
портфелями, рисунками, тетрадями, которые он готовился взять с собой. В два-три последние дня перед отъездом он собрал и пересмотрел опять все свои литературные материалы и, между прочим, отобранные им из программы романа те листки, где набросаны были заметки о Вере.
Но Борис не заставил ждать долго ответа: он показал бабушке свой
портфель с рисунками, потом переиграл ей все кадрили, мазурки и мотивы из опер, наконец свои фантазии.
Он с живостью собрал все бумаги, кучей, в беспорядке сунул их в большой старый
портфель — сделал «ух», как будто горбатый вдруг сбросил горб, и весело потер рука об руку.
Он точно вдруг опомнился от какого-то сна, почти сконфузился; взял из
портфеля, лежавшего на столе, письмо и подал мне.
— Mon ami, как я рад, как я рад… Мы обо всем этом после. Кстати, вот тут в
портфеле у меня два письма: одно нужно завезти и объясниться лично, другое в банк — и там тоже…