Славянизм, или русицизм, не как теория, не как учение, а как оскорбленное народное чувство, как темное воспоминание и верный инстинкт, как противудействие исключительно
иностранному влиянию существовал со времени обрития первой бороды Петром I.
Неточные совпадения
Все это вздор, это подчиненные его небось распускают слух. Все они не имеют никакого
влияния; они не так себя держат и не на такой ноге, чтоб иметь
влияние… Вы уже меня простите, взялась не за свое дело; знаете, что я вам посоветую? Что вам в Новгород ездить! Поезжайте лучше в Одессу, подальше от них, и город почти
иностранный, да и Воронцов, если не испортился, человек другого «режиму».
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное
влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею
иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.
Я заметил, что
влияние иностранного, русского мыслителя некоторым не нравилось.
Генерал заговорил о наших технических выставках, которые служили яркой иллюстрацией того печального положения русских заводов, которое создалось под
влиянием сильной
иностранной конкуренции.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост
иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался
влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
Но, любя во всем основательность, княгиня не уважала мечтательных утопий и не могла оставлять без возражений легкомысленности, с какою многие тогда судили об устройстве общества под
влиянием взглядов, вычитанных из нескольких
иностранных книжек. Она, когда доводилось, слушала их, но неохотно, и обыкновенно спешила ставить вопрос на практическую почву.
Защитник Смирняев не отрицал виновности Урбенина; он просил только признать, что Урбенин действовал под
влиянием аффекта, и дать ему снисхождение. Описывая, как мучительно бывает чувство ревности, он привел в свидетели шекспировского Отелло. Взглянул он на этот «всечеловеческий тип» всесторонне, приводя цитаты из разных критиков, и забрел в такие дебри, что председатель должен был остановить его замечанием, что «знание
иностранной литературы для присяжных необязательно».
Конечно, в том кризисе, который произошел во мне в Дерпте, наша беллетристика дала самый сильный импульс. Но это все-таки не то, что прямое
влияние одного какого-нибудь писателя, своего или
иностранного.