Неточные совпадения
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако же, сообразил, в чем дело, и тотчас же вся эта
история начала ему очень даже
нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали.
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе
нравится? Или: «Начало и конец жизни — в личности, а так как личность неповторима,
история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
— Мне не
нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу
историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта
история не
нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не
нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой
истории Франции и Англии.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная войдет, воплотится в
историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не
нравится это бессмертие — что же с этим делать?
На другой день я принес в школу «Священную
историю» и два растрепанных томика сказок Андерсена, три фунта белого хлеба и фунт колбасы. В темной маленькой лавочке у ограды Владимирской церкви был и Робинзон, тощая книжонка в желтой обложке, и на первом листе изображен бородатый человек в меховом колпаке, в звериной шкуре на плечах, — это мне не
понравилось, а сказки даже и по внешности были милые, несмотря на то что растрепаны.
Рассказывать о дедушке не хотелось, я начал говорить о том, что вот в этой комнате жил очень милый человек, но никто не любил его, и дед отказал ему от квартиры. Видно было, что эта
история не
понравилась матери, она сказала...
Мне не хочется спросить бабушку, кто из них говорит вернее, потому что бабушкина
история красивее и больше
нравится мне.
— Ну-ко, расскажи мне из священной
истории, что тебе
нравится?
И представьте, эта низость почти всем им
понравилась, но… тут вышла особенная
история; тут вступились дети, потому что в это время дети были все уже на моей стороне и стали любить Мари.
«У меня был маленький карманный пистолет; я завел его, когда еще был ребенком, в тот смешной возраст, когда вдруг начинают
нравиться истории о дуэлях, о нападениях разбойников, о том, как и меня вызовут на дуэль и как благородно я буду стоять под пистолетом.
Более всего ей
нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской
истории.
Алеша проговорился мне тайком, что отец как будто немножко и рад был всей этой
истории: ему
нравилось во всем этом деле унижение Ихменева.
С мужем он больше спорил и все почти об одном и том же предмете: тому очень
нравилась, как и капитану, «
История 12-го года» Данилевского, а Калинович говорил, что это даже и не
история; и к этим-то простым людям герой мой решился теперь съездить, чтобы хоть там пощекотать свое литературное самолюбие.
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что он может постареть, измениться. Ему
нравилось рассказывать
истории о купцах, о разбойниках, о фальшивомонетчиках, которые становились знаменитыми людьми; я уже много слышал таких
историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и бога. Петр Васильев людей не жалел, а о боге говорил с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза.
Он сам принес мне пачку приложений, я прочитал мудрую работу Флобера; она напомнила мне бесчисленные жития святых, кое-что из
историй, рассказанных начетчиком, но особенно глубокого впечатления не вызвала; гораздо более мне
понравились напечатанные рядом с нею «Мемуары Упилио Файмали, укротителя зверей».
—
Нравится мне этот поп, я и в церковь из-за него хожу, право! Так он служит особенно: точно всегда
историю какую-то рассказывает тихонько, по секрету, — очень невесёлая
история, между прочим! Иногда так бы подошёл к нему один на один спросить: в чём дело, батюшка? А говорить с ним не хочется однако, и на знакомство не тянет. Вот дела: сколь красивая пичужка зимородок, а — не поёт, соловей же — бедно одет и серенько! Разберись в этом!
История известная, и я до сих пор старался не отягощать Анну Петровну своим присутствием, да и роль олицетворенного порока мне не
нравилась.
— Не
нравится мне эта
история, — тихо сказал солдат. — Этот твой Карлоне — дикарь… И глупо всё…
— Да вот поделиться с нами твоими воспоминаниями, рассказать l'histoire intime de ton coeur… [твою интимную сердечную
историю… (франц.)] Ведь ты любил — да? Ну, и опиши нам, как это произошло… Comment cela t'est venu [Как это случилось с тобой (франц.)] и что потом было… И я тогда, вместе с другими, прочту… До сих пор, я, признаюсь, ничего твоего не читала, но ежели ты про любовь… Да! чтоб не забыть! давно я хотела у тебя спросить: отчего это нам, дамам, так
нравится, когда писатели про любовь пишут?
Не морщите носа, читатель, потому что «это опять дворянская
история». Это просто человеческая
история, которая, может быть, прежде всего не
понравится тем, в чью пользу вы ее предполагаете. Во всяком случае поверьте, она стоит того, чтобы я вынул на часок милого старика из его глазетового гроба, спрыснул на него живою водою и показал его вам, как живого, во всех характерных фазах его жизни.
Madame Риперт это действительно не могло
понравиться, тем более что через три дня после этого она имела удовольствие прочитать всю эту
историю в игривом фельетоне трехгрошовой доберанской газеты. Да и скажите, пожалуйста, что здесь такого, что могло бы понравиться-то уважающей себя женщине?
Баклушин. Есть у меня одна смешная
история, да не знаю,
понравится ли вам.
Я был дома и поспешил явиться: интерес мой особенно возбуждался тем, что дни за три Н. М. Карамзин сказал мне, что обещал Державину прочесть что-нибудь из «
Истории» и прочтет такое место, которым он сам доволен, но сомневается, чтоб оно
понравилось другим.
На следующий день, вместо географической лекции, читались лекции по русской
истории, и интерес еще более возрастал. А на третий день кто-нибудь из молодых людей читал вслух какое-нибудь из подходящих произведений Пушкина, Гоголя, Тургенева, Писемского и Григоровича. Внимали этим чтениям матросы восторженно. Особенно им
нравились «Записки охотника» и «Антон — Горемыка».
В «Холстомере» перед нами
история двух прекрасных зверей, четвероногого и двуногого — пегого мерина Холстомера и красавца-гусара, князя Серпуховского. Мерин рассказывает про своего хозяина-князя: «Хотя он был причиною моей гибели, хотя он никого и ничего никогда не любил, я люблю и любил его именно за это. Мне
нравилось в нем именно то, что он был красив, счастлив, богат и потому никого не любил… Он ничего не боялся и никого не любил, кроме себя, и за это все любили его».
Кажется, он принял Меня за торговца или покупателя «живого товара». Но, глупый, зачем Мне твое посредничество, за которое Я должен платить комиссионные, когда в Моих передних целая витрина римских красавиц? Они все обожают Меня. Им Я напоминаю Савонаролу, и каждый темный угол в гостиной с мягкой софой они стремятся немедленно превратить в… исповедальню. Мне
нравится, что эти знатные дамы, как и художники, так хорошо знают отечественную
историю и сразу догадываются, кто Я.
Историю сотворения мира я знала отлично. Я часто рассказывала ее Барбале, не знавшей ни Ветхого, ни Нового Завета. Моя речь, всегда немного образная, как и все речи на милом Востоке,
понравилась батюшке.
Понравилось, должно быть, толковое изложение и моим товаркам, но они, казалось, не хотели выказывать этого и продолжали поглядывать на меня косо и недружелюбно.
Не зная фактической подкладки всей этой
истории (дело вертелось, главным образом, около возвращения какого-то капитала), я не мог принять участия в этом разговоре; но весь тон Якоби, его выходки против личности Герцена мне весьма не
понравились.
О тогда, если не задушат этой гласности в ее зародыше те, кому она по грехам их не
понравится, я опишу
историю одного события в моей жизни на поучение следователям и судьям.
Из военных наук военная
история, конечно, больше всего
нравилась маленькому Суворову, и она одна могла завлечь его в дальнейшие занятия и дать сильный толчок его военному призванию.
Людям этого образа мыслей и гораздо более
нравится то время, когда в светском обществе ни о чем церковном не рассуждали и
истории церковной не знали, — архиереев угощали ананасным вареньем, архимандритов — вишневым, а попов — поили чаем в конторе или даже в передней.