Неточные совпадения
Нельзя же двум великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной
истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой
рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери
истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
Если социализация хозяйства желательна и справедлива, то социализация самого человека, которая происходила во всю
историю, есть источник
рабства и духовно реакционна.
Если начальным в мировой
истории была свобода выбора добра и зла, то конечным будет свобода утверждения добра, так как зло будет сознано как окончательное
рабство.
Устрялов приводит следующие слова: «Аз, раб того благочестивого императора, мний всех, милость того на себе имех и дел блаженных его некоих самовидец бых; того ради, по долгу
рабства и любви, должен блаженные дела его прославлять, а не образом
истории писать дерзаю.
Это нравственное
рабство Обломова составляет едва ли не самую любопытную сторону его личности и всей его
истории…
В
истории всех обществ, где существовало
рабство, вы видите род спиральной пружинки: пока она придавлена, — держится неподвижно, но чуть давление ослаблено или снято — она немедленно выскакивает кверху.
Просматривая
историю человечества, мы то и дело замечаем, что самые явные нелепости сходили для людей за несомненные истины, что целые нации делались жертвами диких суеверий и унижались перед подобными себе смертными, нередко перед идиотами или сластолюбцами, которых их воображение превращало в представителей божества; видим, что целые народы изнывали в
рабстве, страдали и умирали с голоду ради того, чтобы люди, жившие их трудами, могли вести праздную и роскошную жизнь.
Самое большое прельщение и
рабство человека связано с
историей.
Церковная соборность часто принимала в
истории формы
рабства человека, отрицания свободы, она часто бывала фикцией, но самый принцип христианской соборности может быть лишь персоналистическим.
Это приводит нас к проблеме эсхатологической, к проблеме конца
истории и, значит, освобождения человека от
рабства у
истории.
Но в массовых процессах
истории, в остывших и кристаллизованных традициях культуры, в формировавшихся организациях общества побеждает объективация, и человек прельщается
рабством, которого не сознает и которое переживает как сладость.
Человек должен восстать против
рабства истории не для изоляции в самом себе, а для принятия всей
истории в свою бесконечную субъективность, в которой мир есть часть человека.
На человеческих идеях о Боге отразились социальные отношения людей, отношения
рабства и господства, которыми полна человеческая
история.
Господин и раб будут делать нечеловеческие усилия помешать концу объективации, «концу мира», наступлению царства Божьего — царства свободы и свободных, они будут создавать все новые формы господства и
рабства, будут совершать новые переодевания, все новые формы объективации, в которых творческие акты человека будут претерпевать великие неудачи, будут продолжаться преступления
истории.
Гегель хотел внушить человеку то сознание, что
рабство у
истории есть свобода.
И самая борьба против исторического времени, против прельщения и
рабства истории происходит не в космическом, а в историческом времени.
История религии учит нас, что жертвоприношение богам было социальным актом и означало ещё
рабство человека.
Источник лжи и
рабства есть объективация богочеловечества в обществе, в путях
истории.
Мы отлично знаем все отрицательные и темные стороны средневековья — варварство, грубость, жестокость, насильничество,
рабство, невежество в области положительных знаний о природе и
истории, религиозный террор, связанный с ужасом адских мук.
Мужское начало должно владеть женским, а не быть в
рабстве у него, как часто бывало в новой
истории, например во Франции.