Неточные совпадения
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две всё узнаем. Уж скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается в окно
и вскрикивает.)Ах, маменька, маменька! кто-то идет, вон в
конце улицы.
В
конце села под ивою,
Свидетельницей скромною
Всей жизни вахлаков,
Где праздники справляются,
Где сходки собираются,
Где днем секут, а вечером
Цалуются, милуются, —
Всю ночь огни
и шум.
«Ты — бунтовщик!» — с хрипотою
Сказал старик; затрясся весь
И полумертвый пал!
«Теперь
конец!» — подумали
Гвардейцы черноусые
И барыни красивые;
Ан вышло — не
конец!
Крестьянское терпение
Выносливо, а временем
Есть
и ему
конец.
Агап раненько выехал,
Без завтрака: крестьянина
Тошнило уж
и так,
А тут еще речь барская,
Как муха неотвязная,
Жужжит под ухо самое…
Жалеть не пожалели мы,
А пала дума на сердце:
«Приходит благоденствию
Крестьянскому
конец!»
И точно: небывалое
Наследник средство выдумал...
Смекнули наши странники,
Что даром водку тратили,
Да кстати
и ведерочку
Конец. «Ну, будет с вас!
Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой...
Митрофан. Да! того
и смотри, что от дядюшки таска; а там с его кулаков да за Часослов. Нет, так я, спасибо, уж один
конец с собою!
Кутейкин(затворяя Часослов).
Конец и Богу слава.
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади,
и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались
концами раскаленных железных прутьев.
— Мы люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить
и с четырех
концов запалить — мы
и тогда противного слова не молвим!
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы,
и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без
конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост.
И еще мост,
и еще плоская возвышенность,
и еще,
и еще…
Казалось, он
и сам понимал, что
конец наступил.
План был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть в другой
конец; потом очутиться в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления
и дары.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее
конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые
и не всегда трезвые, то довели башню до половины
и бросили,
и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Толпе этот ответ не понравился, да
и вообще она ожидала не того. Ей казалось, что Грустилов, как только приведут к нему Линкина, разорвет его пополам —
и дело с
концом. А он вместо того разговаривает! Поэтому, едва градоначальник разинул рот, чтоб предложить второй вопросный пункт, как толпа загудела...
Затем форштадт, земляной вал —
и темная занавесь, то есть
конец свету.
Но торжество «вольной немки» приходило к
концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум
и сразу поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора
и не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.
Неслыханная деятельность вдруг закипела во всех
концах города: частные пристава поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали, будочники позабыли, что значит путем поесть,
и с тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету.
Но по мере того как новый город приходил к
концу, телесные упражнения сокращались, а вместе с досугом из-под пепла возникало
и пламя измены…
Результатом такой усиленной административной деятельности было то, что к
концу его градоначальничества Глупов представлял беспорядочную кучу почерневших
и обветшавших изб, среди которых лишь съезжий дом гордо высил к небесам свою каланчу.
Жили стрельцы в особенной пригородной слободе, названной по их имени Стрелецкою, а на противоположном
конце города расположилась слобода Пушкарская, в которой обитали опальные петровские пушкари
и их потомки.
В
конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости не было; пробовали, не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но
и тут настоящей сытости не добились.
Сначала Беневоленский сердился
и даже называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше
и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта, то под
конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно,
и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем ничего предосудительного.
Они сознавали только одно: что
конец наступил
и что за ними везде, везде следит непонятливый взор угрюмого идиота.
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки,
и начинает сознавать, что вот это
и есть тот самый
конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось
и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
Происходили беспрерывные совещания по ночам; там
и сям прорывались одиночные случаи нарушения дисциплины; но все это было как-то до такой степени разрозненно, что в
конце концов могло самою медленностью процесса возбудить подозрительность даже в таком убежденном идиоте, как Угрюм-Бурчеев.
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком
и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под
конец даже налились кровью?
И еще скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу
и дабы не напечатал он их в своем «Архиве». А затем богу слава
и разглагольствию моему
конец.
Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь
и обязанность быть оным от верхнего
конца до нижнего.
Но счастию глуповцев, по-видимому, не предстояло еще скорого
конца. На смену Беневоленскому явился подполковник Прыщ
и привез с собою систему администрации еще более упрощенную.
Сначала бичевал я себя с некоторою уклончивостью, но, постепенно разгораясь, позвал под
конец денщика
и сказал ему: «Хлещи!»
И что же? даже сие оказалось недостаточным, так что я вынужденным нашелся расковырять себе на невидном месте рану, но
и от того не страдал, а находился в восхищении.
О личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза: в первый раз в «краткой описи градоначальникам», во второй — в
конце отчета о смутном времени
и в третий — при изложении истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
С другой стороны, всякий администратор непременно фаталист
и твердо верует, что, продолжая свой административный бег, он в
конце концов все-таки очутится лицом к лицу с человеческим телом.
Гул
и треск проносятся из одного
конца города в другой,
и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: «Не потерплю!»
Из дальнейших расспросов оказывалось, что Двоекуров был человек настойчивый
и, однажды задумав какое-нибудь предприятие, доводил его до
конца.
Брат лег
и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял
и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но
конец всех мыслей был один: смерть.
Княгиня Бетси, не дождавшись
конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться
и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд,
и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Дверь отворилась, пропуская прошмыгнувшего капельдинера,
и фраза, подходившая к
концу, ясно поразила слух Вронского.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый
конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
— Случилось, что я жду гостей, — сказал Левин, быстрее
и быстрее обламывая сильными пальцами
концы расщепившейся палки. —
И не жду гостей,
и ничего не случилось, но я прошу вас уехать. Вы можете объяснить как хотите мою неучтивость.
На другом
конце сидел князь, плотно кушая
и громко
и весело разговаривая.
Дарья же Александровна, получив депешу, только вздохнула о рубле за телеграмму
и поняла, что дело было в
конце обеда.
— Хорошо, — сказала она
и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо
и стала читать с
конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё
и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно
и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Несмотря на всё это, к
концу этого дня все, за исключением княгини, не прощавшей этот поступок Левину, сделались необыкновенно оживлены
и веселы, точно дети после наказанья или большие после тяжелого официального приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини уже говорилось как про давнишнее событие.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают
и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов
и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к
концу;
и потому охотно отказался теперь от принципа свободы
и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Анна в это время была в дальнем
конце комнаты
и остановилась там, что-то делая с гардиной окна.
Чем дальше он ехал, тем веселее ему становилось,
и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных
и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем
конце поля
и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
Приходила кочка, он изменял движенье
и где пяткой, где
концом косы подбивал кочку с обеих сторон коротенькими ударами.
В
конце сентября был свезен лес для постройки двора на отданной артели земле,
и было продано масло от коров
и разделен барыш.
В
конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не обдумал всего,
и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась,
и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.