Неточные совпадения
Брат лег и ― спал или не спал ― но,
как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А!
чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
Ну, Софьюшка, мой друг,
Какая у меня арапка для услуг:
Курчавая! горбом лопатки!
Сердитая! все ко́шачьи ухватки!
Да
как черна! да
как страшна!
Ведь создал же господь такое племя!
Чорт сущий; в девичей она;
Позвать ли?
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке,
как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а
чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Консилиум исследовал, хлопая глазами под градом,
чорт знает,
каких непонятных разъяснений Кирсанова, возвратился в прежний, далекий от комнаты больной, зал и положил: прекратить страдания больной смертельным приемом морфия.
— Да,
чорт его знает… лает,
как собака…
—
Какой? — переспросил он и прибавил: — Брось…
чорт с ними, со всеми… со всеми… Давай лучше купаться.
Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по — своему объяснял социальную историю Гарного Луга.
Чорт нес над землей кошницу с панами и сеял их по свету. Пролетая над Гарным Лугом, проклятый чертяка ошибся и сыпнул семена гуще. От этого здесь панство закустилось,
как бурьян, на том месте, где случайно «ляпнула» корова. А настоящей траве, то есть мужикам, совсем не стало ходу…
—
Чорт возьми,
как нынче у нас плохо! — говорит басом белобрысенький, безусый морской офицерик в зеленом вязаном шарфе.
— Попытаться нешто: чем
чорт не шутит! и комар бывает, что, знаете,
какие штуки делает. Выпить только надо для храбрости.
«
Чорт возьми!
как они тихо идут — думал Праскухин, беспрестанно оглядываясь назад, шагая подле Михайлова, — право, лучше побегу вперед, ведь я передал приказанье… Впрочем нет, ведь эта скотина может рассказывать потом, что я трус, почти так же,
как я вчера про него рассказывал. Что будет, то будет — пойду рядом».
— Ну,
чорт еще не так страшен,
как его малюют, — сказал он…
—
Какая я вам дюшка, чтой-то такое, насмешники этакие! — закричала Клавдия. —
Чорт с вами, откуплю вам ваш изюм, подавитесь вы им, — сами сожрали, а я откупай, Да и откуплю, — совести, видно, в вас нет, стыда в глазах нет, а еще господа называетесь!
— Неправда, вот и неправда! Эх, Марка! — Старик расхохотался. — Уж
как просил меня
чорт энтот! Поди, говорит, похлопочи. Флинту давал. Нет, Бог с ним! Я бы обделал, да тебя жалею. Ну, сказывай, где был. — И старик заговорил по-татарски.
—
Какое приданое? Девку берут, девка важная. Да ведь такой
чорт, что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет. Лука есть казак, сосед мне и племянник, молодец малый, чтò чеченца убил, давно уж сватает; так все не отдает. То, другое да третье; девка молода, говорит. А я знаю, что думает. Хочет, чтобы покла̀нялись. Нынче чтò сраму было за девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый казак в станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
—
Как сказывал Гурка-то: пришел, говорит, он к ней, а мужа нет. Фомушкин сидит, пирог ест. Он посидел, да и пошел; под окном, слышит, она и говорит: «ушел чорт-то. Что, родной, пирожка не ешь? А спать, говорит, домой не ходи». А он и говорит из-под окна: «славно».
—
Чорт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету, на
какую — то кригу, [«Кригой» называется место у берега, огороженное плетнем для ловли рыбы.] говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси Господи, — отвечал Ванюша, хватаясь за голову. —
Как тут жить будет, я уж не знаю. Хуже татар, ей-Богу. Даром что тоже христиане считаются. На что татарин, и тот благородней. «На кригу пошел»!
Какую кригу выдумали, неизвестно! — заключил Ванюша и отвернулся.
— Вишь,
чорт какой! — сказал он, хмурясь и бросая наземь чеченский зипун: хошь бы зипун хороший был, а то байгуш.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок,
как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит,
чорт! Дай срок».
— Баба
чорт, — раздумывая сказал Ерошка. — А
какой казак?
Действительно, Оленин ходил по двору в то время,
как Марьяна прошла в ворота, и слышал,
как она сказала: «постоялец-то,
чорт, ходит».
— Вот ты
чорт какой! — сказал Назарка. — Ты бы к Марьянке хорунжиной подъехал. Что она ни с кем не гуляет?
— Дураки, — сказал дядя Ерошка. — Так-то мы, бывало, спутаемся ночью в степи.
Чорт их разберет! Выеду, бывало, на бугор, завою по бирючиному, вот так-то! (Он сложил руки у рта и завыл, будто стадо волков, в одну ноту.)
Как раз собаки откликнутся. Ну, доказывай. Ну чтò ж, нашли?
Эх, братец мой — что вид наружный?
Пусть будет хоть сам
чорт!.. да человек он нужный,
Лишь адресуйся — одолжит.
Какой он нации, сказать не знаю смело:
На всех языках говорит.
Верней всего, что жид.
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Всё помнит, знает всё, в заботе целый век,
Был бит не раз, с безбожником — безбожник,
С святошей — езуит, меж нами — злой картежник,
А с честными людьми — пречестный человек.
Короче, ты его полюбишь, я уверен.
— И
чорт его знает, что с ним сделалось. Парень был простяк… хороший парень, а тут на тебе вот. Какая-то систематическая обструкция.
— Какой-то проходящий толкнул ее,.. мы думали, что он шутит… она упала, да и окачурилась…
чорт ее знал! вольно ж было не закричать! — так говорил один нищий; другие повторяли его слова с шумом, оправдываясь в том, что не подали ей помощь, и плачевным голосом защищали свою невинность.
«Ведь она
чорт. Прямо
чорт. Ведь она против воли моей завладела мною. Убить? да. Только два выхода: убить жену или ее. Потому что так жить нельзя. [С этого места начинается вариант конца повести.] Нельзя. Надо обдумать и предвидеть. Если остаться так,
как есть, то чтó будет?
— Он сам, — отвечал Гаврила Афанасьевич, — на беду мою, отец его во время бунта спас мне жизнь, и
чорт меня догадал принять в свой дом проклятого волченка. Когда, тому два году, по его просьбе, записали его в полк, Наташа, прощаясь с ним, расплакалась, а он стоял,
как окаменелый. Мне показалось это подозрительным, — и я говорил о том сестре. Но с тех пор Наташа о нем не упоминала, а про него не было ни слуху, ни духу. Я думал, она его забыла; ан видно нет. — Решено: она выйдет за арапа.
—
Чорт знает что: ни мыло, ни сало! — сказал он решительно. Долго мы, советовавшись, не придумали,
как с этим сыром делать вареники. После того уже узнали, что в Петербурге, где все идет деликатно и манерно, наш настоящий сыр называется «творог». Но уже нас с Кузьмою не поддели, и мы решились оставаться без вареников. То-то чужая сторона!
Я дал кухмистру полную волю дурачиться по моде и, не вмешиваясь, смотрел,
как вместо должных блюд, подносили какие-то винегреты, сделанные из того и сего, а больше из пустяков; пирожки, жаркое — и
чорт знает, яа что все это было похоже!
Хотя, по-вашему, я и глупо рассуждаю, но чувствую, лучше иметь одну невестку, которая бы и нам помогла держать их в руках, нежели сотню
чорт знает
каких — тьху!
Что же делали маменька во время нашего испытания? О! они, по своей материнской горячности, не вытерпели, чтоб не подслушать за дверью; и, быв более всех довольны мною за то, что я один отвечал дельно и так, что они могли меня понимать, а не так — говорили они —
как те болваны (то есть братья мои), которые
чорт знает что мололи из этих дурацких наук; и пожаловали мне большой пряник и приказали поиграть на гуслях припевающе.
Сверх же нас, то есть куколок, представляющих нас,
чорт его знает,
как он умудрился, невидимо за что, укрепить и повесить божка Амура, державшего над нами пылающие сердца.
Он смотрит: это не притворство,
Не штуки —
как ни говори —
А просто женское упорство,
Капризы —
чорт их побери!
И вот — о, верх всех унижений!
Штабротмистр преклонил колени
И молит жалобно;
как вдруг
Дверь настежь — и в дверях супруг.
Красотка: «ах!» Они взглянули
Друг другу сумрачно в глаза;
Но молча разнеслась гроза,
И Гарин вышел. Дома пули
И пистолеты снарядил,
Присел — и трубку закурил.
— Отец настоятель, — ворчал он про себя. — Скорбит о грехах мира. Нельзя,
чорт возьми, и пошутить…
Чорт бы побрал весь этот возвышенный тон! И эти тоже… Идут,
как в воду опущенные… Согрешили… чувствуют…
Чорт выхватил, что ему было нужно, мигом свернулись у него крылья, мягкие,
как у нетопыря, мигом вскочил в широкие,
как море, синие штаны, надел все остальное, подтянулся поясом, а рога покрыл смушковой шапкой. Только хвост высунулся поверх голенища и бегал по песку,
как змея…
Мельник едва успел спрятаться за толстую ветлу,
как оба — и
чорт, и Янкель — были уже тут, а в это время в конце плотины показался подсыпка Гаврило.
— Вот это хороший интерес был бы, если б вы еще отрекались.
Какой бы вы были после этого честный еврейский
чорт? А вы лучше скажите,
какой уговор?
Тут они опять заспорили так шибко, что уже нельзя было разобрать ни слова. Оба махали руками, оба трясли ермолками и поднимались на цыпочки,
как два петуха, готовые сцепиться. Наконец
чорт спохватился первый...
У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою.
Чорт подпрыгнул и завизжал,
как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты, глядя друг на друга и не говоря ни одного слова.
— Ну, два, — подтвердил
чорт, а мельник поскреб в голове: «
Как это он все мог угадать, проклятый?»
Жид Янкель давно уже пробрался тихонько на плотину, подняв одежу, которую скинул с себя
чорт, и, шмыгнув под яворы, наскоро завязал узел. Не говорит уже ничего об убытках; да скажу вам, тут на всякого человека напала бы робость.
Какие уже тут убытки!.. Вскинул узел на плечи и тихонько зашлепал себе по тропинке за мельницей в гору, за другими…
— А вы
как думали? — ответил
чорт.
Пустился и мельник на свою мельницу, — хоть запереться да разбудить подсыпку. Только вышел из-под яворов, а
чорт — к нему. Филипп от него, да за дверь, да в каморку, да поскорее засвечать огни, чтобы не так было страшно, да упал на пол и давай голосить во весь голос, — подумайте вот! — совсем так,
как жиды в своей школе…
Чорт со своею ношей то совсем припадал к земле, то спять подымался выше леса, но было видно, что ему никак не справиться. Раза два он коснулся даже воды, и от жида пошли по воде круги, но тотчас же чертяка взмахивал крыльями и взмывал со своею добычей,
как чайка, выдернувшая из воды крупную рыбу. Наконец, закатившись двумя или тремя широкими кругами в воздухе,
чорт бессильно шлепнулся на самую середину плотины и растянулся,
как неживой… Полузамученный, обмерший жид упал тут же рядом.
— А еще я говорю: нам чужие желают, чтоб нас черти взяли, это правда… А
как вы думаете, если б здесь сейчас были наши жидки да увидели, что вы со мной хотите делать, —
какой бы они тут гевалт подняли, а? А об мельнике через год, кого ни спросите, свои братья скажут: а пусть его
чорт унесет… Три!
Чорт аж подскочил от злости. Он как-то затрепыхался на одном месте,
как курица, когда ей отрежут голову, и сразу подшиб Янкеля крылом, а сам опять принялся дышать,
как кузнечный мех.
Чорт немного отдышался и сел, все еще сгорбившись, на гати. Над гатью, хоть было темно, мельник ясно увидел пару рогов,
как у молодого телка, которые так и вырезались на белом тумане, что подымался из омута.
Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы,
как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал...
Чорт опять загрохотал, а солдат закинул сапоги на спину и пошел скорым шагом. А
как проходил мимо купы яворов, то мельник слышал, что он бормочет...
Чорт глубоко вздохнул. Может, и ему стало-таки скучно около пустой мельницы над омутом, только он пустился в разговор с жидом. Приподняв с головы ермолку, из-под которой висели длинные пейсы, — он заскреб когтями в голове так сильно,
как самый злющий кот скребет по доске, когда от него уйдет мышь, — и потом сказал...