Неточные совпадения
Дул
ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши
на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей
на путях. Над нелюбимым городом
колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Над головою толпы
колебалось множество красных флагов, — это было похоже
на огромный зонт, изломанный, изорванный
ветром.
Смотрел я
на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди, у которых никаких «страшных» минут не бывает, а теперь как будто боятся!
На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует
ветер посвежее,
заколеблется море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
У молодости есть особое, почти прирожденное чувство отталкивания от избитых дорог и застывающих форм.
На пороге жизни молодость как будто упирается,
колеблясь ступить
на проторенные тропинки, как бы жалея расстаться с неосуществленными возможностям». Литература часто раздувает эту искру, как
ветер раздувает тлеющий костер. И целые поколения переживают лихорадку отрицания действительной жизни, которая грозит затянуть их и обезличить.
Как всегда — рядами, по четыре. Но ряды — какие-то непрочные и, может быть, от
ветра —
колеблются, гнутся. И все больше. Вот обо что-то
на углу ударились, отхлынули, и уже сплошной, застывший, тесный, с частым дыханием комок, у всех сразу — длинные, гусиные шеи.
По утрам, когда он просыпался, ему не надо было даже приподымать голову от подушки, чтобы увидеть прямо перед собою темную, синюю полосу моря, подымавшуюся до половины окон, а
на окнах в это время тихо
колебались, парусясь от
ветра, легкие, розоватые, прозрачные занавески, и вся комната бывала по утрам так полна светом и так в ней крепко и бодро пахло морским воздухом, что в первые дни, просыпаясь, студент нередко начинал смеяться от бессознательного, расцветавшего в нем восторга.
Порыв
ветра зашумел верхушками берез еще далеко от меня; вот ближе, слышу, он зашевелил траву, вот и листья шиповниковой клумбы
заколебались, забились
на своих ветках; а вот, поднимая угол платка и щекотя потное лицо, до меня добежала свежая струя.
Среди ливня, обратившего весь воздух вокруг в сплошное мутное море, реяли молнии и грохотал, не прерывая, гром, и вот, весь мокрый и опустившийся, Висленев видит, что среди этих волн, погоняемых
ветром, аршина два от земли плывет бледно-огненный шар,
колеблется, растет, переменяет цвета, становится из бледного багровым, фиолетовым, и вдруг сверкнуло и вздрогнуло, и шара уж нет, но зато
на дороге что-то взвилось, затрещало и повалилось.
Косарь шел, хромая, и тяжело опирался
на палку. Солнце било в лицо, во рту пересохло,
на зубах скрипела пыль; в груди злобно запеклось что-то тяжелое и горячее. Шел час, другой, третий… Дороге не было конца, в стороны тянулась та же серая, безлюдная степь. А
на горизонте слабо зеленели густые леса, блестела вода; дунет
ветер — призрачные леса
колеблются и тают в воздухе, вода исчезает.