Неточные совпадения
Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную
комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается
сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и
сосед за двумя дверями, в третьей
комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»
Дьякон замолчал, оглядываясь кровавыми глазами. Изо всех углов
комнаты раздались вопросы, одинаково робкие, смущенные, только
сосед Самгина спросил громко и строго...
Довести эту мысль до конца он не успел, потому что в коридоре раздались тяжелые шаги, возня и воркующий голос
соседа по
комнате.
Соседи действительно слушали. Варя побежала из
комнаты.
Бесконечная разговорчивость Семена Яковлевича (молодой человек уже успел уведомить
соседей, что его зовут Семен Яковлевич Горизонт) немного утомляла и раздражала пассажиров, точно жужжание мухи, которая в знойный летний день ритмически бьется об оконное стекло закрытой душной
комнаты.
И вот — 21.30. В
комнате слева — спущены шторы. В
комнате справа — я вижу
соседа: над книгой — его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб — огромная, желтая парабола. Я мучительно хожу, хожу: как мне — после всего — с нею, с О? И справа — ясно чувствую на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу — ряд желтых, неразборчивых строк; и мне почему-то кажется — эти строки обо мне.
Первого находит
соседа и провожает его тузанами из
комнаты.
В самом деле, от каких случайностей зависит иногда вся жизнь: не будь у нас
соседа по
комнатам «черкеса», мы никогда не познакомились бы с Любочкой, и сейчас эта Любочка не тосковала бы о «хорошем» Пепке.
Лесута-Храпунов, как человек придворный, снес терпеливо эту обиду, нанесенную родовым дворянам; но когда, несмотря на все его просьбы, ему, по званию стряпчего с ключом, не дозволили нести царский платок и рукавицы при обряде коронования, то он, забыв все благоразумие и осторожность, приличные старому царедворцу, убежал из царских палат, заперся один в своей
комнате и, наговоря шепотом много обидных речей насчет нового правительства, уехал на другой день восвояси, рассказывать
соседям о блаженной памяти царе Феодоре Иоанновиче и о том, как он изволил жаловать своею царскою милостию ближнего своего стряпчего с ключом Лесуту-Храпунова.
В жилищах этого рода,
соседи по
комнате имеют для каждого жильца свое и даже весьма немаловажное значение.
Так торжественно прошла во мне эта сцена и так разволновала меня, что я хотел уже встать, чтобы отправиться в свою
комнату, потянуть шнурок стенного лифта и сесть мрачно вдвоем с бутылкой вина. Вдруг появился человек в ливрее с галунами и что-то громко сказал. Движение в зале изменилось. Гости потекли в следующую залу, сверкающую голубым дымом, и, став опять любопытен, я тоже пошел среди легкого шума нарядной, оживленной толпы, изредка и не очень скандально сталкиваясь с
соседями по шествию.
Однажды Мартын Петрович сидел в биллиардной, прохладной
комнате, в которой никто никогда ни одной мухи не видал и которую
сосед наш, враг жары и солнца, — оттого очень жаловал.
Он исполнил это довольно затейливо: он не ел несколько дней сряду и, чувствуя, что начинает слабеть, рассчитал и отпустил своего наемного слугу, сказал своим
соседям, что на три дня уезжает, запер снаружи свою
комнату и, точно, ушел перед вечером; но в ту же ночь воротился и заперся изнутри.
Нюточка заперлась на ключ, с твердым намерением завтра же выбраться вон из этой трущобы, но веселые
соседи то и дело стучали к ней в дверь, которая вела к ним из ее
комнаты, просовывали в замочную скважину гусиное перышко, прикладывали глаз к щелке, сопровождая все это бесконечными двусмысленностями и циническою бранью на ее упорство.
Однажды весною, в 1889 году, я зашел по какому-то делу в помещение Общества русских студентов. Лица у всех были взволнованные и смущенные, а из соседней
комнаты доносился плач, — судя по голосу, мужчины, но такой заливчатый, с такими судорожными всхлипываниями, как плачут только женщины. И это было страшно. Я вошел в ту
комнату и остановился на пороге. Рыдал совершенно обезумевший от горя Омиров. Я спросил
соседа, в чем дело. Он удивленно оглядел меня.
У порога дома офицеров встретил сам фон Раббек, благообразный старик лет шестидесяти, одетый в штатское платье. Пожимая гостям руки, он сказал, что он очень рад и счастлив, но убедительно, ради бога, просит господ офицеров извинить его за то, что он не пригласил их к себе ночевать; к нему приехали две сестры с детьми, братья и
соседи, так что у него не осталось ни одной свободной
комнаты.
По совету некоторых из
соседей, как раз в тот год, когда прибыл в Петербург граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий, старушки Белоярцевы отделили три коматы с парадным ходом и приказав омеблировать их лучшей из находившейся в запертых парадных
комнатах мебелью, стали приискивать себе постояльца.
Некоторые из
соседей, принарядившись в лучшие одежды, успели проскользнуть на панихиды, но в первой
комнате, где стоял гроб, не заметили ничего особенного и только удостоверяли, что «кровавый старик» лежит как живой и одет в черную одежду. Видели и ту красивую и нарядную барыню, которая первая прибыла в дом покойного, и заметили, что она во все время панихиды стояла близ гроба и горько плакала.
— Ну, ребенок, — продолжал разглагольствовать старик, — другие дети радуются, когда гости приезжают, все лишние сласти перепадут, а этому не надо… зарылся в книги и знать никого не хочет… О сне и об еде забыть готов… Что в этих книгах толку. Не доведут вас, Лександр Васильевич, до добра эти книги… На что было бы лучше, кабы вы, как другие дети, играли бы, резвились, а то сидит у себя в
комнате бука букой… Недаром все
соседи вас дикарем прозвали…
— Буду ждать вашего письма, — сказал Горлицын, крепко обнял своего
соседа и простился с ним. Возвратившись домой, обремененный радостным предчувствием и страхом неизвестности, он сказал Филемону, сидевшему уже в передней в здоровом положении, так что могла слышать Катя из другой
комнаты...
Ширь и довольство жизни заключались в постоянно полном столе, в многочисленной дворне, чистоте, даже почти изяществе убранства
комнат — последнее заведено было покойным князем — и в всегда радушном приеме
соседей, которых было, впрочем, немного и которые лишь изредка наведывались в Зиновьево, особенно по зимам.
Призваны были в
комнату умирающего духовник его, несколько служителей-стариков и один из
соседей, только именем дворянин, должник Балдуинов.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим
комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к
соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в
комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
Сон был без сновидений, но пробуждение было еще ужаснее. Ужаснее всего было то, что люди могли быть так жестоки, не только эти ужасные генералы с бритыми щеками и жандармы, но все, все: коридорная девушка, с спокойным лицом приходившая убирать
комнату, и
соседи в номере, которые весело встречались и о чем-то смеялись, как будто ничего не было.