— Юрка! Юрик! Где ты? — послышался как-то в полдень звонкий голос Бобки за фруктовым садом, доходившим до самой речки. На берегу речки сидели Сережа, Юрик и Митька. Митька
копошился в земле, отыскивая червей, Сережа и Юрик удили рыбу. Солнце палило и жгло немилосердно, и все три мальчугана, покрытые густым налетом загара, казалась теперь похожими на арапчат. Бобка неожиданно вынырнул из-за группы деревьев и подошел к мальчикам. Он казался взволнованным и встревоженным.
Неточные совпадения
Подскакал офицер и, размахивая рукой
в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на
землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже
копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
На дворе
копошились, как муравьи, рудниковые рабочие
в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах, с жестяными блендочками на поясе и
в пеньковых прядениках. Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под
землей. Это был жалкий сброд по сравнению с ключевскою фабрикой, где работали такие молодцы.
Иосаф Платонович даже плюнул: очевидно, баба соврала; очевидно, Катерины Астафьевны здесь нет, а между тем идти назад… там корова и собака… Но
в это самое мгновение Висленев дошел до черемухи и отодвинулся назад и покраснел.
В пяти шагах от него, под наклонившеюся до
земли веткой,
копошился ворох зеленой полосатой материи, и одна рука ею обтянутая взрывала ножиком
землю.
Там, наверху, сшибаются вихри, чудовищные волны с ревом бросаются на небо,
земля сотрясается, валятся скалы, поросшие вековым мохом, зловеще ползет по склонам огненная лава, — а тут,
в пещерке, мирно плавают маленькие козявочки,
копошатся в иле, сосут водоросли.
Налево, уже далеко от меня, проплыл ряд неярких огоньков — это ушел поезд. Я был один среди мертвых и умирающих. Сколько их еще осталось? Возле меня все было неподвижно и мертво, а дальше поле
копошилось, как живое, — или мне это казалось оттого, что я один. Но стон не утихал. Он стлался по
земле — тонкий, безнадежный, похожий на детский плач или на визг тысячи заброшенных и замерзающих щенят. Как острая, бесконечная ледяная игла входил он
в мозг и медленно двигался взад и вперед, взад и вперед…