Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они
кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
— Скажи! —
«Идите по лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете на поляночку,
Стоят на той поляночке
Две старые сосны,
Под этими под соснами
Закопана коробочка.
Добудьте вы ее, —
Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда ни пожелаете,
Накормит,
напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
Доволен Клим. Нашел-таки
По нраву должность! Бегает,
Чудит, во все мешается,
Пить даже меньше стал!
Бабенка
есть тут бойкая,
Орефьевна, кума ему,
Так с ней Климаха барина
Дурачит заодно.
Лафа бабенкам! бегают
На барский двор с полотнами,
С грибами, с земляникою:
Все покупают барыни,
И
кормят, и
поят!
Как деточек
Поить,
кормить, растить?.. //…………………………………
Воротились добры молодцы домой, но сначала решили опять попробовать устроиться сами собою. Петуха на канате
кормили, чтоб не убежал, божку съели… Однако толку все не
было. Думали-думали и пошли искать глупого князя.
Левин в душе осуждал это и не понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен
был наступить для нее, когда она
будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома,
будет носить,
кормить и воспитывать детей.
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку
кормила и, очевидно, с ней вместе сама
ела девушка русская, прислуживавшая в детской. Ни кормилицы, ни няни не
было; они
были в соседней комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Он настаивал на том, что русский мужик
есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков
кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
И то в эти три дня меньшой заболел оттого, что его
накормили дурным бульоном, а остальные
были вчера почти без обеда.
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они
были восхитительны.] Представьте себе,
напоили меня,
накормили. Какой хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее не
пил! И ни за что не хотели взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.
Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел к Григорию Александровичу, который его всегда
кормил лакомствами. Я
был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, — ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.
Вы собирали его, может
быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел,
кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего.
—
Пили уже и
ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не
ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни
корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь
поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома
есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
«Экой скверный барин! — думал про себя Селифан. — Я еще не видал такого барина. То
есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше человеку не дай
есть, а коня ты должен
накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца, который
кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и
был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или с камрадом.
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли
будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы
кормить пана.
— Оставайся здесь,
накорми и
напои моего коня, а я пойду поговорю с ним один. У меня до него дело.
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тесной улице, которая
была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое, и людьми всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, которое
было похоже на ярмарку и которое одевало и
кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей.
«Для кого же после этого делались все приготовления?» Даже детей, чтобы выгадать место, посадили не за стол, и без того занявший всю комнату, а накрыли им в заднем углу на сундуке, причем обоих маленьких усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна
была за ними присматривать,
кормить их и утирать им, «как благородным детям», носики.
Вот к осени, меж тем, овёс тот убран
был,
И наш Крестьянин им того ж Коня
кормил.
Я знал, что с Савельичем спорить
было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств
кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга.
Который
кормит и
поит,
А иногда и чином подарит?
Пойдемте же, довольно толковали.
— Сила-то, сила, — промолвил он, — вся еще тут, а надо умирать!.. Старик, тот, по крайней мере, успел отвыкнуть от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать смерть. Она тебя отрицает, и баста! Кто там плачет? — прибавил он погодя немного. — Мать? Бедная! Кого-то она
будет кормить теперь своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь? Ну, коли христианство не помогает,
будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?
— Сию минуту, Василий Иваныч, стол накрыт
будет, сама в кухню сбегаю и самовар поставить велю, все
будет, все. Ведь три года его не видала, не
кормила, не
поила, легко ли?
Макаров находил, что в этом человеке
есть что-то напоминающее кормилицу, он так часто говорил это, что и Климу стало казаться — да, Степа, несмотря на его бороду, имеет какое-то сходство с грудастой бабой, обязанной молоком своим
кормить чужих детей.
— Он бы, конечно, зачах с голода — повариха спасла. Она его святым считает. Одела в мужево платье,
поит,
кормит. И даже спит с ним. Что ж?
— Клюква, — повторил Митрофанов, наклоняясь к нему через стол. — Вы, Клим Иванович, не верьте: волка клюквой не
накормишь, не
ест! — зашептал он, часто мигая глазами, и еще более налег на стол. — Не верьте — притворяются. Я знаю.
Его обслуживала горничная Настя, худенькая девушка с большими глазами; глаза
были серые, с золотой искрой в зрачках, а смотрели так, как будто Настя всегда прислушивалась к чему-то, что слышит только она. Еще более, чем Анфимьевна, она заботилась о том, чтобы
напоить чаем и
накормить защитников баррикады. Она окончательно превратила кухню в трактир.
Он снимет их — да! — но лишь на краткое время, для концентрации, монополизации, а затем он заставит нас организованно изготовлять обувь и одежду, хлеб и вино, и оденет и обует,
напоит и
накормит нас.
Ты хороший, я знаю, что в корне — хороший, но мне стыдно, что я должна
кормить,
поить твоих гостей и в этом все для меня.
— Так очень многое кончается в жизни. Один человек в Ливерпуле обнял свою невесту и выколол булавкой глаз свой, — это его не очень огорчило. «Меня хорошо
кормит один глаз», — сказал он, потому что
был часовщик. Но невеста нашла, что одним глазом он может оценить только одну половинку ее, и не согласилась венчаться. — Он еще раз вздохнул и щелкнул языком: — По-русски это — прилично, но, кажется, неинтересно…
—
Был у меня сын…
Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне лет царей сыто
кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не
будет! А?
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже
буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то
будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не
будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же
накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Теперь, когда Анфимьевна, точно головня, не могла ни вспыхнуть, ни угаснуть, а день и ночь храпела, ворочалась, скрипя деревянной кроватью, — теперь Настя не вовремя давала ему чай,
кормила все хуже, не убирала комнат и постель. Он понимал, что ей некогда служить ему, но все же
было обидно и неудобно.
Теперь надобно удовлетворять и успокаивать, то
есть —
накормить жадных досыта.
— Она теперь поэтов
кормит, — рассказывал Лютов, щупая бутылки и встречая на каждой пальцы Алины, которая мешала ему
пить, советуя...
— Ты —
ешь больше, даром
кормят, — прибавила она, поворачивая нагло выпученные и всех презирающие глаза к столу крупнейших сил города: среди них ослепительно сиял генерал Обухов, в орденах от подбородка до живота, такой усатый и картинно героический, как будто он
был создан нарочно для того, чтоб им восхищались дети.
Но я не думаю, что пролетариат
будет кормить интеллигентов мормоладом.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что
есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их,
накормят,
напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его
будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно
будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Старинная связь
была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни встать, ни лечь спать, ни
быть причесанным и обутым, ни отобедать без помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме Ильи Ильича, другого существования, как одевать,
кормить его, грубить ему, лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним.
— Я нарочно заранее пришел, чтоб узнать, какой обед
будет. Ты все дрянью
кормишь меня, так я вот узнаю, что-то ты велел готовить сегодня.
Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может
быть навсегда, в душу. Он печально озирается вокруг и все видит в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где нет зла, хлопот, печалей, где живет Милитриса Кирбитьевна, где так хорошо
кормят и одевают даром…
— А ты
кормить его взялся?
Есть нечего! Цыгане и бродяги всегда чужое
едят: всех не
накормишь! Восемьдесят рублей!
— И детки чтоб
были? — лукаво спросил он, — чтоб одного «кашкой
кормили», другому «оспочку прививали»? Да?
Она ласкает их,
кормит, лакомит, раздражает их самолюбие. Они адски
едят,
пьют, накурят и уйдут. А она под рукой распускает слух, что тот или другой «страдает» по ней.
— И когда я вас встречу потом, может
быть, измученную горем, но богатую и счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром жили, и не
будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы глянете и туда, на улицу, захотите узнать, что делают ваши мужики, захотите
кормить, учить, лечить их…
— Нет, не камнем! — горячо возразила она. — Любовь налагает долг,
буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги: без них жизни нет. Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью, водить ее,
кормить — за что? Ведь это невесело — но честный человек считает это долгом, и даже любит его!
— Я жить не стану, а когда приеду погостить, вот как теперь, вы мне дайте комнату в мезонине — и мы
будем вместе гулять,
петь, рисовать цветы,
кормить птиц: ти, ти, ти, цып, цып, цып! — передразнил он ее.
Татьяну Марковну и Райского все встретили шумно, громко, человеческими голосами, собачьим лаем, поцелуями, двиганьем стульев и сейчас начали
кормить завтраком,
поить кофе, потчевать ягодами.
Его медом не
корми, а расскажи, где кто воюет и
будем ли мы воевать.