Неточные совпадения
— Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, — рассказывала Татьяна,
косясь на Сомову. — Вообще там, в разных местах, какие-то
люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, — сказала она Самгину. — Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают
на меня подозрительно… Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал
человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого
человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико
косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило
на душу уродливое его лицо.
Недоволен был только сам поп Макар, которому уже досталось
на орехи от некоторых властодержцев. Его корили, зачем погубил такого
человека, и пугали судом, когда потребуют свидетелем. Даже такие друзья, как писарь Замараев и мельник Ермилыч, заметно
косились на попа и прямо высказывали свое неудовольствие.
Нюрочка скоро привыкла к новому
человеку, и только Парасковья Ивановна
косилась на него.
Набоб поклонился и сказал
на это приветствие несколько казенных фраз, какие говорятся в таких торжественных случаях. Родион Антоныч сидел все время как
на угольях и чувствовал себя таким маленьким, точно генерал ему хотел сказать: «А ты зачем сюда, братец, затесался?» Майзель, Вершинин и Тетюев держали себя с достоинством, как
люди бывалые, хотя немного и
косились на записную книжку Перекрестова.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно
косился на молодого
человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Люди оглядывались
на Тиунова и роптали, келейник наклонился, осыпав плечико старца пышными локонами русых волос, и что-то шептал в ухо ему, старец отрицательно потряс головою, а Кожемякин облегчённо подумал,
косясь на Тиунова...
К зиме я всегда старался продвинуться
на юг, где потеплей, а если меня
на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно,
косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда
человек хорошо работает, а денег не берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
С неба тоже лилась музыка — там пели жаворонки. Взъерошенный, чёрный, как кусок угля,
на сучке липы сидел скворец и, пощипывая себе перья
на грудке, многозначительно посвистывал,
косясь на задумчивого
человека, который медленно шагал по аллее, заложив руки назад и глядя куда-то далеко улыбавшимися глазами.
— Вот и хорошо! Дело, видите, в том, что всё ж таки мы здесь народ замеченный: одни
на нас
косятся, другие как бы ожидают чего-то. Тут есть такие задетые за сердце
люди… Заметили вы — мимо вас старик один всё прихрамывает? Малышеву Ивану двоюродный дядя, начётчик, Пётр Васильевич Кузин — слышали? Он уже что-то понимает, как видать, и племянника выспрашивал про вас, и ко мне подъезжал не однажды.
Человек внимательный.
Из залы Крюков прошел в гостиную, отсюда в другую гостиную.
На пути попалось ему три-четыре гостя, тоже знакомых, но едва узнавших его. Лица их были пьяны и веселы. Алексей Иванович
косился на них и недоумевал, как это они,
люди семейные, почтенные, испытанные горем и нуждою, могут унижать себя до такой жалкой, грошовой веселости! Он пожимал плечами, улыбался и шел дальше.
Каждый раз, проходя мимо
человека в цилиндре, лошадь
косится на хлыст, торчащий у него из-под мышки, и тревожно храпит и, прядая, влечет за собою упирающегося конюха.
— «Бог-то все заранее расчислил! — набожно и злорадно думал Наседкин,
косясь на степную нишу, в которой едва темнела высокая женская фигура. Кабы не нашлись вовремя добрые
люди, ты бы и теперь, вместо молитвы и воздыхания сердечного, хвосты бы с кем-нибудь трепала. А так-то оно лучше, по-хорошему, по-христиански… О господи, прости мои согрешения… Ничего, помолись, матушка. Молитва-то — она сердце умягчает и от зла отгоняет…»
А пока еще
люди не были изучены до мелочей один другим, пока еще рассказы и анекдоты не повторялись в бесконечных изданиях, и однообразие долгого плавания не заставляло отыскивать друг в друге слабости, раздувать их и
коситься до первого порта, новые впечатления которого снова оживляли кают-компанию, и
люди, казавшиеся
на длинном переходе несимпатичными, снова делались добрыми и хорошими товарищами, какими они и были
на самом деле.
Охотник робко
косится в сторону и видит воз с хворостом и около воза мужиков. Увлекшись охотой, он и не заметил, как набрел
на людей.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из-под своих густых нависших бровей
косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал
на любимую тему разговора отца — подтруниванье над теперешними военными
людьми, а особенно над Бонапартом.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих
людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно
косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий с длинными ногами, рябой
человек, как будто для того, чтобы посмотреть
на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел
на него.
В голосе был ужас и что-то детское и молящее. Как будто так огромно было несчастие, что нельзя уже и не нужно было одеваться гордостью и скользкими, лживыми словами, за которыми прячут
люди свои чувства. Попадья стала
на колени у постели мужа и взглянула ему в лицо: при слабом синеватом свете лампадки оно казалось бледным, как у мертвеца, и неподвижным, и черные глаза одни
косились на нее; и лежал он навзничь, как тяжело больной или ребенок, которого напугал страшный сон и он не смеет пошевельнуться.