Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье
губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого
края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
И Лизавета Петровна подняла к Левину на одной руке (другая только пальцами подпирала качающийся затылок) это странное, качающееся и прячущее свою голову за
края пеленки красное существо. Но были тоже нос, косившие глаза и чмокающие
губы.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по
краю стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул
губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
— Ну, что твой стрелок? — спросил Варавка. Выслушав ответ Клима, он недоверчиво осмотрел его, налил полный фужер вина, благочестиво выпил половину, облизал свою мясную
губу и заговорил, откинувшись на спинку стула, пристукивая пальцем по
краю стола...
Но в дверях столовой, оглянувшись, увидал, что Борис, опираясь руками о
край стола, вздернув голову и прикусив
губу, смотрит на него испуганно.
Женщина стояла, опираясь одной рукой о стол, поглаживая другой подбородок, горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее — смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные
губы. Она повернулась спиною к Лидии и, закинув руки за спину, оперлась ими о
край стола, — казалось, что она падает; груди и живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими
губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником
края.
К концу обеда Федор Михеич начал было «славить» хозяев и гостя, но Радилов взглянул на меня и попросил его замолчать; старик провел рукой по
губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже на самый
край стула.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного
края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее
губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле. В комнату вошла девочка-подросток с короткой желтой косой на затылке и ласковыми глазами на круглом лице. Закусив
губы, она несла на вытянутых руках большой, уставленный посудой поднос с измятыми
краями и кланялась, часто кивая головой.
Когда они встали в дверях, Игнат поднял голову, мельком взглянул на них и, запустив пальцы в кудрявые волосы, наклонился над газетой, лежавшей на коленях у него; Рыбин, стоя, поймал на бумагу солнечный луч, проникший в шалаш сквозь щель в крыше, и, двигая газету под лучом, читал, шевеля
губами; Яков, стоя на коленях, навалился на
край нар грудью и тоже читал.
И — женский крик, на эстраду взмахнула прозрачными крыльями юнифа, подхватила ребенка —
губами — в пухлую складочку на запястье, сдвинула на середину стола, спускается с эстрады. Во мне печатается: розовый — рожками книзу — полумесяц рта, налитые до
краев синие блюдечки-глаза. Это — О. И я, как при чтении какой-нибудь стройной формулы, — вдруг ощущаю необходимость, закономерность этого ничтожного случая.
Он не знал также, как все это окончилось. Он застал себя стоящим в углу, куда его оттеснили, оторвав от Николаева. Бек-Агамалов поил его водой, но зубы у Ромашова судорожно стучали о
края стакана, и он боялся, как бы не откусить кусок стекла. Китель на нем был разорван под мышками и на спине, а один погон, оторванный, болтался на тесемочке. Голоса у Ромашова не было, и он кричал беззвучно, одними
губами...
Желтое лицо ее почти посинело,
губы были сжаты и вздрагивали по
краям.
Коренник мнется и тычет ногами, как старый генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит
губу налево, то скусит ее направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет ногами; пристяжные то вьются, как отыскивающие vis-а-vis [Партнер в танцах (франц.).] уланские корнеты, то сжимаются в клубочки, как спутанные овцы; малиновый колокольчик шлепнет колечком в
край и снова прилип и молчит; одни бубенчики глухо рокочут, но рокочут без всякого звона.
— Все кончено! — сказал он, пожимая мне руки, — чаша, которой я так избегал… я уже чувствую прикосновение ее
краев к
губам моим!
Чай был сделан крепкий, точно так, как он любил, то есть: чайник, накрытый салфеткой, был поставлен на самовар, чашка налита полнехонько наравне с
краями, и Софья Николавна подала ее, не пролив ни одной капли на блюдечко; ароматный напиток был так горяч, что жег
губы.
На тонких
губах, растянутых в
краях и выставлявшихся из-за красных подстриженных усов, казалось, остановилась добродушная, тонкая усмешка.
Его вялые
губы сложены цветком, он тихо и тщательно высвистывает странный и печальный мотив, длинные пальцы белой руки барабанят по гулкому
краю стола — тускло поблескивают ногти, — а в другой руке желтая перчатка, он отбивает ею на колене такт.
Он чуть не закричал на жену. Около него суетилась повитуха; болтая в воздухе плачущим ребенком, она что-то убедительно говорила ему, но он ничего не слышал и не мог оторвать своих глаз от страшного лица жены.
Губы ее шевелились, он слышал тихие слова, но не понимал их. Сидя на
краю постели, он говорил глухим и робким голосом...
В темноте ложи он беззвучно опустился к ее ногам и прижал к
губам край ее платья. И царица почувствовала, что он плачет от восторга, стыда и желания. Опустив руку на его курчавую жесткую голову, царица произнесла...
Он с самого приезда начал его «тыкать», и вотчим мой умильно глядел Семену Матвеичу в
губы, сиротливо склонял голову набок и добродушно смеялся, как бы желая сказать: «Весь тут, весь ваш…» Ах, я чувствую, рука моя дрожит, и сердце так и толкается в
край стола, на котором я пишу в эту минуту…
Коренник мнется и тычет ногами, как старый генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит
губу налево, то скусит направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет; пристяжные вьются и сжимаются, как спутанные; малиновый колокольчик шлепнет колечком в
край и снова прилип и молчит; бубенчики глухо рокочут, но без всякого звона.
Штабс-капитан не сопротивлялся. Глаза его горели непримиримой ненавистью, но он был смертельно бледен, и розовая пена пузырьками выступала на
краях его
губ.
Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не спал десять суток) горели неподвижным горячим блеском; нервная судорога подергивала
край нижней
губы; спутанные курчавые волосы падали гривой на лоб; он быстрыми тяжелыми шагами ходил из угла в угол конторы, пытливо осматривая старые шкапы с бумагами и клеенчатые стулья и изредка взглядывая на своих спутников.
Он говорил высоким металлическим голосом, после двух рюмок глаза его заблестели ещё ярче, а на щеках вспыхнули два красные пятна. Тихон Павлович дал ему кусок хлеба с какой-то рыбой, тот взял его
губами, сел на диван и, наклонив голову над столом, положил закуску на
край стола и ел. Кусая, он далеко вытягивал нижнюю
губу и удерживал ею пищу от падения на пол. Тихон Павлович смотрел на него, и ему было жалко этого изуродованного человека.
Он глядел мутными, неподвижными глазами на блестящий
край стакана, между тем как углы его набрякших век опустились, а от концов больших изогнутых
губ легли вниз две брезгливые складки.
Это был человек весьма обширный, или, говоря старинным словом, уцелевшим в наших
краях, облый, с большим лицом, с большими глазами и
губами, с большими взъерошенными волосами.
— Я уж не помешал ли чему… я уйду! — едва выговорил он, и какая-то жилка затрепетала у правого
края его
губ…
Поехали. По городу проезжали, — все она в окна кареты глядит, точно прощается либо знакомых увидеть хочет. А Иванов взял да занавески опустил — окна и закрыл. Забилась она в угол, прижалась и не глядит на нас. А я, признаться, не утерпел-таки: взял за
край одну занавеску, будто сам поглядеть хочу, — и открыл так, чтобы ей видно было… Только она и не посмотрела — в уголку сердитая сидит,
губы закусила… В кровь, так я себе думал, искусает.
Уже лицом к лицу со счастьем, даже в промежутке «между
краем чаши и
губами», он не перестает чувствовать угрозу.
Фельдшер подал ему ковш. Он припал
губами к
краю, жадно глотая воду.
«Да ведь отсюда только сейчас холерный пил!» — со страхом подумал я, поднося ковш к
губам. Мне ясно помнится этот железный, погнутый
край ковша и слабый металлический запах от него. Я сделал несколько глотков и поставил ковш на стол.
На дне ее, ухватясь обеими руками за
края, лежал раненый. Здоровое, широкое лицо его в несколько секунд совершенно изменилось: он как будто похудел и постарел несколькими годами,
губа его были тонки, бледны и сжаты с видимым напряжением; торопливое и тупое выражение его взгляда заменил какой-то ясный, спокойный блеск, и на окровавленных лбу и носу уже лежали черты смерти.
А тут же, в уголочке ресторана, за круглым столиком, в полнейшем одиночестве сидел профессор Ф. Ф. Соколов. Он сидел, наклонившись над столиком, неподвижно смотрел перед собою в очки тусклыми, ничего как будто не видящими глазами и перебирал
губами. На
краю столика стояла рюмочка с водкой, рядом — блюдечко с мелкими кусочками сахара. Не глядя, Соколов протягивал руку, выпивал рюмку, закусывал сахаром и заставал в прежней позе. Половой бесшумно подходил и снова наполнял рюмку водкою.
Кругом толпились солдаты с запыленными, измученными лицами. Они подставляли папахи, чиновник доверху наливал папаху спиртом, и солдат отходил, бережно держа ее за
края. Тут же он припадал
губами к папахе, жадно, не отрываясь, пил, отряхивал папаху и весело шел дальше.
В ином месте беззубые, дряхлые ведьмы верхом на метлах, лопатах и ухватах чинно и важно, как знатные паньи, танцевали польской с седыми, безобразными колдунами, из которых иной от старости гнулся в дугу, у другого нос перегибался через
губы и цеплялся за подбородок, у третьего по
краям рта торчали остальные два клыка, у четвертого на лбу столько было морщин, сколько волн ходит по Днепру в бурную погоду.
Пухлые бритые щеки Пятова стало подергивать; но красные
губы силились улыбаться. Одной ногой он нервно дрыгал, сохраняя все ту же позу на
краю письменного стола.
Он схватил
край ее платья и горячо прижал его к
губам.
А теперь в душе кипят черные страсти; рука едва не оттолкнула тельника,
губы едва не произнесли: пропадай же, душа моя!.. но ангел-хранитель остановил ее на
краю пропасти.
Под отрывистую болтовню извозчика седок продолжал свою думу… Ему куда как не хотелось домой; но больше некуда было деваться. Эта встреча в клубе как-то особенно его раздразнила. Приехал он туда, переполненный всей преснотой, всей тяжестью своего житья, и точно будто кто поднес к его
губам один благоуханный
край дорогой чаши, поднес и отнял. А в душе оставил горький до боли осадок.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с
края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один всё крестился, другой чесал спину и делал
губами движение подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Вот она прижала грудью руку к
краю стола, почувствовала свою грудь и ощутила: не нужно ей, чтобы грудь ее ласкали мужские руки, целовали мужские
губы.
Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане,
края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими
губами.
Глашу это передернуло, она судорожно схватила свою тарелку, сильно ударила ее об
край стола, и когда рассыпавшиеся черепки зазвенели по полу, она нервно вскочила с дрожащими
губами из-за стола, перебежала комнату и бросилась, не слыша под собою земли, домой.