Неточные совпадения
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные
песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая
красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Над дальними камышами, почти еще не светя, подымалась во мгле задумчивая красная луна, а небольшая комната, освещенная мягким светом лампы, вся звенела мечтательной,
красивой тоской украинской
песни.
Звучный голос сливался с тонкой, задумчивой
песней самовара, в комнате
красивой лентой вился рассказ о диких людях, которые жили в пещерах и убивали камнями зверей.
Казаки казались иными, чем солдаты, не потому, что они ловко ездили на лошадях и были
красивее одеты, — они иначе говорили, пели другие
песни и прекрасно плясали.
У меня эти
песни вызывали горячее чувство зависти к певцу, к его
красивой власти над людьми; что-то жутко волнующее вливалось в сердце, расширяя его до боли, хотелось плакать и кричать поющим людям...
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту
песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался след от раны. Как живую, он видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой,
красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
Высокая женщина закрыла глаза и неожиданно-красивым голосом ласково и печально приняла
песню...
Одетый в шелковую красную рубаху с косым воротом, в самом развратном виде, с стаканом пунша в одной руке, обнимал он другою рукою сидящую у него на коленях
красивую женщину; его полупьяные лакеи, дворовые и крестьянские бабы пели
песни и плясали.
Егорушку оглядывался и не понимал, откуда эта странная
песня; потом же, когда он прислушался, ему стало казаться, что это пела трава; в своей
песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы
красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все-таки просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя…
Данцигские жители, а особливо те, которые не были далее пограничного с ними прусского городка Дершау, говорят всегда с заметною гордостию о своем великолепном городе; есть даже немецкая
песня, которая начинается следующими словами: «О Данциг, о Данциг, о чудесно
красивый город!» [О Danzig, о Danzig, о wunderschöne Stadt!
Я не раз видел, и привык уже видеть, землю, устланную телами убитых на сражении; но эта улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась:
красивая площадь, кипящая народом, русские офицеры, национальная польская гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум, крик,
песни, веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Всё удивительно уютно, спокойно, и, точно задумчивая
песня, как будто издали доходя, звучал
красивый голос хозяйки.
По праздникам, вечерами, девки и молодухи ходили по улице, распевая
песни, открыв рты, как птенцы, и томно улыбались хмельными улыбками. Изот тоже улыбался, точно пьяный, он похудел, глаза его провалились в темные ямы, лицо стало еще строже,
красивей и — святей. Он целые дни спал, являясь на улице только под вечер, озабоченный, тихо задумчивый. Кукушкин грубо, но ласково издевался над ним, а он, смущенно ухмыляясь, говорил...
Мне очень нравился Мигун, я любил его
красивые, печальные
песни. Когда он пел, то закрывал глаза, и его страдальческое лицо не дергалось судорогами. Жил он темными ночами, когда нет луны или небо занавешено плотной тканью облаков. Бывало, с вечера зовет меня тихонько...
Молитва моя без содержания была, вроде птичьей
песни солнцу, — стал я молиться за него и за жену, а больше всего за Ольгуньку, — очень хорошая девочка росла, тихая,
красивая, нежная.
Какие
песни удалые пелись вполголоса на стенах, когда пять или шесть рослых
красивых послушников медленно прогуливались на них и зорко поглядывали за речку, за которой звонкими, взманивающими женскими голосами пелась другая
песня —
песня, в которой звучали крылатые зовы: «киньтеся, бросьтеся, во зелены гаи бросьтеся».
— Ну, на прощанье еще
песню и марш по домам, — сказал граф, свежий, веселый,
красивый более чем когда-нибудь, входя в залу в дорожном платье.
И, как теперь, помню я Бориса, когда, проведя нервно рукой по своим длинным,
красивым, волнистым волосам, он начинал запев старинной казацкой
песни...
Небрежно бросив повода,
Красивой плеткой он махает,
И
песню дедов иногда,
Склонясь на гриву, запевает.
Он родился тотчас за музыкальным боем часов и в первую секунду показался нежным и
красивым, как далекая печальная
песня.
Спели хором две студенческие
песни, а потом выделились трое; консерваторка Михайлова, у которой было хорошее сопрано, сам именинник, певший сильным и
красивым басом, и еще один белокурый студент, тенор.
Затем соединенный хор пропел под аккомпанемент пианино
красивую старинную
песню о Рождестве Христа.
«Люди ее хороши, — продолжала петь Илька. — Они красивы, храбры, имеют
красивых жен. Нет тех людей, которые могли бы победить их на войне или в словесных спорах. Народы завидуют им. Один только и есть у них недостаток: они не знают
песни. Песнь их жалка и ничтожна. Она не имеет задора. Звуки ее заставляют жалеть о Венгрии…»
Красивые лодки с разноцветными флагами, также с
песнями и музыкой, разгуливали по Москве-реке.
Образ
красивого, статного юноши, воспеваемого
песнями, лишь порой мелькал в ее девичьем воображении. Более всех из виденных ею мужчин под этот образ подходил Яков Потапович, но его, товарища детских игр, она считала за родного, чуть не за сводного брата и не могла даже вообразить себе его как своего суженого, как того «доброго молодца», что похищает, по
песне, «покой девичьего сердца». Спокойно, до последнего времени, встречала она его ласковый взгляд и слушала его тихую, сладкую речь.
Пойдём и мы — пусть до конца оттаивает застывшее сердце. Пели хорошо, как редко поют на дачах, где каждая безголосая собака считает себя обязанной к вытью. И
песня была грустная и нежная. Мягкий,
красивый баритон гудел сдержанно и взволнованно, как будто подтверждая то, на что страстно жаловался высокий и звучный тенор. А жаловался он на то, что дни и ночи думает все о ней одной.
— Ты очень
красивая, но совершенно безрассудная женщина: или ночи наши, на твой взгляд, не довольно темны, а сикоморы мои не молчаливы? Зачем ты не отходишь ни с одним, кто тебя кличет, в отдаленье к берегу моря? Там с глазу на глаз с ним ты могла бы спеть ему что-нибудь сладостней
песни о горе, и в поясе у тебя зазвенело бы крупное золото, а не ничтожная мелочь. Ты и себя, и меня лишаешь хорошего дохода.
Он, согнув голову набок и установившись на одной ноге и вывернув другую, постукивал ею, руки же выводили частые,
красивые фьеритуры, и, как раз, где надо было, подхватывал
песню его бойкий, высокий, веселый голос и приятный подголосок Васильева сына.