Неточные совпадения
— Вопрос ваш обширен. Могу ошибаться, но, кажется мне, нахожу более ясный взгляд, более, так
сказать,
критики; более деловитости…
Когда мать спросила Клима, предлагал ли ему Варавка взять в газете отдел
критики и библиографии, она заговорила, не ожидая, что
скажет Клим...
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд
сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты на меня с такою
критикой в лице смотришь?
Впрочем, о последних должен
сказать, что они вряд ли способны наслаждаться музыкой, так как слишком заняты разлагающей
критикой музыкального произведения и его исполнения.
Можно было бы
сказать, что Хомяков мыслил от Гегеля, но он никогда не был гегелианцем, и его
критика Гегеля очень замечательна.
Критика должна
сказать: «Вот лица и явления, выводимые автором; вот сюжет пьесы; а вот смысл, какой, по нашему мнению, имеют жизненные факты, изображаемые художником, и вот степень их значения в общественной жизни».
— Хороша-то хороша. И
критиков заранее устранил, и насчет этой дележки:"Об себе, мол, думаете, а старших забываете"… хоть куда! Только вот что я вам
скажу: не бывать вороне орлом! Как он там ни топырься, а оставят они его по-прежнему на одних балыках!
— Ни беспокойных людей, ни
критиков — я не потерплю, —
сказал он.
Этою
критикою я, так
сказать, напоминаю о себе; я не даю забыть, что существует и другая система, которая состоит не столько в очищении воздуха, сколько в умеренном пользовании его благорастворениями.
Что, ежели он ищет только повода, чтоб прекратить бесплодное фрондерство, а затем явиться к князю Ивану Семенычу с повинной,
сказав:"La critique est aisee, mais l'art est difficile, [
Критика легка, искусство трудно (франц.)] ваше сиятельство, я вчера окончательно убедился в святости этой истины"?
— Многие из вас, господа, не понимают этого, —
сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о себе, а про старших или совсем забывают, или не в той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на себя никаких
критик не потерплю-с!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то
сказать, я с малолетства такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в
критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
Благодаря беготне дело сошло с рук благополучно; но затем предстояли еще и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой и подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком с топором за поясом и подписали: Потап-плотник. Но как попасть в мысль и намерения «
критики»? Пожалуй, будут сравнивать второе издание с первым и
скажут: а! догадались! думаете, что надели маску, так вас под ней и не узнают!
Она вдруг обратилась к князю и начала рассуждать с ним о повести Калиновича, ни дать ни взять, языком тогдашних
критиков, упомянула об объективности,
сказала что-то в пользу психологического анализа.
— Слышал это я, —
сказал князь, — и мне передавали, что Вяземский [Вяземский Петр Андреевич (1792—1878) — поэт и
критик.] отлично сострил, говоря, что поэзия… как его?..
Прежде
скажу о тех сведениях, которые я получил об истории вопроса о непротивлении злу; потом о тех суждениях об этом вопросе, которые были высказаны как духовными, т. е. исповедующими христианскую религию,
критиками, так и светскими, т. е. не исповедующими христианскую религию; и, наконец, те выводы, к которым я был приведен и теми и другими, и историческими событиями последнего времени.
— Ну вот, братец, уж ты сейчас и в
критику! Уж и не можешь никак утерпеть, — отвечал опечаленный дядя. — Вовсе не в сумасшедшем, а так только, погорячились с обеих сторон. Но ведь согласись и ты, братец, как ты-то сам вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, — человеку, так
сказать, почтенных лет?
Критика — не судейская, а обыкновенная, как мы ее понимаем, — хороша уже и тем, что людям, не привыкшим сосредоточивать своих мыслей на литературе, дает, так
сказать, экстракт писателя и тем облегчает возможность понимать характер и значение его произведений.
Но теперь, снова встречая пьесу Островского в отдельном издании и припоминая все, что было о ней писано, мы находим, что
сказать о ней несколько слов с нашей стороны будет совсем не лишнее. Она дает нам повод дополнить кое-что в наших заметках о «Темном царстве», провести далее некоторые из мыслей, высказанных нами тогда, и — кстати — объясниться в коротких словах с некоторыми из
критиков, удостоивших нас прямою или косвенною бранью.
А шутки в сторону, — продолжала она как бы более серьезным тоном, —
скажите мне, был ли из русских князей хоть один настоящим образом великий человек, великий полководец, великий поэт, ученый, великий
критик, публицист?..
Несмотря на строгую взыскательность некоторых
критиков, которые, бог знает почему, никак не дозволяют автору говорить от собственного своего лица с читателем, я намерен, оканчивая эту главу,
сказать слова два об одном не совсем еще решенном у нас вопросе: точно ли русские, а не французы сожгли Москву?..
Прежде нежели подвергнем
критике отдельные упреки, делаемые прекрасному в действительности, смело можно
сказать, что оно истинно прекрасно и вполне удовлетворяет здорового человека, несмотря на все свои недостатки, как бы ни были они велики.
Я не хочу
сказать, что все недостатки, выставляемые этим анализом, всегда до грубости резко отпечатываются на произведениях искусства. Я хочу только показать, что щепетильной
критики, которую направляют на прекрасное в действительности, никак не может выдержать прекрасное, создаваемое искусством.
Ограничиваясь этим указанием на философскую несостоятельность воззрения, из которого произошло подведение всех человеческих стремлений под абсолют, станем для нашей
критики на другую точку зрения, более близкую к чисто эстетическим понятиям, и
скажем, что вообще деятельность человека не стремится к абсолютному и ничего не знает о нем, имея в виду различные, чисто человеческие, цели.
У моего мольберта всегда толпа; я — очень способный ученик академии и подаю огромные надежды сделаться одним из «наших корифеев», по счастливому выражению известного художественного
критика г. В. С., который уже давно
сказал, что «из Рябинина выйдет толк».
Художественный
критик Л. с яростью набросится на бедного глухаря, будет кричать: но где же тут изящное,
скажите, где тут изящное?
— Последнее только и опасно, —
сказал с
критикою «Гого», или Гриша, двенадцатилетний внук мой, щенок, явный фармазон! Вот нынешние дети! каковы будут люди?
Когда его позвали пить чай, он уже твёрдо решил перестроить её мир, вменяя это решение в прямую обязанность себе. Теперь он встретит её холодно и спокойно и придаст своему отношению к ней характер строгой
критики всего, что она
скажет, всего, что сделает.
Ничуть не бывало… непременно что-нибудь найдут: одни
скажут — очень было жарко, а другие — холодно; одним показалась сыра рыба, другие недовольны, что вина мало, третьи скучали, что их хозяин заставлял танцевать, четвертые жаловались на монотонность, — и очень немного осталось нынче на свете таких простодушных людей, которые были бы довольны предлагаемым им от своего брата удовольствием; но театр уже по преимуществу подпадает, как говорят,
критике.
Поэт
Не говори же чепухи!
Ты рьяный чтец, но
критик дикий.
Так я, по-твоему, — великий,
Повыше Пушкина поэт?
Скажи пожалуйста?!.
Один
критик взялся было
сказать свое слово о Марке Вовчке, да и то доказал только полную несостоятельность свою — говорить о предмете, так далеко превосходящем его разумение…
Граф Хвостов хотел
сказать, что Станевич не лирик, а прозаик и
критик.
Я немедленно
сказал об этом знаменитому тогда
критику и даже сообщил ему некоторые полемические заметки Шишкова, тогда еще хранившиеся в моей памяти.
Достоевский, вероятно, не будет на меня сетовать, что я объявляю его роман, так
сказать, «ниже эстетической
критики».
«Пусть
скажут господа
критики, кто больше оскорбляет почтенный дворянский корпус, я еще важнее
скажу: кто делает стыд человечеству: дворяне ли, преимущество свое во зло употребляющие, или сатира на них?» В заключение говорится, что некоторые порицали листки «Живописца» «по слепому пристрастию ко преимуществу дворянскому» и утверждали, что хотя некоторые дворяне и имеют слабость забывать честь и человечество, однако ж будто они, яко благорожденные люди, от порицания всегда должны быть свободны, и что будто точно о крестьянах сказано: «Накажу их жезлом беззакония…» И подлинно, они часто наказываются беззаконием.
Скажите, не это ли разумел Константин Аксаков, [Аксаков К. С. (1817–1860) — русский публицист, поэт и критик-славянофил.] говоря про высокое образование народа нашего?
— Полно лгать, ваше сиятельство! —
сказал он. — К чему нам кормить друг друга ложью? Не нужно мне ваших оправданий…Да и к чему они? Я вижу первый раз в жизни ваши хорошенькие ножки, и для меня этого совершенно достаточно…Ножки ваши выше всякой
критики! Пойдемте, погуляем. Прошу прощения за те дерзости, которыми я угостил вас около «Бронзового оленя». Пьян был…
На досуге мы как-нибудь порешим этот интересный вопрос и споемся, а теперь
скажите мне бога ради: вы были на „Имогене“?» В этом отношении я кое-чему научился у московских
критиков.
Тогда в газетах сохранялся прекрасный обычай — давать театральные фельетоны только один раз в неделю. Поэтому
критика пьес и игры актеров не превращалась (как это делается теперь) в репортерские отметки, которые пишут накануне, после генеральной репетиции или в ту же ночь, в редакции, второпях и с одним желанием — поскорее что-нибудь
сказать о последней новинке.
Как
критик он уже
сказал тогда свое слово и до смерти почти что не писал статей по текущей русской литературе.
Раз Владимир Семеныч, вернувшись со службы домой, застал сестру плачущей. Она сидела на диване, опустив голову и ломая руки, и обильные слезы текли у нее по лицу. Доброе сердце
критика сжалось от боли. Слезы потекли и у него из глаз и ему захотелось приласкать сестру, простить ее, попросить прощения, зажить по-старому… Он стал на колени, осыпал поцелуями ее голову, руки, плечи… Она улыбнулась, улыбнулась непонятно, горько, а он радостно вскрикнул, вскочил, схватил со стола журнал и
сказал с жаром...
Маркс
сказал в «Введении к
критике философии права Гегеля», что «религия есть опиум для народа» — фраза, получившая столь актуальное значение в России.
Правда, некоторые из
критиков иногда робко высказывают мысль о том, что есть что-то странное в этом лице, что Гамлет есть неразъяснимая загадка, но никто не решается
сказать того, что царь голый, что ясно как день, что Шекспир не сумел, да и не хотел придать никакого характера Гамлету и не понимал даже, что это нужно.
Он ощутил в себе неудержимый позыв дать горделивый отпор, в котором не намерен был вступаться за свое произведение, но хотел
сказать критику, что не он может укорять в несвободности художника за то, что он не запрягает свою музу в ярмо и не заставляет ее двигать топчак на молотилке; что не им, слугам посторонних искусству идей, судить о свободе, когда они не признают свободы за каждым делать что ему угодно; что он, Фебуфис, не только вольней их, но что он совсем волен, как птица, и свободен даже от предрассудка, желающего запрячь свободное искусство в плуг и подчинить музу служению пользам того или другого порядка под полицейским надзором деспотической
критики.