Неточные совпадения
Между тем
моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, примолвив: «На,
купи себе пряников».
Уже сукна
купил он себе такого, какого не носила вся губерния, и с этих пор стал держаться более коричневых и красноватых цветов с искрою; уже приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную виться кольцом; уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной в воде, смешанной с одеколоном; уже
покупал он весьма недешево какое-то
мыло для сообщения гладкости коже, уже…
— Хорош у тебя ящик, отец
мой, — сказала она, подсевши к нему. — Чай, в Москве
купил его?
— Ну, извольте, и я вам скажу тоже
мое последнее слово: пятьдесят рублей! право, убыток себе, дешевле нигде не
купите такого хорошего народа!
— Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно время и на ярмарке и
купить землю? Ну, я был на ярмарке, а приказчик
мой тут без меня и
купил.
В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим
мылом первостатейнейшего свойства (это было
мыло то именно, которое он некогда приобретал на радзивилловской таможне; оно имело действительно свойство сообщать нежность и белизну щекам изумительную), — в то время, когда он, как знаток,
покупал эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных окон и стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын.
— А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец
мой, у меня, верно, его
купил.
Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице,
куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да,
мой батюшка, да».
А сама-то весь-то день сегодня
моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене
купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете…
Кнуров. Ну да, толкуйте! У вас шансов больше
моего: молодость — великое дело. Да и денег не пожалеете; дешево пароход
покупаете, так из барышей-то можно. А ведь, чай, не дешевле «Ласточки» обошлось бы!
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, —
мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я
купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и
мой рубль после этой покупки благополучно оказался в
моем кармане.
Кроме того, я видал картины с генералами и множество других вещей, которых я не мог
купить, потому что мне давали на
мои расходы простой серебряный рубль, а не беспереводный.
Глиняные свистульки не составляли необходимости и даже не были полезны, но лицо
моей бабушки не выражало ни малейшего порицания
моему намерению
купить всем бедным детям по свистульке.
Я стал
покупать шире и больше, — я брал все, что по
моим соображениям, было нужно, и накупил даже вещи слишком рискованные, — так, например, нашему молодому кучеру Константину я
купил наборный поясной ремень, а веселому башмачнику Егорке — гармонию. Рубль, однако, все был дома, а на лицо бабушки я уж не смотрел и не допрашивал ее выразительных взоров. Я сам был центр всего, — на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили.
Напротив, доброе лицо старушки выражало даже удовольствие, которое я принял за одобрение: я сейчас же опустил
мою руку в карман, достал оттуда
мой неразменный рубль и
купил целую коробку свистулек, да еще мне подали с него несколько сдачи.
— Ведь я не картину
покупаю, а простираюсь пред женщиной, с которой не только
мое бренное тело, но и голодная душа
моя жаждет слиться.
—
Мой друг, князь Урусов, отлично сказал: «Париж — Силоамская
купель, в нем излечиваются все душевные недуги и печали».
— Моралист, хех! Неплохое ремесло. Ну-ко, выпьем, моралист! Легко, брат, убеждать людей, что они — дрянь и жизнь их — дрянь, они этому тоже легко верят, черт их знает почему! Именно эта их вера и создает тебе и подобным репутации мудрецов. Ты — не обижайся, — попросил он, хлопнув ладонью по колену Самгина. — Это я говорю для упражнения в острословии. Обязательно, братец
мой, быть остроумным, ибо чем еще я
куплю себе кусок удовольствия?
— Это — для гимназиста, милый
мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи машины, сделал за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо за границу ехать — денег нет. Даже книг
купить — не могу… Так-то, милый
мой…
— Недавно в таком же вот собрании встретил Струве, — снова обратился Тагильский к Самгину. — Этот, сообразно своей натуре, продолжает быть слепым, как сыч днем. Осведомился у меня: как мыслю? Я сказал: «Если б можно было
выкупать идеи, как лошадей, которые гуляли в — барском овсе, я бы дал вам по пятачку за те
мои идеи, которыми воспользовался сборник “Вехи”».
— Ах ты, Боже
мой! Тут староста пишет, что дохода «тысящи две яко помене», а он еще портер набавил! Ну, хорошо,
купи портеру.
То и дело просит у бабушки чего-нибудь: холста, коленкору, сахару, чаю,
мыла. Девкам дает старые платья, велит держать себя чисто. К слепому старику носит чего-нибудь лакомого поесть или даст немного денег. Знает всех баб, даже рабятишек по именам, последним
покупает башмаки, шьет рубашонки и крестит почти всех новорожденных.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня!
Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился
купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
— Этому надо положить конец! — еще раздражительнее продолжал Ламберт. — Я вам, молодой
мой друг, не для того
покупаю платье и даю прекрасные вещи, чтоб вы на вашего длинного друга тратили… Какой это галстух вы еще
купили?
Столяр же сделал и гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку, а я
купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли
мою бедную былиночку, которую, поверят ли, до сих пор не могу позабыть.
А обет, данный себе и всему роду
моих предков, — возродиться и
выкупить все прежние подлости!
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала
мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город,
покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом, все
мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо все
мои, все родные, всех приобрел, всех до единого
купил!
Один из
моих спутников, князь Оболенский, хотел
купить кусок необделанной кости и взять с собой.
Некоторым нужно было что-то
купить, и мы велели везти себя в европейский магазин; но собственно европейских магазинов нет: европейцы ведут оптовую торговлю, привозят и увозят грузы, а розничная торговля вся в руках китайцев. Лавка была большая, в две комнаты: и чего-чего в ней не было! Полотна, шелковые материи, сигары, духи,
мыло, помада, наконец, китайские резные вещи, чай и т. п.
Фаддеев, по
моему поручению, возьмет деньги, спустится на лодки
купить ананасов или что-нибудь другое: вижу, он спорит там, сердится; наконец торг заключается и он приносит, что нужно.
Через предместье Санта-Круц мы воротились в город.
Мои товарищи поехали к какой-то Маргарите
покупать платки и материю из ананасовых волокон, а я домой.
— Капитан! Пожалуйста, пусти меня в сопки.
Моя совсем не могу в городе жить: дрова
купи, воду тоже надо
купи, дерево руби — другой люди ругается.
— Я у Ефима… сычовского… — залепетал умирающий, — лошадь вчера
купил… задаток дал… так лошадь-то
моя… жене ее… тоже…
«Что ж,
купите, — говорил Аркадий Павлыч, — на
мое имя, я не прочь».
Мне хотелось
купить тройку сносных лошадей для своей брички:
мои начинали отказываться.
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все
мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог
купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
По дороге я спросил гольда, что он думает делать с женьшенем. Дерсу сказал, что он хочет его продать и на вырученные деньги
купить патронов. Тогда я решил
купить у него женьшень и дать ему денег больше, чем дали бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерсу тотчас полез за пазуху и, подавая мне корень, сказал, что отдает его даром. Я отказался, но он начал настаивать.
Мой отказ и удивил и обидел его.
Голубчик сизокрылый,
Тепло
мое сердечко, благодарной
Навек тебе останусь; ты от сраму,
От жгучих игл насмешки и покоров
Купаве спас девическую гордость.
При всем честном народе поцелуем
Сравнял меня, забытую, со всеми.
Радость
Души
моей,
Купава, сиротинка
Свою гульбу-свободу отгулял.
Победная головка докачалась
До милых рук, долюбовались очи
До милых глаз, домаялось сердечко
До теплого приюта.
Закрой сперва сыпучими песками
Глаза
мои, доской тяжелой сердце
У бедненькой
Купавы раздави,
Тогда бери другую. Очи видеть
Разлучницы не будут, горя злого
Ревнивое сердечко не учует.
Снегурочка, завистница, отдай
Дружка назад!
Великий царь, любви
Купава ищет.
Хочу любить; а как его полюбишь?
Обижено, разбито сердце им;
Лишь ненависть к нему до гроба будет
В груди
моей. Не надо мне его.
После Карла Ивановича являлся повар; что б он ни
купил и что б ни написал, отец
мой находил чрезмерно дорогим.
Отцу
моему досталось Васильевское, большое подмосковное именье в Рузском уезде. На следующий год мы жили там целое лето; в продолжение этого времени Сенатор
купил себе дом на Арбате; мы приехали одни на нашу большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец
мой купил тоже дом в Старой Конюшенной.
В одном-то из них дозволялось жить бесприютному Карлу Ивановичу с условием ворот после десяти часов вечера не отпирать, — условие легкое, потому что они никогда и не запирались; дрова
покупать, а не брать из домашнего запаса (он их действительно
покупал у нашего кучера) и состоять при
моем отце в должности чиновника особых поручений, то есть приходить поутру с вопросом, нет ли каких приказаний, являться к обеду и приходить вечером, когда никого не было, занимать повествованиями и новостями.
Между прочим, Витберг хотел
купить именье
моего отца в Рузском уезде, на берегу Москвы-реки. В деревне был найден мрамор, и Витберг просил дозволения сделать геологическое исследование, чтоб определить количество его. Отец
мой позволил. Витберг уехал в Петербург.
В Вятке он уже
купил не одну, а трех лошадей, из которых одна принадлежала ему самому, хотя тоже была куплена на деньги
моего отца.
Опрыскавши комнату одеколоном, отец
мой придумывал комиссии:
купить французского табаку, английской магнезии, посмотреть продажную по газетам карету (он ничего не
покупал). Карл Иванович, приятно раскланявшись и душевно довольный, что отделался, уходил до обеда.
В 1830 году отец
мой купил возле нашего дома другой, больше, лучше и с садом; дом этот принадлежал графине Ростопчиной, жене знаменитого Федора Васильевича.