Неточные совпадения
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною
дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную
дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное
лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила
дверь. Неслышными шагами она быстро подошла
к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Он молча вышел из
двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей войти
к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое
лицо.
Проходя через первую гостиную, Левин встретил в
дверях графиню Боль, с озабоченным и строгим
лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась и попросила его в следующую маленькую гостиную, из которой слышались голоса. В этой гостиной сидели на креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел
к ним, поздоровался и сел подле дивана, держа шляпу на колене.
Она уже подходила
к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в
лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий других людей и, отворачивая
лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел
к двери.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет
дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою.
Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее
к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его
лица.
Карл Иваныч, на цыпочках, но с
лицом мрачным и решительным, с какими-то записками в руке, подошел
к двери и слегка постучался.
Атвуд взвел, как курок, левую бровь, постоял боком у
двери и вышел. Эти десять минут Грэй провел, закрыв руками
лицо; он ни
к чему не приготовлялся и ничего не рассчитывал, но хотел мысленно помолчать. Тем временем его ждали уже все, нетерпеливо и с любопытством, полным догадок. Он вышел и увидел по
лицам ожидание невероятных вещей, но так как сам находил совершающееся вполне естественным, то напряжение чужих душ отразилось в нем легкой досадой.
Раскольников пошел
к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом смотрела ему в глаза.
Лицо ее исказилось от ужаса.
Он сидел на диване, свесив вниз голову, облокотясь на колени и закрыв руками
лицо. Нервная дрожь продолжалась еще во всем его теле. Наконец он встал, взял фуражку, подумал и направился
к дверям.
Мысль увидеть императрицу
лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на ногах. Через минуту
двери отворились, и она вошла в уборную государыни.
— Все мое время
к вашим услугам, — ответил Базаров, у которого что-то пробежало по
лицу, как только Павел Петрович переступил порог
двери.
Самгин не аплодировал. Он был возмущен. В антракте, открыв
дверь туалетной комнаты, он увидал в зеркале отражение
лица и фигуры Туробоева, он хотел уйти, но Туробоев, не оборачиваясь
к нему, улыбнулся в зеркало.
…Самгин сел
к столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как Попов стучал в
дверь, и поднял голову, когда
дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на стул, отирая платком отсыревшее
лицо, Попов шел
к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за
дверь, притворил ее, прижался
к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном
лице.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла
к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв
лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула
дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел
к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое
лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и щек.
Самгин зажег спичку, — из темноты ему улыбнулось добродушное, широкое, безбородое
лицо. Постояв, подышав сырым прохладным воздухом, Самгин оставил
дверь открытой, подошел
к постели, — заметив попутно, что Захарий не спит, — разделся, лег и, погасив ночник, подумал...
Однажды, придя
к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего
лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв
дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя
к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко,
лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Толпа из бесформенной кучи перестроилась в клин, острый конец его уперся в стену хлебного магазина, и как раз на самом острие завертелся, точно ввертываясь в
дверь, красненький мужичок. Печник обернулся
лицом к растянувшейся толпе, бросил на головы ее длинную веревку и закричал, грозя кулаком...
В день объявления войны Японии Самгин был в Петербурге, сидел в ресторане на Невском, удивленно и чуть-чуть злорадно воскрешая в памяти встречу с Лидией. Час тому назад он столкнулся с нею
лицом к лицу, она выскочила из
двери аптеки прямо на него.
Митрофанов вошел на цыпочках, балансируя руками,
лицо его было смешно стянуто
к подбородку, усы ощетинены, он плотно притворил за собою
дверь и, подойдя
к столу, тихонько сказал...
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где работал Кумов, — комната была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил
дверь. Кумов стоял спиной
к двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову
к плечу и напоминая фигуру повешенного. На скрип
двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое
лицо его.
— Не кричите, Безбедов, — сказал Тагильский, подходя
к нему. Безбедов, прихрамывая, бросился
к двери, толкнул ее плечом,
дверь отворилась, на пороге встал помощник начальника, за плечом его возвышалось седоусое
лицо надзирателя.
Самгин решал вопрос: идти вперед или воротиться назад? Но тут из
двери мастерской для починки швейных машин вышел не торопясь высокий, лысоватый человек с угрюмым
лицом, в синей грязноватой рубахе, в переднике; правую руку он держал в кармане, левой плотно притворил
дверь и запер ее, точно выстрелив ключом. Самгин узнал и его, — этот приходил
к нему с девицей Муравьевой.
Протолкнув его в следующую комнату, она прижалась плечом
к двери, вытерла
лицо ладонями, потом, достав платок, смяла его в ком и крепко прижала ко рту.
Но, подойдя
к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал
лицо матери и голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась
к плечу матери. Мать лежала вверх
лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Самгин еще в начале речи Грейман встал и отошел
к двери в гостиную, откуда удобно было наблюдать за Таисьей и Шемякиным, — красавец, пошевеливая усами, был похож на кота, готового прыгнуть. Таисья стояла боком
к нему, слушая, что говорит ей Дронов. Увидав по
лицам людей, что готовится взрыв нового спора, он решил, что на этот раз с него достаточно, незаметно вышел в прихожую, оделся, пошел домой.
Самгин взглянул в неряшливую серую бороду на бледном, отечном
лице и сказал, что не имеет времени, просит зайти в приемные часы. Человек ткнул пальцем в свою шапку и пошел
к дверям больницы, а Самгин — домой, определив, что у этого человека, вероятно, мелкое уголовное дело. Человек явился
к нему ровно в четыре часа, заставив Самгина подумать...
Человек в перчатках разорвал правую, резким движением вынул платок, вытер мокрое
лицо и, пробираясь
к дверям во дворец, полез на людей, как слепой. Он толкнул Самгина плечом, но не извинился,
лицо у него костистое, в темной бородке, он глубоко закусил нижнюю губу, а верхняя вздернулась, обнажив неровные, крупные зубы.
Дверь гостиницы оказалась запертой, за нею — темнота.
К стеклу прижалось толстое
лицо швейцара; щелкнул замок, взныли стекла,
лицо Самгина овеял теплый запах съестного.
Обломов ушел
к себе, думая, что кто-нибудь пришел
к хозяйке: мясник, зеленщик или другое подобное
лицо. Такой визит сопровождался обыкновенно просьбами денег, отказом со стороны хозяйки, потом угрозой со стороны продавца, потом просьбами подождать со стороны хозяйки, потом бранью, хлопаньем
дверей, калитки и неистовым скаканьем и лаем собаки — вообще неприятной сценой. Но подъехал экипаж — что бы это значило? Мясники и зеленщики в экипажах не ездят. Вдруг хозяйка, в испуге, вбежала
к нему.
Она, кажется, только тогда и была счастлива, когда вся вымажется, растреплется от натиранья полов, мытья окон, посуды,
дверей, когда
лицо, голова сделаются неузнаваемы, а руки до того выпачканы, что если понадобится почесать нос или бровь, так она прибегает
к локтю.
Он пошел
к двери и оглянулся. Она сидит неподвижно: на
лице только нетерпение, чтоб он ушел. Едва он вышел, она налила из графина в стакан воды, медленно выпила его и потом велела отложить карету. Она села в кресло и задумалась, не шевелясь.
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его
лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели
к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась
дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился
к двери.
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись
к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным
лицом, принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без малейшего раздражения.
— Я приведу Петра Ипполитовича, — встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло в
лице ее: судя по тому, что я так ласков
к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все
лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на
дверь, огляделся кругом и, нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным голосом...
За столом между
дверями,
лицом к публике, сидел на стуле господин судебный пристав, при знаке, и производил распродажу вещей.
Она стремительно выбежала из квартиры, накидывая на бегу платок и шубку, и пустилась по лестнице. Мы остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою
дверь. Она стояла предо мной как тогда, в то свидание, с светлым
лицом, с светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе руки. Меня точно подкосило, и я буквально упал
к ее ногам.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в
лицо. Затем быстро направилась было
к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые
лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши
лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула
дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей
к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Через минуту из боковой
двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть
к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы, так же как и третьего дня, выбивались вьющимися колечками,
лицо, нездоровое, пухлое и белое, было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
Но не успел помощник подойти
к двери в кабинет, как она сама отворилась, и послышались громкие, оживленные голоса немолодого коренастого человека с красным
лицом и с густыми усами, в совершенно новом платье, и самого Фанарина.
В это время из боковой
двери вышел с блестящими галунами и сияющим, глянцовитым
лицом, с пропитанными табачным дымом усами фельдфебель и строго обратился
к надзирателю...
В третьей камере слышались крики и возня. Смотритель застучал и закричал: «смирно»! Когда
дверь отворили, опять все вытянулись у нар, кроме нескольких больных и двоих дерущихся, которые с изуродованными злобой
лицами вцепились друг в друга, один за волосы, другой за бороду. Они только тогда пустили друг друга, когда надзиратель подбежал
к ним. У одного был в кровь разбит нос, и текли сопли, слюни и кровь, которые он утирал рукавом кафтана; другой обирал вырванные из бороды волосы.
— Дело мое
к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение
к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в
лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у самой
двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
Он приблизил еще раз
лицо к стеклу и хотел крикнуть ей, чтобы она вышла, но в это время она обернулась
к двери, — очевидно, ее позвал кто-то.
Нехлюдов увидал ее в
дверях, когда она еще не видала смотрителя.
Лицо ее было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая головой. Увидав смотрителя, она с испуганным
лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась
к Нехлюдову.