Неточные совпадения
Их, как и мальчиков, привозили из деревни и отдавали в
ученье на четыре-пять лет без жалованья и тем прикрепляли
к месту.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения,
учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых
местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и
к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное
к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Сия тесная округа сведений, кои он мог приобресть на
месте рождения своего, не могла усладить жаждущего духа, но паче возжгла в юноше непреодолимое
к учению стремление.
Очень много было говорено по случаю моей книги о том, как я неправильно толкую те и другие
места Евангелия, о том, как я заблуждаюсь, не признавая троицы, искупления и бессмертия души; говорено было очень многое, но только не то одно, что для всякого христианина составляет главный, существенный вопрос жизни: как соединить ясно выраженное в словах учителя и в сердце каждого из нас
учение о прощении, смирении, отречении и любви ко всем:
к ближним и
к врагам, с требованием военного насилия над людьми своего или чужого народа.
И вот для проповедания этого христианского
учения и подтверждения его христианским примером, мы устраиваем среди этих людей мучительные тюрьмы, гильотины, виселицы, казни, приготовления
к убийству, на которые употребляем все свои силы, устраиваем для черного народа идолопоклоннические вероучения, долженствующие одурять их, устраиваем правительственную продажу одурманивающих ядов — вина, табаку, опиума; учреждаем даже проституцию; отдаем землю тем, кому она не нужна; устраиваем зрелища безумной роскоши среди нищеты; уничтожаем всякую возможность всякого подобия христианского общественного мнения; старательно разрушаем устанавливающееся христианское общественное мнение и потом этих-то самых нами самими старательно развращенных людей, запирая их, как диких зверей, в
места, из которых они не могут выскочить и в которых они еще более звереют, или убивая их, — этих самых нами со всех сторон развращенных людей приводим в доказательство того, что на людей нельзя действовать иначе, как грубым насилием.
Затем дядя перечисляет свои бдения, посты и молитвы и опять переходит
к брани на
ученье, из которого происходит только гордость… Все это, разумеется, клонится
к тому, что старое невежество отживает и на
место его водворяется свет знания… Это еще положительнее выражается в «Живописце». Там одна барышня говорит...
Это неправда: рабочие и бедные были бы неправы, если бы они этого хотели в таком мире, в котором исповедовалось бы и исполнялось
учение Христа о любви
к ближнему и равенстве всех людей; но они хотят этого в том мире, в котором исповедуется и исполняется
учение о том, что закон жизни есть закон борьбы всех против всех, так что, желая сесть на
место богатых, бедные следуют только тому примеру, который подает им деятельность богатых.
В утверждении софийности понятий лежит коренная ложь
учения Гегеля, с этой стороны представляющего искажение платонизма, его reductio ad absurdum [Приведение
к нелепости (лат.).], и «мудрость века сего» [Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. 3:19).], выдающего за Софию (сам Гегель, впрочем, говорит даже не о Софии, понятию которой вообще нет
места в его системе, но прямо о Логосе, однако для интересующего нас сейчас вопроса это различие не имеет значения).
Особой оригинальности или философской ясности суждения автора «Изложения православной веры» не имеют, сравнительно с
учениями св. Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, однако высокий вероучительный авторитет этого произведения заставляет с особенным вниманием относиться
к его идеям, в частности и по вопросу об «апофатическом» богословии. Приведенные суждения даже текстуально близки
к соответственным
местам из сочинений Ареопагита, святых Максима, Василия Великого и др.
В
учении Оригена идеям отрицательного богословия принадлежит свое определенное
место, причем нельзя не видеть близости его в этом отношении
к Плотину. В книге первой сочинения «О началах», содержащей общее
учение о Боге, резко утверждается Его трансцендентность и непостижимость. «Опровергши, по возможности, всякую мысль о телесности Бога, мы утверждаем, сообразно с истиной, что Бог непостижим (mcompehensibilis) и неоценим (inaestimabilis).
Потемкин уже намеревался отъехать
к своему
месту, но лошадь его, привыкшая
к эскадронному
ученью, остановилась подле лошади императрицы и не слушая ни шпор, ни усилий всадника, стояла как вкопанная.