Неточные совпадения
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало
его, сколько то отношение
к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и
антипатии, тогда как для
него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой
он жил. И, как ни совестно это было
ему,
ему было завидно.
Каждая встреча с Гогиным утверждала
антипатию Самгина
к этому щеголю,
к его будничному лицу,
его шуточкам,
к разглаженным брюкам,
к свободе и легкости
его движений.
К нему можно было ходить и не ходить;
он не возбуждал ни симпатии, ни
антипатии, тогда как люди из флигеля вызывали тревожный интерес вместе со смутной неприязнью
к ним.
«Сейчас — о Марине», — предупредил себя Самгин, чувствуя, что хмельная болтовня Безбедова возрождает в
нем антипатию к этому человеку. Но выжить
его было трудно, и соблазняла надежда услышать что-нибудь о Марине.
Он чувствовал, что
его антипатия к Туробоеву непрерывно растет.
«Подозревает во мне крупного деятеля и хочет убедиться в этом», — решил Самгин, и
его антипатия к Дронову взогрелась до отвращения
к нему.
После того, что сказала о Безбедове Марина, Самгин почувствовал, что
его антипатия к Безбедову стала острее, но не отталкивала
его от голубятника, а как будто привлекала
к нему. Это было и неприятно, и непонятно.
Как будто забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу.
Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала
антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в
его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди
его типа — отжившие люди, но все-таки в
них есть своеобразная красота.
Самгин давно не беседовал с
ним, и
антипатия к этому человеку несколько растворилась в равнодушии
к нему. В этот вечер Безбедов казался смешным и жалким, было в
нем даже что-то детское. Толстый, в синей блузе с незастегнутым воротом, с обнаженной белой пухлой шеей, с безбородым лицом,
он очень напоминал «Недоросля» в изображении бесталанного актера. В
его унылой воркотне слышалось нечто капризное.
Самгин был уверен, что настроением Безбедова живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из
антипатии к нему, для того, чтоб еще раз убедиться в
его глупости, стал расспрашивать
его: что же
он думает? Но Безбедов побагровел, лицо
его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью горло,
он спросил...
— Слушаюсь старших, — ответил Безбедов, и по пузырю лица
его пробежали морщинки, сделав на несколько секунд толстое, надутое лицо старчески дряблым. Нелепый случай этот, укрепив
антипатию Самгина
к Безбедову, не поколебал убеждения, что Валентин боится тетки, и еще более усилил интерес, — чем, кроме страсти
к накоплению денег, живет она? Эту страсть она не прикрывала ничем.
Считая неспособность
к сильным взрывам чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что
его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти
к нему, до острого желания ударить
его чем-нибудь по багровому, вспотевшему лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину чувство изумления перед тем, что такое унизительное, дикое желание могло возникнуть у
него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
Нехлюдов знал это отношение
к себе Новодворова и,
к огорчению своему, чувствовал, что, несмотря на то благодушное настроение, в котором
он находился во время путешествия, платит
ему тою же монетою и никак не может побороть сильнейшей
антипатии к этому человеку.
Анфиса Егоровна примирилась с расторопным и смышленым Илюшкой, а в Тараске она не могла забыть родного брата знаменитого разбойника Окулка. Это было инстинктивное чувство, которого она не могла подавить в себе, несмотря на всю свою доброту. И мальчик был кроткий, а между тем Анфиса Егоровна чувствовала
к нему какую-то кровную
антипатию и даже вздрагивала, когда
он неожиданно входил в комнату.
Одним словом, скажите доброму нашему Николаю Яковлевичу, что я
его прошу, во внимание
к общей
антипатии против «Débats», выписать «Le Siècle»…
«Вот
их сто человек в нашей роте. И каждый из
них — человек с мыслями, с чувствами, со своим особенным характером, с житейским опытом, с личными привязанностями и
антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о
них? Нет — ничего, кроме
их физиономий. Вот
они с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Яшишин… Серые, однообразные лица. Что я сделал, чтобы прикоснуться душой
к их душам, своим Я
к ихнему Я? — Ничего».
Так что, ежели вы видите массы компарсов, перебегающих с одной стороны улицы на другую, под влиянием общественного переполоха, то это совсем не значит, что общество изменило своим симпатиям и
антипатиям, а значит только, что
оно не сознает себя достаточно сильным, чтобы относиться самостоятельно
к дворницкому игу.
«В таком случае
он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!» — почти воскликнула сама с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву
его капризам все свои симпатии и
антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась, сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы
он ни выделывал, сблизиться с Жуквичем, подружиться даже с
ним и содействовать
его планам, которые
он тут будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам, какого несокрушимого закала польские патриоты.
Я поглядел на больное, истрепавшееся лицо графа, на рюмку, на лакея в желтых башмаках, поглядел я на чернобрового поляка, который с первого же раза показался мне почему-то негодяем и мошенником, на одноглазого вытянувшегося мужика, — и мне стало жутко, душно… Мне вдруг захотелось оставить эту грязную атмосферу, предварительно открыв графу глаза на всю мою
к нему безграничную
антипатию… Был момент, когда я готов уже был подняться и уйти… Но я не ушел… Мне помешала (стыдно сознаться!) простая физическая лень…
Люди тех кружков, в которых по преимуществу
он вращался, смотрели на этот род службы скорее далее неблагосклонными и неуважительными, чем равнодушными глазами, и потому теперь, когда для дальнейшей жизни
его предстали вдруг новые задачи и цели, —
ему показалось как-то странно и дико видеть и сознавать себя вдруг военным человеком, хотя, поразобрав себя,
он вовсе не нашел в душе своей особенной
антипатии к этому делу.
В этом отношении характерна общая
антипатия Федорова
к чудесному, т. е. истинно теургическому, в котором
он с своей хозяйственной точки зрения видит прежде всего даровое.
Таковы были эти два лица: моя мать и Альтанский, на которых я смотрел как на образцы. Имея одни и те же симпатии и
антипатии,
они, однако, ни в чем не могли сойтись, как скоро доходило до дела, и при горячей любви друг
к другу и взаимном уважении
к одним и тем же принципам и идеям
они отвращались от всякого взаимодействия в духе этих идей.
И для нас понятна
антипатия Н. Федорова
к Данте, которого
он считал гением мести.
Она
его ненавидела всей душой, питала
к нему невозможнейшую
антипатию.
Но
он был человек изменчивых симпатий и
антипатий вне своего"однолюбия"
к Виардо. Когда
он умер, и готовился
к печати том
его переписки, то
его приятель Григорович говорил мне в 1883 году...
Иван Грозный был как раз личность, которую
он изучал как психолог и писатель.
Его взгляд казался многим несколько парадоксальным; но несомненно, что в Иване сидела своего рода художественная натура на подкладке психопата и маньяка неограниченного самодержавия. Оценка москвичей, слишком преклонявшихся перед государственным значением Грозного, не могла удовлетворять Костомарова с
его постоянным протестом и
антипатией к московскому жестокому централизму.
Павел, по отчеству Иванов, был тоже любимый ученик «лекаря-туземца», неотлучно находившийся при
нем и помогавший
ему и в работе, и в придворных интригах, служа своему учителю исполнением всевозможных
его поручений, доносами и наушничеством. Яков Потапович инстинктивно не любил этого товарища по учению, хотя Павел, по-видимому, относился
к нему более дружелюбно, но молодой человек позабыл в настоящую минуту о своей
антипатии и не на шутку обрадовался неожиданному гостю.
Как мамаша ее, так и она метили на богатого женишка Сурмина,
он же чувствовал
к ним какую-то
антипатию.
В воспоминаниях
его раннего детства играл роль горбун и, быть может,
антипатия к ним и была впечатлением, произведенным на
его детский мозг этим первым, встреченным
им в своей жизни горбуном.
Князь Александр Павлович со свойственной
ему резкостью называл ее «искательницей приключений» и вообще недолюбливал, объясняя даже привязанность
к ней княгини русской пословицей «рыбак рыбака видит издалека». Княжна Маргарита платила дяде за
антипатию антипатией, хотя, проводя лето в усадьбе, старалась всячески угодить
ему и даже умеряла при
нем резкость манер, особенно шокировавшую старого аристократа.
Как сохранилась
к Танюше привязанность княжны, так не исчезла и
антипатия к ней Яши, ставшего уже Яковом Потаповичем, не любил
он ее одну, кажись, во всем княжеском доме.
— Вот каков этот господин, — заметил Шагов, — то-то я с первого раза, несмотря на
его изысканную любезность, почувствовал
к нему какую-то страшную
антипатию. Я сначала объяснил это тем, что мне казалось, что
он приносит несчастие семейству Шестовых, и я всеми силами старался отделаться от этой нелепой мысли, но безуспешно.
Напротив,
они питают
к скопцам самую непримиримую религиозную
антипатию и даже ненависть, и, наоборот, скопцы
им платят тем же.
«Я сам знаю, как мы невластны в своих симпатиях и
антипатиях», — думал князь Андрей, — «и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя».
Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив
ему час, ласково принял
его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что
он имеет явиться
к военному министру, графу Аракчееву.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и
антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла ее чувствовать. Со стороны князя была тоже
антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила
его.
Ротный командир, как это часто бывает, испытывал
антипатию к подсудимому, усиленную еще догадкой о ненависти
к себе этого человека за то, что офицер был поляк, ненавидел своего подчиненного и, пользуясь своим положением, находил удовольствие быть всегда недовольным всем, что бы ни делал писарь, и заставлял
его переделывать по нескольку раз то, что писарь считал безукоризненно хорошо сделанным.
Кроме этого непреодолимого чувства
антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что
ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтобы
к нему их не пускали.