Неточные совпадения
У Дарьи Александровны разбегались глаза на этот элегантный невиданный ею
экипаж, на этих прекрасных лошадей, на эти элегантные блестящие
лица, окружавшие ее.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами
лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом
лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и
лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их
экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Когда
экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было
лицо.
Он еще бормотал что-то, плохо слышное сквозь треск и дребезг старенького, развинченного
экипажа. Кашлял, сморкался, отворачивая
лицо в сторону, а когда выехали за город, предложил...
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения
экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные от натуги
лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким
лицом, а улыбался — виновато.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие
лица, мелькавшие на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу смотреть на них с высоты
экипажа равнодушно и презрительно.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, — приехала полиция: маленький пристав, остроносый, с черными усами на желтом нездоровом
лице, двое околоточных и штатский — толстый, в круглых очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два
экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
Ветер брызгал в
лицо каплями дождя, тепленькими, точно слезы Нехаевой. Клим взял извозчика и, спрятавшись под кожаным верхом
экипажа, возмущенно подумал, что Лидия становится для него наваждением, болезнью, мешает жить.
Бальзаминов. До того ли мне, маменька, помилуйте! Вот Красавина придет, расскажет. (Задумывается.) У меня теперь в голове, маменька, лошади,
экипажи, а главное — одежда чтобы к
лицу.
Обломов ушел к себе, думая, что кто-нибудь пришел к хозяйке: мясник, зеленщик или другое подобное
лицо. Такой визит сопровождался обыкновенно просьбами денег, отказом со стороны хозяйки, потом угрозой со стороны продавца, потом просьбами подождать со стороны хозяйки, потом бранью, хлопаньем дверей, калитки и неистовым скаканьем и лаем собаки — вообще неприятной сценой. Но подъехал
экипаж — что бы это значило? Мясники и зеленщики в
экипажах не ездят. Вдруг хозяйка, в испуге, вбежала к нему.
Государь, увидев несколько
лиц, одетых в партикулярных платьях (в числе следовавших за
экипажем), вообразил, что это были
лица подозрительные, приказал взять этих несчастных на гауптвахты и, обратившись к народу, стал кричать: „Это все подлые полячишки, они вас подбили!“ Подобная неуместная выходка совершенно испортила, по моему мнению, результаты».
Из переулка поворачивал на такой же, как и наша, косматой лошаденке странный
экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди — сиденье для кучера. На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником,
лицом и ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам
лицом.
— Теперь ничего подобного не бывает, — резко сказал Петр, подъехавший тоже к
экипажу. Подняв брови и насторожившись к топоту соседних лошадей, он заставил свою лошадь идти рядом с коляской… Его
лицо было бледнее обыкновенного, выдавая глубокое внутреннее волнение… — Теперь все это уже исчезло, — повторил он.
Девочки, в особенности Катенька, с радостными, восторженными
лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в
экипаж Володи, папа говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
С тем же серьезным
лицом, как и вчера, она села в
экипаж и начала приказывать кучеру, куда ехать: «Направо, налево!» — говорила она повелительным голосом.
Катишь, догадавшись по
экипажу Вихрова, что он приехал, вышла к нему из соседней комнаты. Выражение
лица ее было печально, но торжественно.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками
лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо было проводить Алешу до самого
экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел с лестницы.
У коляски Лаптева ожидало новое испытание. По мановению руки Родиона Антоныча десятка два катальных и доменных рабочих живо отпрягли лошадей и потащили тяжелый дорожный
экипаж на себе. Толпа неистово ревела, сотни рук тянулись к
экипажу, мелькали вспотевшие красные
лица, раскрытые рты и осовевшие от умиления глаза.
— И к чему вся эта дурацкая церемония, генерал? — лениво по-французски протянул молодой человек, оглядываясь с подножки
экипажа на седого старика с строгим
лицом.
Когда Лаптев, в сопровождении Блинова и Прейна, поднимался на церковную паперть, к церкви успели подъехать три следующих
экипажа, из которых торопливо повыскакивали Горемыкин, Майзель, Вершинин и двое еще не известных
лиц.
— О да, конечно! Зачем же это рассказывать? — отвечал тот, стараясь насильно улыбнуться; но когда сел в
экипаж, то
лицо его приняло поразительно грустное выражение.
— Слушаю-с, — проговорил Калинович и ушел. Приятная улыбка, которая оживляла
лицо его в продолжение всего визита, мгновенно исчезла, когда он сел в
экипаж; ему хотелось хоть бы пьяным напиться до бесчувствия, чтоб только не видеть и не понимать, что вокруг него происходило. Дома, как нарочно, вышла ему навстречу Полина в новом ваточном платье для гулянья и спрашивала: «Хороша ли она?»
Хоть бы человек прошел, хоть бы
экипаж проехал; и среди этой тишины все очень хорошо знали, что, не останавливаясь, производится страшное следствие в полицейском склепе, куда жандармы то привозили, то отвозили различные
лица, прикосновенные к делу.
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он был только скуп, отчасти фат и все время проводил в том, что читал французские романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В
экипаже».
В продолжение дороги кучеру послышался в
экипаже шум, и он хотел было остановиться, думая, не господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел на ее половину.
Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
Ревизор Борноволоков, ступив на ноги из
экипажа, прежде чем дойти до крыльца, сделал несколько шагов быстрых, но неровных, озираясь по сторонам и оглядываясь назад, как будто он созерцал город и даже любовался им, а Термосесов не верхоглядничал, не озирался и не корчил из себя первое
лицо, а шел тихо и спокойно у левого плеча Борноволокова.
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это была первая его неудача на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление в борьбу всевозможною помпой — и вдруг, нет главного украшения помпы, нет Пустынника! Пустынник, с своей стороны, вышел на балкон и долго следил глазами за удаляющимся
экипажем Феденьки. Седые волосы его развевались по ветру, и
лицо казалось как бы закутанным в облако. Он тоже был раздражен и чувствовал, что нелепое объяснение с Феденькой расстроило весь его день.
Вдали затрещали по камням колёса
экипажа, застучали подковы. Климков прижался к воротам и ждал. Мимо него проехала карета, он безучастно посмотрел на неё, увидел два хмурых
лица, седую бороду кучера, большие усы околодочного рядом с нею.
Бабушка закрыла обеими руками запылавшее от этой мысли
лицо и не заметила, что ее
экипаж не едет, а у открытой дверцы с фуражкою в руках стоит Патрикей.
Выйдя от Анны Юрьевны, князь отправился домой не в
экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся
лицом к
лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.
Мелькающие у него перед глазами дорогие магазины и проезжавшие по улицам разнообразные
экипажи нисколько не возбуждали его внимания, и только на самом конце Невского он, как бы чем-то уколотый, остановился: к нему, как и к другим проходящим
лицам, взывала жалобным голосом крошечная девочка, вся иззябшая и звонившая в треугольник.
Вечером он тоже, пойдя в большой сад, заглядывал со вниманием во все хоть сколько-нибудь сносные молодые
лица, следил за ними, когда они выходили из сада, и наблюдал в этом случае главным образом над тем, что на извозчиков ли они садились, или в свои
экипажи, и какого сорта
экипажи, хорошие или посредственные.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из
экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в
лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
Мы очутились на улице вдвоем с Неуважай-Корыто. Воздух был влажен и еще более неподвижен, нежели с вечера. Нева казалась окончательно погруженною в сон; городской шум стих, и лишь внезапный и быстро улетучивавшийся стук какого-нибудь запоздавшего
экипажа напоминал, что город не совсем вымер. Солнце едва показывалось из-за домовых крыш и разрисовывало причудливыми тенями
лицо Неуважай-Корыто. Верхняя половина этого
лица была ярко освещена, тогда как нижняя часть утопала в тени.
Их пасмурные
лица казались еще грустнее от противуположности с веселыми и беззаботными
лицами детей, которые, выглядывая из дорожных
экипажей, с шумной радостью любовались открытыми полями и зеленеющимся лесом.
Это вышло уж очень грубо, так что ему даже стало жаль ее. На его сердитом, утомленном
лице она прочла ненависть, жалость, досаду на себя и вдруг пала духом. Она поняла, что пересолила, вела себя слишком развязно, и, опечаленная, чувствуя себя тяжелой, толстой, грубой и пьяною, села в первый попавшийся пустой
экипаж вместе с Ачмиановым. Лаевский сел с Кирилиным, зоолог с Самойленком, дьякон с дамами, и поезд тронулся.
Был еще на судне капитан и двое его младших помощников. Но самым замечательным
лицом из
экипажа был, конечно, водолаз — il palambaro — славный генуэзец, по имени Сальваторе Трама.
Прошло около часа. Коляска наша въехала на двор; но в ней сидел наш управляющий один. А матушка ему сказала: «Без него не являйтесь!» Квицинский торопливо выскочил из
экипажа и взбежал на крыльцо.
Лицо его являло вид расстроенный, что с ним почти никогда не бывало. Я тотчас спустился вниз и по его пятам пошел в гостиную.
Как во время короткого мгновения, когда сверкнет молния, глаз, находившийся в темноте, вдруг различает разом множество предметов, так и при появлении осветившего нас Селиванова фонаря я видел ужас всех
лиц нашего бедствующего
экипажа. Кучер и лакей чуть не повалились перед ним на колена и остолбенели в наклоне, тетушка подалась назад, как будто хотела продавить спинку кибитки. Няня же припала
лицом к ребенку и вдруг так сократилась, что сама сделалась не больше ребенка.
Теперь он пышен и богат —
Несется в толкотне безумной
Блестящих
экипажей ряд,
Всё полно жизни и тревоги,
Все
лица блещут и цветут,
И с похорон обратно дроги
Пустые весело бегут…
Матушку, уверявшую меня, что дядюшку бог послал к нам на мое счастье, этот вопрос сильно покоробил. Мне же было не до вопросов. Я глядел на счастливое
лицо дяди и мне почему-то было страшно жаль его. Я не выдержал, вскочил в
экипаж и горячо обнял этого легкомысленного и слабого, как все люди, человека. Глядя ему в глаза и желая сказать что-нибудь приятное, я спросил...
Дня через три величественные чемоданы были отправлены на станцию, а вслед за ними укатил и тайный советник. Прощаясь с матушкой, он заплакал и долго не мог оторвать губ от ее руки, когда же он сел в
экипаж,
лицо его осветилось детскою радостью… Сияющий, счастливый, он уселся поудобней, сделал на прощанье плачущей матушке ручкой и вдруг неожиданно остановил свой взгляд на мне. На
лице его появилось выражение крайнего удивления.
Когда обещанный кулечек с картофелем был привязан белобрысою Палашкой к
экипажу, Софья Ивановна, закутанная с головы до ног, стала усаживаться на дрожки, поддерживаемая лакеем Федором, у которого все
лицо, от стужи ли, или от чего другого, было покрыто синяками.
Народный говор, гиканье казаков, летавших взад и вперед по дороге, крики полицейских, в поте
лица работавших над порядком, стук
экипажей, несшихся к монастырю, и колокольный благовест — все слилось в один праздничный гул, далеко разносившийся по окрестностям.
Нужно было видеть то блаженство, которое было написано на
лице мирового, когда он садился в свой
экипаж и говорил: «Пошел!» Он так обрадовался, что забыл даже наши с ним контры и на прощанье назвал меня голубчиком и крепко пожал мне руку.
Экипаж после долгой, убийственной езды по глинистой почве остановился наконец у подъезда. Два окна над самым подъездом были ярко освещены, из крайнего правого, выходившего из спальной Ольги, слабо пробивался свет, все же остальные окна глядели темными пятнами. На лестнице нас встретила Сычиха. Она поглядела на меня своими колючими глазками, и морщинистое
лицо ее наморщилось в злую, насмешливую улыбку.
Через Каменный мост никого не пускали в
экипажах, и на самом мосту уже являлись предвестники беды: испуганные
лица, дрожки, кареты и возы, нагруженные вещами, пожитками и товарами, суматоха, брань, крики, слезы, проклятия…
Это спокойствие как-то импонировало и невольно передавалось всем бывшим на палубе. Глядя на это умное и проникновенное
лицо капитана, который весь был на страже безопасности «Коршуна» и его
экипажа, даже самые робкие сердца моряков бились менее тревожно, и в них вселялась уверенность, что капитан справится со штормом.
По улице, среди
экипажей, шагали в ногу трое фабричных, а четвертый шел перед ними задом, размахивая бутылкою, и с серьезным
лицом командовал: «Левой! Левой! Левой!..» У трактира гудела и колыхалась толпа, мелькали кулаки, кто-то отчаянно кричал: «Городово-о-ой!.. Городово-о-ой!..»
Народ снял шапки, но из приглашенных многие остались с покрытыми головами. Гроб поставили на катафалк с трудом, чуть не повалили его. Фонарщики зашагали тягучим шагом, по двое в ряд. Впереди два жандарма, левая рука — в бок, поморщиваясь от погоды, попадавшей им прямо в
лицо. За каретами двинулись обитые красным и желтым линейки, они покачивались на ходу и дребезжали. Больше половины провожатых бросились к своим
экипажам.