Неточные совпадения
Каждый день, бывало, новую затею придумывал: то из
лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым
людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами…
Осматривая собравшихся гостей,
Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой
человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
Конечно,
Лопухов во второй записке говорит совершенно справедливо, что ни он Рахметову, ни Рахметов ему ни слова не сказал, каково будет содержание разговора Рахметова с Верою Павловною; да ведь
Лопухов хорошо знал Рахметова, и что Рахметов думает о каком деле, и как Рахметов будет говорить в каком случае, ведь порядочные
люди понимают друг друга, и не объяснившись между собою;
Лопухов мог бы вперед чуть не слово в слово написать все, что будет говорить Рахметов Вере Павловне, именно потому-то он и просил Рахметова быть посредником.
Кирсанов начал расточать уверения, что нисколько, и тем окончательно выказал, что дуется. Потом ему, должно быть, стало стыдно, он сделался прост, хорош, как следует.
Лопухов, воспользовавшись тем, что
человек пришел в рассудок, спросил опять...
— Иду. —
Лопухов отправился в комнату Кирсанова, и на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда на первом плане — и начал с себя и кончил собою. И с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от кафедры — какой вздор! Не все ли равно, буду так же работать, и так же получу кафедру, и так же послужу медицине. Приятно
человеку, как теоретику, замечать, как играет эгоизм его мыслями на практике».
Но
человека честного и развитого, опытного в жизни и в особенности умеющего пользоваться теориею, которой держался
Лопухов, нельзя обмануть никакими выдумками и хитростями.
Лопухов возвратился домой даже опечаленный: горько было увидеть такую сторону в
человеке, которого он так любил. На расспросы Веры Павловны, что он узнал, он отвечал грустно, что лучше об этом не говорить, что Кирсанов говорил неприятный вздор, что он, вероятно, болен.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для
человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова,
Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда»,
Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем
людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что
люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
У этих
людей, как
Лопухов, есть магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое существо.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал
Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли
людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Если бы
Лопухов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием заметил бы: «А как, однако же, верна теория: эгоизм играет
человеком.
А тут, кроме того, действительно, был очень осязательный факт, который таил в себе очень полную разгадку дела: ясно, что Кирсанов уважает Лопуховых; зачем же он слишком на два года расходился с ними? Ясно, что он
человек вполне порядочный; каким же образом произошло тогда, что он выставился
человеком пошлым? Пока Вере Павловне не было надобности думать об этом, она и не думала, как не думал
Лопухов; а теперь ее влекло думать.
Лопухов был какой
человек? в гимназии по — французски не выучивались, а по — немецки выучивались склонять der, die, das с небольшими ошибками; а поступивши в Академию,
Лопухов скоро увидел, что на русском языке далеко не уедешь в науке: он взял французский словарь, да какие случились французские книжонки, а случились...
Кто обязан и какой благоразумный
человек захочет поступать не так, как г-жа Б.? мы нисколько не вправе осуждать ее; да и
Лопухов не был неправ, отчаявшись за избавление Верочки.
— Вот какое и вот какое дело, Алексей Петрович! Знаю, что для вас это очень серьезный риск; хорошо, если мы помиримся с родными, а если они начнут дело? вам может быть беда, да и наверное будет; но… Никакого «но» не мог отыскать в своей голове
Лопухов: как, в самом деле, убеждать
человека, чтобы он за нас клал шею в петлю!
Жизнь
человека необеспеченного имеет свои прозаические интересы, о них-то
Лопухов и размышлял.
С такими
людьми ни
Лопухов, ни Кирсанов не любили толковать о том, как следует поступать
людям благородным.
Эх, господа Кирсанов и
Лопухов, ученые вы
люди, а не догадались, что особенно-то хорошо!
По денежным своим делам
Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а
людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься
людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда
Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Так и
люди того типа, к которому принадлежали
Лопухов и Кирсанов, кажутся одинаковы
людям не того типа.
Я тоже честный
человек, мсье
Лопухов, и поверьте, я понимаю кого можно уважать.
А когда вы видели их вместе, то замечали, что хоть оба они
люди очень солидные и очень открытые, но
Лопухов несколько сдержаннее, его товарищ — несколько экспансивнее.
Какой
человек был
Лопухов?
Вот к этим-то
людям принадлежали
Лопухов и Кирсанов.
Оба они были
люди довольно высокого роста, стройные,
Лопухов несколько шире костью, Кирсанов несколько выше.
А впрочем, не показывает ли это проницательному сорту читателей (большинству записных литературных
людей показывает — ведь оно состоит из проницательнейших господ), не показывает ли это, говорю я, что Кирсанов и
Лопухов были
люди сухие, без эстетической жилки?
— А какое влияние имеет на
человека заботливость других, — сказал
Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за
человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
Разумеется, Кирсанов сказал бы это только такому
человеку, как он сам или как
Лопухов,
человеку твердого характера и неизменной честности.
Все это так дико было видеть в
человеке, за которого
Лопухов считал Кирсанова, что гость сказал хозяину: — «послушай, ведь мы с тобою приятели: ведь это, наконец, должно быть совестно тебе».
Лопухов был сын мещанина, зажиточного по своему сословию, то есть довольно часто имеющего мясо во щах; Кирсанов был сын писца уездного суда, то есть
человека, часто не имеющего мяса во щах, — значит и наоборот, часто имеющего мясо во щах.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал
Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный
человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
В Медицинской академии есть много
людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился
Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания н факт: так и
Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы
человека, который сам понимает вещи не хуже его.
Но все это я говорю только в оправдание недосмотра Марьи Алексевны, не успевшей вовремя раскусить, что за
человек Лопухов, а никак не в оправдание самому Лопухову.
Березы, осины, тополи, ивы, ясени, бузина, черемуха, таволга, боярышник, а между ними трава в рост
человека и выше; гигантские папоротники и
лопухи, листья которых имеют более аршина в диаметре, вместе с кустарниками и деревьями сливаются в густую непроницаемую чащу, дающую приют медведям, соболям и оленям.
Змея приблизительно в пятнадцать аршин и толщиной в
человека, как пружина, выскочила из
лопухов.
Ларион отвергал сатану, а надо было принять его, жития святых заставили — без сатаны непонятно падение
человека. Ларион видел бога единым творцом мира, всесильным и непобедимым, — а откуда же тогда безобразное? По житиям святых выходило, что мастер всего безобразного и есть сатана. Я и принял его в такой должности: бог создает вишню, сатана —
лопух, бог — жаворонка, сатана — сову.
Осеннее солнце старательно грело лохмотья этих
людей, подставивших ему свои спины и нечесаные головы — хаотическое соединение царства растительного с минеральным и животным. В углах двора рос пышный бурьян — высокие
лопухи, усеянные цепкими репьями, и еще какие-то никому не нужные растения услаждали взоры никому не нужных
людей…
Вот еще помню я, как тогда, на шоссе, меня удивляло все самое обыкновенное и ни в каком отношении не замечательное. Идет, например, навстречу
человек, а я гляжу, как он ногами перебирает, и удивляюсь: ишь, идет! Или курица выскочила на дорогу, или котенок под
лопухом сидит — тоже удивительно: котенок. Или я говорю лавочнику «здравствуйте!», а он мне тоже отвечает «здравствуйте», а не какое-нибудь совсем непонятное: бала-бала.