Неточные совпадения
Была ты нам
люба,
Как от Москвы до Питера
Возила за три рублика,
А коли семь-то рубликов
Платить, так черт с тобой...
Всякий матрос вооружен был ножом и ананасом; за
любой у нас на севере
заплатили бы от пяти до семи рублей серебром, а тут он стоит два пенса; за шиллинг давали дюжину, за испанский талер — сотню.
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла с
Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а
Люба вдруг
заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
— Да, кормилец, правда. Он говорит, что все будет по-старому. Дай-то господь! Бывало, придет Юрьев день,
заплатишь поборы, да и дело с концом:
люб помещик — остался, не
люб — пошел куда хошь.
Васильков. Нет, Телятев. Я человек смирный, добрый; но бывают в жизни минуты… Ах, я рассказать тебе не могу, что делается в моей груди… Видишь, я
плачу… Вот пистолеты! Выбирай
любой.
Чихирь и мед кинжалом просят
И пулей
платят за пшено,
Из табуна ли, из станицы
Любого уведут коня...
Федосья. Опять этот выполз, ах какой! Сонюшка, Люба-то всё
плачет, вот я зачем пришла…
Слушала я, и зло меня взяло, зло с любви взяло; я сердце осилила, промолвила: «
Люб иль не
люб ты пришелся мне, знать, не мне про то знать, а, верно, другой какой неразумной, бесстыжей, что светлицу свою девичью в темную ночь опозорила, за смертный грех душу свою продала да сердца своего не сдержала безумного; да знать про то, верно, моим горючим слезам да тому, кто чужой бедой воровски похваляется, над девичьим сердцем насмехается!» Сказала, да не стерпела,
заплакала…
А знаешь что?
Ведь Нижний — ключ всей Волги; за него бы
Король Жигмонт иль Владислав-царевич
Нам дорогую цену
заплатили,
Кабы привесть к присяге. Мне — боярство
Иль в думные, тебя — в Москву, в дьяки,
В
любой приказ.
Иван Михайлович(кричит).Я вам сказал довольно, оставим это. Поезжайте с богом. Я тебе привез Дуняшу,
Люба, возьми ее. Грустно нам было, очень грустно… ну, да бог с тобой. У тебя будут дети, тогда ты поймешь. (Обнимает ее, она
плачет.)
Люба (
плачет). Папа, что же делать?
Люба. Я не могу лгать. Я не понимаю, зачем мучать себя и всех. Я не понимаю и ничего не могу сказать. (
Плачет и уходит.)
Люба. Это ужасно! И ты будешь здесь! (
Плачет.)
Я не берусь вполне, как психолог,
Характер Саши выставить наружу
И вскрыть его, как с труфлями пирог.
Скорей судей молчаньем я принужу
К решению… Пусть суд их будет строг!
Пусть журналист всеведущий хлопочет,
Зачем тот
плачет, а другой хохочет!..
Пусть скажет он, что бесом одержим
Был Саша, — я и тут согласен с ним,
Хотя, божусь, приятель мой, повеса,
Взбесил бы иногда
любого беса.
— Еще бы! Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца. На этой умнице и красавице женился бы
любой добрый молодец, и у нее уже был подходящий жених, а вы пришли со своим чином и деньгами, попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке голову разной мишурой. Как она
плакала, когда венчалась с вами! Как каялась потом, бедняжка! И с пьяницей-поручиком бежала потом, только чтоб от вас подальше… Гусь вы, дедушка!
И что было для каждого из нас, иностранцев с маленькими средствами, особенно приятно — это тогдашняя умеренность цен. За кресло, которое теперь в
любом бульварном театре стоит уже десять — двенадцать франков, мы
платили пять, так же как и в креслах партера"Французской комедии", а пять франков по тогдашнему курсу не составляло даже и полутора рублей. Вот почему и мне с моим ежемесячным расходом в двести пятьдесят франков можно было посещать все лучшие театры, не производя бреши в моем бюджете.
— Господь
заплатит тебе сторицею, — говорит он. — Ах! если бы ты окрестился по-нашему, — прибавляет воевода, — отдал бы за тебя
любую дочь свою.
— Ничуть… Трудно, что ли в «скудельне» руку добыть,
любую нищие отрубят… Надо только хорошо
заплатить.
Солдатик, женившийся на проститутке всего чаще по инициативе начальства, желавшего доставить субъекта, нужного для предположенной княгинею «магдалининой свадьбы», подчинялся своему року и брал то, что ему на что-нибудь годилось; а жену, обвыкшую «есть курку с маслом и пить сладкое вино», сидя на офицерских коленях, пускал на все четыре стороны, из которых та и выбирала
любую, то есть ту самую, с которой она была больше освоена и где она надеялась легче заработать сумму, какую обещала
платить мужу, пустившему ее «по согласу».
Свадьба его с Ахмедудою была совершена «по их обрядам в мечети» и положено условие: в случае жена будет не
люба, «
заплатить 50 левков (30 р.) пени и отпустить ее».