Неточные совпадения
— Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила
Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама говорят. Мне нужно
уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в
любой момент незаметно
уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
—
Люба, хочешь ты
уйти отсюда со мною? — спросил Лихонин и взял ее за руку. — Но совсем, навсегда
уйти, чтобы больше уже никогда не возвращаться ни в публичный дом, ни на улицу?
—
Люба! Я тебя прошу не сейчас, а сию секунду
уйти. Наконец я требую!
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и
уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в
любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла с
Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а
Люба вдруг заплакала, и все они
ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
Люба говорила несвойственно ей кратко и громко, а доктор раздражающе сухо, точно слова его были цифрами. Когда доктор
ушёл, Кожемякин открыл глаза, хотел вздохнуть и — не мог, что-то мешало в груди, остро покалывая.
Ещё раз поклонился двум мохнатым холмам в спутанной рыжей траве и
ушёл бок о бок с
Любой, молчаливой и грустной.
— Не
уходи… — попросила
Люба.
Люба быстро встала и, бросив полотенце из рук на спинку стула,
ушла… Отец, сощурив глаза, досмотрел ей вслед, побарабанил пальцами по столу и заговорил...
Яков (тихо). Тише,
Люба, дорогая моя… ты оцени этот момент… ты задумала, я не знаю, право, что это будет… Вот, Соня, она ведёт меня… Петя, голубчик, на минуту
уйди, прошу тебя…
«Что ж? промолви, радость моя?» — «Чего тебе нужно?» — «А нужно мне ворога
уходить, с старой
любой подобру-поздорову проститься, а новой, молодой, как ты, красной девице, душой поклониться…» Я засмеялась; и сама не знаю, как его нечистая речь в мое сердце дошла.
Иван Михайлович(останавливается перед ним и качает головой). Дурак! В кого стрелять! Ну, стреляйте! Пойдем,
Люба! (
Уходят.)
Старковский
уходит. Навстречу ему идет
Люба, несет подушку, звезды, ленты.
Люба. Я не могу лгать. Я не понимаю, зачем мучать себя и всех. Я не понимаю и ничего не могу сказать. (Плачет и
уходит.)
Марья Ивановна. Теперь некогда, приехали. Я пойду к ним. (
Уходит за угол дома. Туда же идут Степа,
Люба.)
Люба. Я с Ваней против тебя с Лизанькой. Согласны? Так я пойду шары возьму и ребят приведу. (
Уходит.)
Беленькая, нежная, хорошенькая
Люба Орешкина, кажется, забыла о том, что она Любочка — приютская «красоточка», попечительницына любимица, и вся
ушла с головою в занимательный, поучительный и страшный своим трагизмом рассказ.
Помню только; я
уходил от Конопацкие домой, в Тулу, почему-то очень рано; меня провожали до канавы в конце сада
Люба, Екатерина Матвеевна и еще наверно, кое-кто.
Дамы остались в зале нас выбирать, а мы
ушли вместе с папой в его кабинет, Вошла к нам из залы
Люба Конопацкая. Немножко стесняясь, она сказала...
Ей был неприятен тон Рубцова. И он сегодня недалеко
ушел от
Любы. Что у них, — а еще молодые люди, — за замашка: ко всему относиться с недоверием, с злобностью какой-то!
—
Люба, воспользовавшись тем, что я еще не переговорила с Екатериной Николаевной и не вступила в отправление своих обязанностей,
ушла гулять в сопровождении своей горничной. Прогулка продолжалась часа два… Когда же она вернулась, на ней положительно не было лица.
— Ах, как ты мне надоедаешь,
Люба! — воскликнул он. — Целыми днями ты изводишь меня то своей любовью, то хныканьем. Ну да, я обещал обвенчаться, но поверь, я знаю, что делаю, и обвенчаюсь тогда, когда это действительно будет нужно, учить тебе меня нечего… Лучше ступай готовиться к отъезду… Поезд
уходит через час.