Неточные совпадения
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро
идет по улице и знает, что его могут убить. В
любую минуту. Безнаказанно…
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать
любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не
пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами
пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в
любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
Гаев(отворяет другое окно). Сад весь белый. Ты не забыла,
Люба? Вот эта длинная аллея
идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?
— Ну, недотрога-царевна,
пойдешь за меня? — повторял Кишкин. — Лучше меня жениха не найдешь… Всего-то я поживу года три, а потом ты богатой вдовой останешься. Все деньги на тебя в духовной запишу… С деньгами-то потом
любого да лучшего жениха выбирай.
И, значит, бедная
Люба при первой же несправедливости, при первой неудаче легче и охотнее
пойдет туда же, откуда я ее извлек, если еще не хуже, потому что это для нее и не так страшно и привычно, а может быть, даже от господского обращения и в охотку покажется.
— А ведь и в самом деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение. Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка,
Люба, я тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять минут. А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хорошо?
— Тоже дело нашел, — лениво и презрительно отозвался староста. — На это дело ночь есть…
Иди,
иди, кто ж тебя держит. А только как начнем работать, тебя не будет, то нонешняй день не в счет. Возьму
любого босяка. А сколько он наколотит кавунов, — тоже с тебя… Не думал я, Платонов, про тебя, что ты такой кобель…
Иди ко мне
любой, кто хочет, — ты не встретишь отказа, в этом моя служба.
Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша
идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше
любой из остальных девушек, — зарабатывает так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят к гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с другим.
— Нет, так нельзя,
Люба! Так невозможно дальше,говорил десять минут спустя Лихонин, стоя у дверей, укутанный, как испанский гидальго плащом, одеялом. — Завтра же я найму тебе комнату в другом доме. И вообще, чтобы этого не было!
Иди с богом, спокойной ночи! Все-таки ты должна дать честное слово, что у нас отношения будут только дружеские.
— Но артистическая
слава? — возразил адвокат.Власть гения! Это ведь истинная моральная власть, которая выше
любой королевской власти на свете!
Пойдите на улицу — вам объяснит их
любой прохожий; зайдите в лавочку,
любой сиделец скажет вам:"Кабы на человека да не узда, он и бога-то позабыл бы!"Все: и прокуроры, и адвокаты, и прохожие, и лавочники — понимают эти камни точно так же, как понимают их Плешивцев и Тебеньков.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности
идти, куда хочешь, повернуть в
любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
Здешним торговцам лучше не показывай: в
любой анбар взойдет, только и дела что нюхает-нюхает, поковыряет-поковыряет, да и прочь
пойдет.
Была пора юнкерам
идти в училище. Гости тоже разъезжались. Ольга и
Люба провожали их до передней, которая была освещена слабо. Когда Александров успел надеть и одернуть шинель, он услыхал у самого уха тихий шепот: «До свидания, господин писатель», — и горящие сухие губы быстро коснулись его щеки, точно клюнули.
Понимаешь, такая любовь, для которой совершить
любой подвиг, отдать жизнь,
пойти на мучение — вовсе не труд, а одна радость.
— Да кому ж она
люба, батюшка-государь? С того часу, как вернулися мы из Литвы, всё от нее
пошли сыпаться беды на боярина моего. Не будь этих, прости господи, живодеров, мой господин был бы по-прежнему в чести у твоей царской милости.
„Стыдитесь, — возразил, услыхав это слово, вышнеполитик, — стыдитесь обманывать меня, когда стоит войти в
любую фруктовую лавку, чтобы знать, на что употребляется просо: в просе виноград возят!“ Туганов серьезно промолчал, а через день
послал из комиссии продовольствия губернатору список хлебных семян в России.
— Когда я помру, ты,
Люба, возьми тетради эти и
пошли Борису — ладно?
Поп позвал меня к себе, и она тоже
пошла с
Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а
Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
— Бери
любую, спрашивай, о чём в ней речь
идёт, ну!
«На похоронах Васи — Горюшину эту видел,
шла об руку с
Любой Матушкиной. Женщина неприметная, только одета как-то особенно хорошо, просто и ловко.
Дни
пошли крупным шагом, шумно, беспокойно, обещая что-то хорошее. Каждый день больной видел Прачкина, Тиунова, какие-то люди собирались в Палагиной комнате и оживлённо шумели там — дом стал похож на пчелиный улей, где
Люба была маткой: она всех слушала, всем улыбалась, поила чаем, чинила изорванное пальто Прачкина, поддёвку Тиунова и, подбегая к больному, спрашивала...
— Я взошел по трапу, — ответил я дружелюбно, без внимания к возможным недоразумениям с его стороны, так как полагал, что моя внешность достаточно красноречива в
любой час и в
любом месте. — Я вас окликнул, вы спали. Я поднялся и, почему-то не решившись разбудить вас, хотел
пойти вниз.
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в
любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть
идет, как
идет.
— Почему же непременно я, а не другая? Разве мало стало невест Гордею Евстратычу по другим заводам или в городу… Он теперь богатый,
любая с радостью
пойдет.
Иди любой дорогой,
Надейся и мечтай — вдали надежды много,
А в прошлом жизнь твоя бела!
— Да, кормилец, правда. Он говорит, что все будет по-старому. Дай-то господь! Бывало, придет Юрьев день, заплатишь поборы, да и дело с концом:
люб помещик — остался, не
люб —
пошел куда хошь.
Если б можно было ходить по улице"не встречаясь",
любой из компарсов современной общественной массы
шел бы прямо и не озираясь: но так как жизнь сложна и чревата всякими встречами, так как"встречи"эти разнообразны и непредвиденны, да и люди, которые могут"увидеть", тоже разнообразны и непредвиденны, — вот наш компарс и бежит во все лопатки на другую сторону улицы, рискуя попасть под лошадей.
— Так, — быстро все
идет… — улыбнувшись, ответила
Люба.
Некоторые из них были красивы, и он знал, что
любая охотно
пойдет за него.
Однажды, когда он сидел у Маякиных,
Люба позвала его гулять в сад и там,
идя рядом с ним, спросила его с гримаской на лице...
Благодаря значению Маякина в городе и широким знакомствам на Волге дело
шло блестяще, но ревностное отношение Маякина к делу усиливало уверенность Фомы в том, что крестный твердо решил женить его на
Любе, и это еще более отталкивало его от старика.
Идя по улице, он взглянул на окна дома и в одном из них увидал лицо
Любы, такое же неясное, как все, что говорила девушка, как ее желания. Фома кивнул ей головой и подумал...
За вас
любая девица
пойдет с приданым»…
— Так отправляйтесь вслед за пленными. Потрудитесь, Владимир Сергеевич, выбрать
любую лошадь из отбитых у неприятеля, да и с богом! Не надобно терять времени; догоняйте скорее транспорт, над которым, Зарецкой, вы можете принять команду: я
пошлю с вами казака.
Что же касается любви, то я должен тебе сказать, что жить с женщиной, которая читала Спенсера и
пошла для тебя на край света, так же не интересно, как с
любой Анфисой или Акулиной.
Кроме Юры Паратино, никто не разглядел бы лодки в этой черно-синей морской дали, которая колыхалась тяжело и еще злобно, медленно утихая от недавнего гнева. Но прошло пять, десять минут, и уже
любой мальчишка мог удостовериться в том, что «Георгий Победоносец»
идет, лавируя под парусом, к бухте. Была большая радость, соединившая сотню людей в одно тело и в одну Душу!
Митя. А вот что,
Люба: одно слово — надоть
идти завтра к Гордею Карпычу нам вместе, да в ноги ему. Так и так, мол, на все ваша воля, а нам друг без друга не жить. Да уж коль любишь друга, так забудь гордость!
Когда я путался с Гарлеем Рупором (он отчалил шесть лет назад, простреленный картечью навылет) — не было ничего подобного: каждый, кто хотел,
шел в трюм, где, бывало, десятками стояли хорошие фермерские быки, разряжал револьвер в
любое животное и брал тот кусок, который ему нравился.
Вы его увлечете в
любую, самую глупую, самую смешную, самую отвратительную и кровавую секту, и он
пойдет за вами.
Мышлаевский. Сменили сегодня,
слава тебе, Господи! Пришла пехотная дружина. Скандал я в штабе на посту устроил. Жутко было! Они там сидят, коньяк в вагоне пьют. Я говорю, вы, говорю, сидите с гетманом во дворце, а артиллерийских офицеров вышибли в сапогах на мороз с мужичьем перестреливаться! Не знали, как от меня отделаться. Мы, говорят, командируем вас, капитан, по специальности в
любую артиллерийскую часть. Поезжайте в город… Алеша, возьми меня к себе.
Пётр.
Люба? Она всегда видит больше других и оттого такая злая… О, вот
идут люди разума…
Да не
пойдет, — она богата очень
И молода, — красавица собою.
Ее и князь
любой возьмет с охотой,
Не то что ты.
Иван Михайлович(останавливается перед ним и качает головой). Дурак! В кого стрелять! Ну, стреляйте!
Пойдем,
Люба! (Уходят.)
Фонарь этот
посылал отражения на экран не только с прозрачных стеклянных негативов, но и с
любой картинки или карточки.
Люба. Это тетя. (
Идет ей навстречу, и Марья Ивановна.)
Входят Николай Иванович и
Люба. Княгиня глядит в дверь и говорит: «
Идите, я после».
Старковский уходит. Навстречу ему
идет Люба, несет подушку, звезды, ленты.