Неточные совпадения
Любила меня мать, обожала
Свою ненаглядную
дочь,
А
дочь с милым другом бежала
В осеннюю, темную ночь.
— Без грозы не обойдется, я сильно тревожусь, но, может быть, по
своей доброте, простит меня. Позволяю себе вам открыть, что я
люблю обеих девиц, как родных
дочерей, — прибавил он нежно, — обеих на коленях качал, грамоте вместе с Татьяной Марковной обучал; это — как моя семья. Не измените мне, — шепнул он, — скажу конфиденциально, что и Вере Васильевне в одинаковой мере я взял смелость изготовить в
свое время, при ее замужестве, равный этому подарок, который, смею думать, она благосклонно примет…
Но отца эта мысль испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую прежде очень
любил, стал чуть не боготворить
свою дочь, особенно после удара.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета
дочери генерала с ее мужем.
Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая женщина, вся поглощенная
своими первыми двумя детьми; муж ее, за которого она после долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал,
любил и старался спасти от вымирания.
Последний не
любил высказываться дурно о людях вообще, а о Ляховском не мог этого сделать пред
дочерью, потому что он строго отличал
свои деловые отношения с Ляховским от всех других; но Надя с женским инстинктом отгадала действительный строй отцовских мыслей и незаметным образом отдалилась от общества Ляховского.
Этот полный мольбы и нежности голос заставил старика немного опомниться: он так
любил слушать голос
своей дочери…
Убедившись однажды, что ее муж — муж ее, она тихонько и ровненько
любила его, занималась кухней и бельем, читала в свободные минуты романы и в
свое время благополучно родила аптекарю
дочь, белобрысую и золотушную.
Матушка страстно
любила своего первенца-дочь, и отсутствие красоты очень ее заботило.
— Устенька, вы уже большая девушка и поймете все, что я вам скажу… да. Вы знаете, как я всегда
любил вас, — я не отделял вас от
своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что болезнь Диди до известной степени заразительна, то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я не желаю и не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
Нужно сказать, что я безумно
люблю детей и вхожу до последних мелочей в воспитание
своей дочери.
[Только одного я встретил, который выразил желание остаться на Сахалине навсегда: это несчастный человек, черниговский хуторянин, пришедший за изнасилование родной
дочери; он не
любит родины, потому что оставил там дурную память о себе, и не пишет писем
своим, теперь уже взрослым, детям, чтобы не напоминать им о себе; не едет же на материк потому, что лета не позволяют.]
Кажется, чего естественнее и легче для
дочери — объявить
свои желания отцу, который ее нежно
любит?
Читатель помнит, конечно, что Торцов хочет выдать за Африкана Савича
дочь свою, которая
любит приказчика Митю и сама им любима…
Сила его характера выражается не только в проклятиях
дочерям, но и в сознании
своей вины пред Корделиею, и в сожалении о
своем крутом нраве, и в раскаянии, что он так мало думал о несчастных бедняках, так мало
любил истинную честность.
Но вот
Любим Торцов начинает обижать нареченного зятя, зять обижен и дает это заметить Гордею Карпычу довольна грубо, заключая
свою речь словами; «Нет, теперь ты приди ко мне да покланяйся, чтоб я дочь-то твою взял».
К этому прибавляли, в виде современной характеристики нравов, что бестолковый молодой человек действительно
любил свою невесту, генеральскую
дочь, но отказался от нее единственно из нигилизма и ради предстоящего скандала, чтобы не отказать себе в удовольствии жениться пред всем светом на потерянной женщине и тем доказать, что в его убеждении нет ни потерянных, ни добродетельных женщин, а есть только одна свободная женщина; что он в светское и старое разделение не верит, а верует в один только «женский вопрос».
Смотря на
дочерей своих, она мучилась подозрением, что беспрерывно чем-то вредит их карьере, что характер ее смешон, неприличен и невыносим, за что, разумеется, беспрерывно обвиняла
своих же
дочерей и Ивана Федоровича и по целым дням с ними ссорилась,
любя их в то же время до самозабвения и чуть не до страсти.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила ни одного слова в
свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа
любила ее больше
своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
Приехавши ночью, я не хотел будить женатых людей — здешних наших товарищей. Остановился на отводной квартире. Ты должен знать, что и Басаргин с августа месяца семьянин: женился на девушке 18 лет — Марье Алексеевне Мавриной,
дочери служившего здесь офицера инвалидной команды. Та самая, о которой нам еще в Петровском говорили. Она его
любит, уважает, а он надеется сделать счастие молодой
своей жены…
Дочерей маркиза тоже
любила не ровно. Антонина пользовалась у нее несравненно большим фавором, чем Сусанна, и зато Антонина
любила свою мать на маковое зерно более, чем Сусанна, которая не
любила ее вовсе.
Она знала, наконец, что доктор страстно, нежно и беспредельно
любит свою пятилетнюю
дочь и по первому мягкому слову все прощает
своей жене, забывая всю дрянь и нечисть, которую она подняла на него.
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она на колени, обняла руками белыми голову
своего господина доброго, голову безобразную и противную, и завопила источным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я
люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода
дочь купецкая, красавица писаная.
Много у него было всякого богатства, дорогих товаров заморскиих, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны; и было у того купца три
дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и
любил он
дочерей своих больше всего
своего богачества, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны — по той причине, что он был вдовец и
любить ему было некого;
любил он старших
дочерей, а меньшую
дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковее.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к
своему житью-бытью молодая
дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она
своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой
своей и что
любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
— Непременно, я уйду скоро, — отвечал он, — но я
люблю вас, как
дочь свою, и вы позволите мне посещать себя. Смотрите на меня теперь как на вашего отца и позвольте мне быть вам полезным.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял
свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо
дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что
любишь ее!), оставил тот, которого она
любила и для которого ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить
свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть
свое родное дитя? Разве вы будете
любить меня? Ведь как только вы на меня взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была
своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
Я сказал уже, что Нелли не
любила старика еще с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда произносили при ней имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо
свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместо
дочери?
Софья Михайловна без памяти
любила своего ангелочка и была очень довольна, что после
дочери у нее не было детей.
«
Люблю, как люди женятся и веселятся», — заключал он; а Калинович с Настенькой начнут обыкновенно пересмеивать и доказывать, что все это очень пошло и глупо, так что старик выходил, наконец, из себя и даже прикрикивал, особенно на
дочь, которая, в
свою очередь, не скрываясь и довольно дерзко противоречила всем его мягким и жизненным убеждениям, но зато Калиновича слушала, как оракула, и соглашалась с ним безусловно во всем.
Здесь нельзя умолчать о том, что Юлия Матвеевна хоть и тщательно скрывала это, но Людмилу, как первеницу,
любила больше двух младших
дочерей своих и для нее обыкновенно тратила последние деньжонки.
Увидя мужчину, Елена хотела скрыться; но, бросив еще взгляд на всадника, она вдруг стала как вкопанная. Князь также остановил коня. Он не верил глазам
своим. Тысяча мыслей в одно мгновение втеснялись в его голову, одна другой противореча. Он видел пред собой Елену,
дочь Плещеева-Очина, ту самую, которую он
любил и которая клялась ему в любви пять лет тому назад. Но каким случаем она попала в сад к боярину Морозову?
— Елена Дмитриевна, — сказал он, помолчав, — есть средство спасти тебя. Послушай. Я стар и сед, но
люблю тебя как
дочь свою. Поразмысли, Елена, согласна ль ты выйти за меня, старика?
Авенариус приехал в третий раз и был вполне утешен состоянием здоровья Софьи Николавны. Он имел полное право торжествовать и радоваться: он первый предложил питье кумыса и управлял ходом лечения. Он и прежде очень
любил свою пациентку, а теперь, так счастливо возвратя ей здоровье, привязался к ней, как к
дочери.
В порыве веселости Степан Михайлыч вытащил было на сцену Лупеневскую и, будто ничего не зная, громко ее спросил: «Что, Флена Ивановна, приглянулась ли тебе моя невестка?» Флена Ивановна с восторгом, удвоенным пивом и наливками, начала уверять, божиться и креститься, что она
свою дочь Лизыньку так не
любит, как полюбила Софью Николавну с первого взгляда и что какое счастье послал бог братцу Алексею Степанычу!
Он
любил свою единственную двоюродную сестру не меньше, если не больше,
своих родных
дочерей.
Любя не менее
дочерей свою сестричку-сиротку, как называл ее Степан Михайлович, он был очень нежен с ней по-своему; но Прасковья Ивановна, по молодости лет или, лучше сказать, по детскости
своей, не могла ценить любви и нежности
своего двоюродного брата, которые не выражались никаким баловством, к чему она уже попривыкла, поживши довольно долго у
своей бабушки; итак немудрено, что она скучала в Троицком и что ей хотелось воротиться к прежней
своей жизни у старушки Бактеевой.
Юрий стал рассказывать, как он
любил ее, не зная, кто она, как несчастный случай открыл ему, что его незнакомка —
дочь боярина Кручины; как он, потеряв всю надежду быть ее супругом и связанный присягою, которая препятствовала ему восстать противу врагов отечества, решился отказаться от света; как произнес обет иночества и, повинуясь воле
своего наставника, Авраамия Палицына, отправился из Троицкой лавры сражаться под стенами Москвы за веру православную; наконец, каким образом он попал в село Кудиново и для чего должен был назвать ее
своей супругою.
— Потише, хозяин, потише! — сказал земский. — Боярин Шалонский помолвил
дочь свою за пана Гонсевского, который теперь гетманом и главным воеводою в Москве: так не худо бы иным прочим держать язык за зубами. У гетмана руки длинные, а Балахна не за тридевять земель от Москвы, да и сам боярин шутить не
любит: неравно прилучится тебе ехать мимо его поместьев с товарами, так смотри, чтоб не продать с накладом!
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к
дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него
дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился
своей женой и
любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
Эти хлопоты начались давно, но им не было конца и к самому последнему дню; княгине беспрестанно мерещилось, что она мало
любит дочь, и, мучимая этим призраком
своего воображения, она всячески старалась заменить укоряющий ее недостаток любви заботливостью о благе и внешнем счастье
дочери.
Он имел видное и очень ответственное место; через его руки проходило много денег, — и знаете ли, он так
любил меня и
дочь, что, когда требовалась какая-нибудь очень большая сумма для поддержания достоинства нашей фамилии или просто даже для наших прихотей, он… не знал различия между
своими и казенными деньгами.
— Зина, сыграй нам что-нибудь, или нет, лучше спой! Как она поет, князь! Она, можно сказать, виртуозка, настоящая виртуозка! И если б вы знали, князь, — продолжала Марья Александровна вполголоса, когда Зина отошла к роялю, ступая
своею тихою, плавною поступью, от которой чуть не покоробило бедного старичка, — если б вы знали, какая она
дочь! Как она умеет
любить, как нежна со мной! Какие чувства, какое сердце!
Горько было Вильфингам расстаться с
своей воспитанницей, которую они
любили, как родную
дочь, но счастие ее казалось так завидно, так неожиданно, так высоко, что они не смели горевать.
Он
любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками
свои глаза и вытравливавших синие звезды на лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных
дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
— Если б я был отец и была б у меня
своя дочь, я бы, кажется,
дочь больше, чем сыновей,
любил, право, — начал я сбоку, точно не об том, чтоб развлечь ее. Признаюсь, я краснел.
Мари целые дни начала проводить у матери, которая, с
своей стороны, стараясь предостеречь
дочь от влияния мужа, беспрестанно толковала ей, какой тот мот, какой он пустой и бесчувственный человек и как он мало
любит ее.
Двух старших она
любила так себе, посредственно, но младшая была ее идол; для нее она готова была принести в жертву двух старших
дочерей, мужа, все
свое состояние и самое себя.
Он чрезвычайно
любил дочь свою, сам учил ее всему, но не простил ей ее побега с Ельцовым, не пустил к себе на глаза ни ее, ни ее мужа, предсказал им обоим жизнь печальную и умер один.
Мать не мешала нам; сама
дочь не
любила быть без матери, и я, с
своей стороны, тоже не чувствовал потребности уединенной беседы.