Неточные совпадения
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми
любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
— Нет, — упрямо, но не спеша твердил Федор Васильевич, мягко улыбаясь, поглаживая усы холеными пальцами, ногти их сияли, точно перламутр. — Нет, вы стремитесь компрометировать жизнь, вы ее опыливаете-те-те чепухой. А жизнь, батенька, надобно
любить, именно —
любить, как строгого, но мудрого
учителя, да, да! В конце концов она все делает по-хорошему.
— Ну, вот. Я встречаюсь с вами четвертый раз, но… Одним словом: вы — нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не
любите учить? За это многие грехи простятся вам. От
учителей я тоже устала. Мне — тридцать, можете думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет меня учили.
Томилина не
любили и здесь. Ему отвечали скупо, небрежно. Клим находил, что рыжему
учителю нравится это и что он нарочно раздражает всех. Однажды писатель Катин, разругав статью в каком-то журнале, бросил журнал на подоконник, но книга упала на пол; Томилин сказал...
— У тебя характер
учителя, — сказала Лидия с явной досадой и даже с насмешкой, как послышалось Самгину. — Когда ты говоришь: я тебя
люблю, это выходит так, как будто ты сказал: я
люблю тебя учить.
— Да, за этим! Чтоб вы не шутили вперед с страстью, а научили бы, что мне делать теперь, — вы,
учитель!.. А вы подожгли дом, да и бежать! «Страсть прекрасна,
люби, Вера, не стыдись!» Чья это проповедь: отца Василья?
— Кто? — повторил Козлов, —
учитель латинского и греческого языков. Я так же нянчусь с этими отжившими людьми, как ты с своими никогда не жившими идеалами и образами. А ты кто? Ведь ты художник, артист? Что же ты удивляешься, что я
люблю какие-нибудь образцы? Давно ли художники перестали черпать из древнего источника…
Отцы и
учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более
любить».
Она слышала слова «моя невеста», — «ваша невеста» — «я ee очень
люблю» — «она красавица», — и успокоилась насчет волокитства со стороны
учителя; и вторую кадриль уже могла вполне отдать хлопотам о закуске вроде ужина.
Все
любили молодого
учителя — Кирила Петрович за его смелое проворство на охоте, Марья Кириловна за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша — за снисходительность к его шалостям, домашние — за доброту и за щедрость, повидимому несовместную с его состоянием.
Учились ей мы с Ником у одного
учителя, которого мы
любили за его анекдоты и рассказы; при всей своей занимательности, он вряд мог ли развить особую страсть к своей науке.
Из
учителей церкви
любил я главным образом Оригена и особенно святого Григория Нисского; из аскетико-мистической литературы глубже других мне казался Исаак Сирианин.
Еще в Житомире, когда я был во втором классе, был у нас
учитель рисования, старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически
любил свой предмет и считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
Знакомств имела мало: она все зналась с какими-то бедными и смешными чиновницами, знала двух каких-то актрис, каких-то старух, очень
любила многочисленное семейство одного почтенного
учителя, и в семействе этом и ее очень
любили и с удовольствием принимали.
— Мы с папой ходили навещать этого меревского
учителя больного, — он очень
любит этого доктора и много о нем рассказывал.
Вот и открылась она ему:
любила она
учителя, и он ее тоже
любил — это ей достоверно известно было.
— Тот родом французишка какой-то!.. Сначала был
учителем, а теперь вот на эту должность пробрался… Больше всего покушать
любит на чужой счет!.. Вы позовите его в Московский и угостите обедцем, он навек вашим другом станет и хоть каждый день будет ходить к вам обедать.
Кроме Камбалы, человека безусловно доброго и любимого нами, нельзя не вспомнить двух
учителей, которых мы все не
любили.
Но горе в том, что он постоянно отказывался учить грамоте детей своих: «Не на что, — говорил он, — нанять
учителя!» Детей своих он
любил, однако ж: ласкал их и нянчил с утра до вечера.
Человек он был трезвый, дружил с
учителем, интересовался чтением и больше всего
любил ловить на удочку бирючей, эту вкусную рыбку, водящуюся в изобилии в реке Воронеже.
— Вот! Что тебе? Ты новенький и богатый, — с богатых учитель-то не взыскивает… А я — бедный объедон, меня он не
любит, потому что я озорничаю и никакого подарка не приносил ему… Кабы я плохо учился — он бы давно уж выключил меня. Ты знаешь — я отсюда в гимназию уйду… Кончу второй класс и уйду… Меня уж тут один студент приготовляет… Там я так буду учиться — только держись! А у вас лошадей сколько?
Только у одного Ибрагимова, в классе русской словесности и славянской грамматики, я оставался по-прежнему отличным учеником, потому что горячо
любил и предмет учения и
учителя.
В это время я уже горячо
любил гимназию,
учителей, надзирателей и веселых товарищей.
Во все время первого пребывания моего в гимназии он часто осматривал в классах мои книги и тетради, заставлял
учителей спрашивать меня при себе и нередко придирался ко мне из пустяков, а надзирателям приказывал, чтобы заставляли меня играть вместе с воспитанниками, прибавляя, что он не
любит тихоней и особняков.
Кулыгин. В какой-то семинарии
учитель написал на сочинении «чепуха», а ученик прочел «реникса» — думал, что по-латыни написано… (Смеется.) Смешно удивительно. Говорят, будто Соленый влюблен в Ирину и будто возненавидел барона… Это понятно. Ирина очень хорошая девушка. Она даже похожа на Машу, такая же задумчивая. Только у тебя, Ирина, характер мягче. Хотя и у Маши, впрочем, тоже очень хороший характер. Я ее
люблю, Машу.
— Вот, — говорит он, —
учитель русской словесности: какая душа! Умный, добрый, народ
любит и все нам про народ рассказывает.
Учителей Миша
любит вовсе не за послабления и не за баловство.
Мой
учитель не очень-то умен, но добрый человек и бедняк и меня сильно
любит. Его жалко. И его мать-старушку жалко. Ну-с, позвольте пожелать вам всего хорошего. Не поминайте лихом. (Крепко пожимает руку.) Очень вам благодарна за ваше доброе расположение. Пришлите же мне ваши книжки, непременно с автографом. Только не пишите «многоуважаемой», а просто так: «Марье, родства не помнящей, неизвестно для чего живущей на этом свете». Прощайте! (Уходит.)
Еще передавал Трама о таинственном случае, приключившемся с другим водолазом, его родственником и
учителем. Это был старый, крепкий, хладнокровный и отважный человек, обшаривший морское дно на побережьях чуть ли не всего земного шара. Свое исключительное и опасное ремесло он
любил всей душой, как, впрочем,
любил его каждый настоящий водолаз.
С тоски начал учиться играть на скрипке, пилил по ночам в магазине, смущая ночного сторожа и мышей. Музыку я
любил и стал заниматься ею с великим увлечением, но мой
учитель, скрипач театрального оркестра, во время урока, — когда я вышел из магазина, — открыл не запертый мною ящик кассы, и, возвратясь, я застал его набивающим карманы свои деньгами. Увидав меня в дверях, он вытянул шею, подставил скучное бритое лицо и тихо сказал...
Видишь, в это время я хоть и не
любила тебя, parce que je croyais, que tu n’est qu’un outchitel (quelque chose comme un laquais, n’est-ce pas?), [Потому что думала, что ты всего-навсего
учитель (нечто вроде лакея, не так ли?) (фр.)] но я все-таки была тебе верна, parce que je suis bonne fille.
— Кончил университет и поступил
учителем в некоторое реальное училище, под начало некоторого директора из братьев-поляков; брат-поляк
любил поклоны, я не умел кланяться, и кончилось тем, что я должен был оставить службу.
Кто благоговел пред Монархинею среди Ее пышной столицы и блестящих монументов славного царствования, тот
любил и восхвалял Просветительницу отечества, видя и слыша в стенах мирной хижины юного ученика градской школы, окруженного внимающим ему семейством и с благородною гордостию толкующего своим родителям некоторые простые, но любопытные истины, сведанные им в тот день от своего
учителя.
В настоящее время она очень
любила читать романы и весьма ясно понимала любовь; еще года два тому назад она была влюблена в
учителя истории, которого, впрочем, обожал весь класс, но Мари исключительно.
Нас, синтаксистов, было большое число, и все однолетки. До прихода
учителя я подружился со всеми до того, что некоторых приколотил и от других был взаимно поколочен. Для первого знакомства дела шли хорошо. Звон колокольчика возвестил приход
учителя, и мы поспешили кое-как усесться. Имея от природы характер меланхоличный, то есть комплекцию кроткую, застенчивую, я не
любил выставляться, а потому и сел далее всех, правда, и с намерением, что авось либо меня не заметят, а потому и не спросят.
Учился он хоть на медные деньги, а хорошо, и конторскую науку он всю понял;
учителя все его
любили и похвальные листы ему давали — и теперь у меня в рамках на стенке висят.
Он не
любит спора и вообще не
любит шума. Когда вокруг разгораются страсти, его губы складываются в болезненную гримасу, он рассудительно и спокойно старается помирить всех со всеми, а если это не удается ему, уходит от компании. Зная это, ротмистр, если он не особенно пьян, сдерживается, не желая терять в лице
учителя лучшего слушателя своих речей.
Теперь же я —
учитель гимназии в одном из лучших губернских городов, обеспечен,
любим, избалован.
— За что его
любить? — отозвался
учитель, суетясь в углу. — Мне по службе необходимо показывать видимость уважения к нему и всё подобное эдакое. Ну, идёмте!
Оттого в этот период моей жизни я постоянно стоял за
учителей, начальников и т. д. и был очень
любим начальством и старшими классами.
— Говорю тебе, Иуда, ты самый умный из нас. Зачем только ты такой насмешливый и злой?
Учитель не
любит этого. А то ведь и ты мог бы стать любимым учеником, не хуже Иоанна. Но только и тебе, — Петр угрожающе поднял руку, — не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!
Как будто не он спас их всех, как будто не он спас их
учителя, которого они так
любят.
— Своего
учителя они всегда
любят, но больше мертвым, чем живым. Когда
учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда
учитель умирает, они сами становятся
учителями, и плохо делается уже другим! Хе!
Раньше она
любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал;
любила свою тетю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а еще раньше, когда училась в прогимназии,
любила своего
учителя французского языка.
«Вот она, моя будущая нива, на которой я, как скромный пахарь, буду работать», — подумал Василий Петрович, во-первых, потому, что он был назначен
учителем в местную гимназию, а во-вторых, потому, что
любил фигуральную форму мысли, даже когда не высказывал ее вслух.
Прощая слабости другим,
Ты будешь слабыми
любим,
Любовь же есть святой
учитель.
И кто не падал никогда?
Мудрец, народов просветитель,
Бывал ли мудр и тверд всегда?
Посмотрел Марко Данилыч, видит — одни не при нем писаны, другие что-то больно мудрены… Несколько путешествий попалось, историй. Вспомнил, что Дунюшкин
учитель такие советовал ей покупать, вспомнил и то, что она их
любит. Отобрал дюжины две, спросил у Чубалова...
Вы были всегда безукоризненно честны, но за это только почитают; всегда были очень умны, но… женщины
учителей не
любят, и… кто развивает женщину, тот работает на других, тот готовит ее другому; вы наконец не скрывали, или плохо скрывали, что вы живете и дышите одним созерцанием ее действительно очаровательной красоты, ее загадочной, как Катя Форова говорит, роковой натуры; вы, кажется, восторгались ее беспрерывными порываниями и тревогами, но…
Одно в нем было неприятно:
любил иногда выпить лишнюю рюмку вина и во хмелю был неспокоен, как говорит в своих «Записках»
учитель Павла Петровича, Порошин.
— А какую прекрасную публичную лекцию в пользу этого общества прочел у нас недавно Осьмериков, Алексей Кузьмич, — обратилась Марья Михайловна к Токареву. — О рентгеновских лучах… Это
учитель гимназии нашей, — такой талантливый человек, удивительно! И как его дети
любят! Вот, если бы у нас все такие
учителя были, я бы не боялась отдать Коку в гимназию.