Неточные совпадения
Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов: [Эндимион — прекрасный
юноша из греческих мифов.] надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной; оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно
любят женщин.
И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем
юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
—
Люблю дьякона — умный. Храбрый. Жалко его. Третьего дня он сына отвез в больницу и знает, что из больницы повезет его только на кладбище. А он его
любит, дьякон. Видел я сына… Весьма пламенный
юноша. Вероятно, таков был Сен-Жюст.
«Локтев, — соображал Самгин, припоминая неприятного
юношу, которому он
любил делать выговоры. — Миша. Кажется, я знаком уже с половиной населения страны».
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка
любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред
юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Наконец,
любят и не
юношей, не отвагу на лице, не ловкость в мазурке, не скаканье на лошади…
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой
юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем
любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто
любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «
юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Я сообщил раз студенту, что Жан-Жак Руссо признается в своей «Исповеди», что он, уже
юношей,
любил потихоньку из-за угла выставлять, обнажив их, обыкновенно закрываемые части тела и поджидал в таком виде проходивших женщин.
В первую минуту она соединила теперь сидящего перед ней человека с тем
юношей, которого она когда-то
любила, но потом, увидав, что это слишком больно, она перестала соединять его с тем.
Да и все этого
юношу любили, где бы он ни появился, и это с самых детских даже лет его.
Юноша невольно задумывается: „Да разве он
любил меня, когда рождал, — спрашивает он, удивляясь все более и более, — разве для меня он родил меня: он не знал ни меня, ни даже пола моего в ту минуту, в минуту страсти, может быть разгоряченной вином, и только разве передал мне склонность к пьянству — вот все его благодеяния…
Без сомнения, иной
юноша, принимающий впечатления сердечные осторожно, уже умеющий
любить не горячо, а лишь тепло, с умом хотя и верным, но слишком уж, судя по возрасту, рассудительным (а потому дешевым), такой
юноша, говорю я, избег бы того, что случилось с моим
юношей, но в иных случаях, право, почтеннее поддаться иному увлечению, хотя бы и неразумному, но все же от великой любви происшедшему, чем вовсе не поддаться ему.
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву читай. И знай, сынок (старец
любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие,
юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.
Болезненный, тихий по характеру, поэт и мечтатель, Станкевич, естественно, должен был больше
любить созерцание и отвлеченное мышление, чем вопросы жизненные и чисто практические; его артистический идеализм ему шел, это был «победный венок», выступавший на его бледном, предсмертном челе
юноши.
Как большая часть живых мальчиков, воспитанных в одиночестве, я с такой искренностью и стремительностью бросался каждому на шею, с такой безумной неосторожностью делал пропаганду и так откровенно сам всех
любил, что не мог не вызвать горячий ответ со стороны аудитории, состоящей из
юношей почти одного возраста (мне был тогда семнадцатый год).
Детей у него было четверо и всё сыновья — дядя
любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей — были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии отца, у которого на лице, казалось, было написано: «А вот я тебя сейчас прокляну!» Когда я зазнал их, это были уже взрослые
юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
Райнеру видится его дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не
люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный
юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
Но
юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он был единственный сын, то отец и мать, натурально, встревожились. Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств."Не ко двору он в родном городе, не
любит своих родителей!" — тужили старики. Пытали они рисовать перед ним соблазнительные перспективы — и всё задаром.
— Ужасно трудна, — подтвердил
юноша, — но я откровенно могу вам сказать, что вполне сочувствую ей, потому что сам почти в положении Гамлета. Отец мой, к несчастью, имеет привязанность к нашей бывшей гувернантке, от которой страдала наша мать и, может быть, умерла даже от нее, а теперь страдаем мы все, и я, как старший, чувствую, что должен был бы отомстить этой женщине и не могу на это решиться, потому что все-таки
люблю и уважаю моего отца.
— И это тебя удивляет? Ты скромный
юноша. Но она тебя
любит. На этот счет ты можешь быть спокоен.
Глафире Львовне с первого взгляда понравился молодой человек; на это было много причин: во-первых, Дмитрий Яковлевич с своими большими голубыми глазами был интересен; во-вторых, Глафира Львовна, кроме мужа, лакеев, кучеров да старика доктора, редко видала мужчин, особенно молодых, интересных, — а она, как мы после узнаем,
любила, по старой памяти, платонические мечтания; в-третьих, женщины в некоторых летах смотрят на
юношу с тем непонятно влекущим чувством, с которым обыкновенно мужчины смотрят на девушек.
Милославский был свидетелем минутной славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда страданий безнадежной любви; веселый, беспечный
юноша, он
любил бога, отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
— О, нет! я жду многого, но не для себя… От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь, но я отказался от наслаждения. Мои надежды, мои мечты — и собственное мое счастие не имеют ничего общего. Любовь (при этом слове он пожал плечом)… любовь — не для меня; я… ее не стою; женщина, которая
любит, вправе требовать всего человека, а я уж весь отдаться не могу. Притом нравиться — это дело
юношей: я слишком стар. Куда мне кружить чужие головы? Дай Бог свою сносить на плечах!
— Я понимаю, — промолвила Наталья, — кто стремится к великой цели, уже не должен думать о себе; но разве женщина не в состоянии оценить такого человека? Мне кажется, напротив, женщина скорее отвернется от эгоиста… Все молодые люди, эти
юноши, по-вашему, все — эгоисты, все только собою заняты, даже когда
любят. Поверьте, женщина не только способна понять самопожертвование: она сама умеет пожертвовать собою.
Смешно сказать, но и теперь слова: «
Люби меня, я добр, Фанни!» или: «Месяцы, блаженные месяцы пролетали над этими счастливыми смертными», слова, сами по себе ничтожные и пошлые, заставляют сердце мое биться скорее, по одному воспоминанию того восторга, того упоения, в которое приводили они пятнадцатилетнего
юношу!
И если бы не человек, а Бог, которому нельзя солгать, спросил
юношу, о чем он думает, он чистосердечно и уверенно ответил бы: думаю о Линочке — она очень милая, и я ее
люблю, — и о Колесникове: он очень тяжелый, и я его не
люблю.
«Если я буду
любить и тосковать о любимых, то не всю душу принес я сюда и не чиста моя чистота», — думал Погодин с пугливой совестливостью аскета; и даже в самые горькие минуты, когда мучительно просило сердце любви и отдыха хотя бы краткого, крепко держал себя в добровольном плену мыслей — твердая воля была у
юноши.
Он был недурен собой, одевался по моде, держался просто, как благовоспитанный
юноша, но Надежда Федоровна не
любила его за то, что была должна его отцу триста рублей; ей неприятно было также, что на пикник пригласили лавочника, и было неприятно, что он подошел к ней именно в этот вечер, когда на душе у нее было так чисто.
Но ты не захотела, ты обманула меня — тебя пленил прекрасный
юноша… и безобразный горбач остался один… один… как черная тучка, забытая на ясном небе, на которую ни люди, ни солнце не хотят и взглянуть… да, ты этого не можешь понять… ты прекрасна, ты ангел, тебя не
любить — невозможно… я это знаю… о, да посмотри на меня; неужели для меня нет ни одного взгляда, ни одной улыбки… всё ему!
Ее кровь — была его кровь, ее жизнь — была ему в тысячу раз дороже собственной жизни, но ее счастье — не было его счастьем; потому что она
любила другого, прекрасного
юношу; а он, безобразный, хромой, горбатый, не умел заслужить даже братской нежности; он, который
любил ее одну в целом божьем мире, ее одну, — который за первое непритворное, искреннее:
люблю — с восторгом бросил бы к ее ногам всё, что имел, свое сокровище, свой кумир — свою ненависть!.. Теперь было поздно.
Все, или почти все, молодые люди влюбляются — вот общая черта, в остальных они не сходны, — и во всех произведениях поэзии мы услаждаемся девицами и
юношами, которые и мечтают и толкуют всегда только о любви и во все продолжение романа только и делают, что страдают или блаженствуют от любви; все пожилые люди
любят порезонерствовать, в остальном они не похожи друг на друга; все бабушки
любят внучат и т. д., — и вот все повести и романы населяются стариками, которые только и дело делают, что резонерствуют, бабушками, которые только и дела делают, что ласкают внучат, и т. д.
Пусть он снимет с меня клятву, тогда я возвращусь к тебе и сделаю все, что ты хочешь!» И так как
юноша очень
любил ее, то согласился на ее просьбу, отпустил ее, и она пошла.
Признаюсь, было время, когда он, Федя, — ведь я его знала ребенком, — был мне неприятен, но теперь я только помню его милым
юношей, другом Виктóра и тем страстным человеком, который хоть и незаконно, нерелигиозно, но пожертвовал собой для тех, кого
любил.
Она подняла глаза: совсем близко, четверть часа назад посторонний и подозрительный, стоял дикий, загорелый, безусый
юноша. Счастливое недоумение искрилось в его темных глазах, заботливо устремленных на девушку. Теперь он
любил Пэда больше, чем когда бы то ни было; умерший казался ему чем-то вроде благодетельного колдуна.
И он спросил себя:
любит ли он кого,
любит ли Софью Ивановну, отца Серапиона, испытал ли он чувство любви ко всем этим лицам, бывшим у него нынче, к этому ученому
юноше, с которым он так поучительно беседовал, заботясь только о том, чтобы показать ему свой ум и неотсталость от образования.
— Поверь, старик, такой как я,
Любить умеет лучше
юноши...
Беклешов. Я тебе говорю, что нет мерзости, на которую эти господа бы не были способны. Но дело в том, что ты мне поручаешь переговорить с отцом о состоянии — скажи ему это дорогой, — и от меня он не отвертится. Насчет девицы ж я знаю одно: она снедаема потребностью
любить. На нее надо напустить какого-нибудь
юношу, тогда только она от тебя отстанет. Едем. Я затравлю их обоих.
(Прим. автора)] опустела: уже иностранные гости не раскладывают там драгоценных своих товаров для прельщения глаз; огромные хранилища, наполненные богатствами земли русской, затворены; не видно никого на месте княжеском, где
юноши любили славиться искусством и силою в разных играх богатырских — и Новгород, шумный и воинственный за несколько дней пред тем, кажется великою обителию мирного благочестия.
Сердце невинное и скромное
любит тем пламеннее, когда оно, следуя закону божественному и человеческому, навек отдается достойному
юноше.
Грустен был взор
юноши, он говорил: «Мы расстаемся, я более не гражданин твой…» Но ему было жаль Александрии, тут он узнал жизнь, тут он
любил, тут, может быть, был
любим, тут…
О, мощно-истинный, как Ра, возлюбленный солнца, повелитель обоих Египтов! С востока на запад и с запада на восток объехал я вверенную мне тобой область; я был у богов южной страны и был у богов северной страны; всюду набирал я здоровых
юношей в твое могущественное войско заранее и всех их запер в тюрьмы и в амбары, пока они еще не успели разбежаться в горы; ибо ты ведаешь, что мирные египтяне не
любят войны и страшатся твоего взора.
Я знаю, что найдутся неразумные жены и девы, которые назовут сладким и славным удел прекрасной Мафальды, царицы поцелуев, и что найдутся
юноши столь безумные, чтобы позавидовать смерти ее последнего и наиболее обласканного ею любовника. Но вы, почтенные, добродетельные дамы, для поцелуев снимающие одни только перчатки, вы, которые так
любите прелести семейного очага и благопристойность вашего дома, бойтесь, бойтесь легкомысленного желания, бегите от лукавого соблазнителя.
А для того, чтобы богатому
любить не словом или языком, а делом и истиной, надо давать просящему, как сказал Христос. А если давать просящему, то как бы много имения ни было у человека, он скоро перестанет быть богат. А как только перестанет быть богат, так и случится с ним то самое, что Христос сказал богатому
юноше, то есть не будет уже того, что мешало богатому
юноше идти за ним.
— Ты слышишь, как он играет, Вальтер, и что он играет! Ах, Дуня, эту бесподобную симфонию он сочинил сам… для меня… То, что он играет сейчас, называется «Встреча»… В ней
юноша встречает девушку и дает ей слово вечно
любить ее… Да, Дуня, глупенькая, маленькая птичка… Талантливый, знаменитый, прекрасный Вальтер
любит меня! Меня, одинокую, никому не нужную, холодную, черствую, нелюбимую даже собственной матерью.
В молитвенном восторге бродит по улицам
юноша, впервые услышавший от любимой девушки «
люблю».
— Вас это удивляет, м-р Топпи? — спросил Магнус, повернув голову. — И не одного вас, добавлю. Помнишь, Вандергуд, я говорил тебе о роковом сходстве Марии, которое привело одного
юношу к смерти. Тогда я солгал тебе только наполовину:
юноша действительно покончил с собою, когда увидел сущность моей Марии. Он был чист душою,
любил, как и ты, и не мог вынести… как это говорится! — крушения своего идеала.
Поэт Бенедиктов, произведениями которого я вдохновлялся в дни моей юности (я был юн тогда, когда еще
юноши любили поэзию), однажды напугал меня.
В детство Софья Львовна и он жили в разных квартирах, но под одною крышей, и он часто приходил к ней играть, и их вместе учили танцевать и говорить по-французски; но когда он вырос и сделался стройным, очень красивым
юношей, она стала стыдиться его, потом полюбила безумно и
любила до последнего времени, пока не вышла за Ягича.
Императрица не
любила откладывать дела в долгий ящик, и прием Константина Николаевича Рачинского состоялся на другой день. С трепещущим сердцем последовал
юноша за Никитой Ивановичем Паниным в Зимний дворец.