Неточные совпадения
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная
сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою
любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от
любви к нему? И это мне говорит
сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
— Надеюсь, что ты веришь в мою
любовь к
сестре и в искреннюю привязанность и уважение к тебе, — сказал он краснея.
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй
любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан —
Всё в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете, верно,
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею
сестрой.
Слушая спокойный, задумчивый голос наставника, разглядывая его, Клим догадывался: какова та женщина, которая могла бы полюбить Томилина? Вероятно, некрасивая, незначительная, как Таня Куликова или
сестра жены Катина, потерявшая надежды на
любовь. Но эти размышления не мешали Климу ловить медные парадоксы и афоризмы.
Старшая, Варя, отличалась от
сестры своей только тем, что хворала постоянно и не так часто, как
Любовь, вертелась на глазах Клима.
Его гнал от обрыва ужас «падения» его
сестры, его красавицы, подкошенного цветка, — а ревность, бешенство и более всего новая, неотразимая красота пробужденной Веры влекли опять к обрыву, на торжество
любви, на этот праздник, который, кажется, торжествовал весь мир, вся природа.
— Не ласкайте, бабушка… бросьте меня… не стою я… отдайте вашу
любовь и ласки
сестре…
Это был чистый самородок, как слиток благородного металла, и полюбить его действительно можно было, кроме корыстной или обязательной
любви, то есть какою могли любить его жена, мать,
сестра, брат, — еще как человека.
—
Сестре не нужны больше мои ласки, а мне нужна твоя
любовь — не покидай меня, Вера, не чуждайся меня больше, я сирота! — сказала она и сама заплакала.
— Деятельной
любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в
сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Но молодость взяла свое: в одно прекрасное утро проснулся он с такой остервенелой ненавистью к своей «
сестре и лучшему другу», что едва, сгоряча, не прибил своего камердинера и долгое время чуть не кусался при малейшем намеке на возвышенную и бескорыстную
любовь…
Имя
сестры начинало теснить меня, теперь мне недостаточно было дружбы, это тихое чувство казалось холодным.
Любовь ее видна из каждой строки ее писем, но мне уж и этого мало, мне нужно не только
любовь, но и самое слово, и вот я пишу: «Я сделаю тебе странный вопрос: веришь ли ты, что чувство, которое ты имеешь ко мне, — одна дружба? Веришь ли ты, что чувство, которое я имею к тебе, — одна дружба?Я не верю».
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции.
Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство
любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Слово
сестра выражало все сознанное в нашей симпатии; оно мне бесконечно нравилось и теперь нравится, употребляемое не как предел, а, напротив, как смешение их, в нем соединены дружба,
любовь, кровная связь, общее предание, родная обстановка, привычная неразрывность.
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его
сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его
любовью к жилетам… Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
— Сироты, сироты! — таял он, подходя. — И этот ребенок на руках ее — сирота,
сестра ее, дочь
Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах, по соизволению господню… да-с… вместо матери, хотя только
сестра и не более, как
сестра… не более, не более…
Может быть, несколько слепая
любовь и слишком горячая дружба
сестер и преувеличивали дело, но судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом, быть не просто судьбой, а возможным идеалом земного рая.
Дарья ни за что ни про что прибила Феклисту, прибила на единственном основании, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свое расходившееся материнское сердце. Виновником падения Феклисты был старик уставщик Корнило, которому Аннушка подвела
сестру за грошовый подарок, как подводила и других из
любви к искусству. Феклиста отдалась старику из расчета иметь в нем влиятельного покровителя, который при случае и заступится, когда будут обижать свои фабричные.
Сестры с тою же неисчерпаемой
любовью пишут ко мне… Бароцци с женой Михаилы отправились купаться в Гельсингфорс. Михайло с одной
сестрой Варей остался на бесконечных постройках своих.
Она же не интересуется твоей первой «святой»
любовью или невинностью твоих
сестер и твоей невесты.
— Скажите, ну разве будет для вашей
сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома, а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и
любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
Ну, так знай: это моя кузина, то есть двоюродная
сестра,
Любовь… — он замялся всего лишь на секунду, но тотчас же выпалил, —
Любовь Васильевна, а для меня просто Любочка.
Подумал я и о том, что вот наши
сестры пользуются нашим вниманием,
любовью, покровительством, наши матери окружены благоговейным обожанием.
Моя мать, при дедушке и при всех, очень горячо ее благодарила за то, что она не оставила своего крестника и его
сестры своими ласками и вниманием, и уверяла ее, что, покуда жива, не забудет ее родственной
любви.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с
сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и
любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
«Пусть-де околеет, туда и дорога ему…» И прогневалась на
сестер старшиих дорогая гостья, меньшая
сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и
любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то не буду я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».
Дама призналась Ятвасу в
любви и хотела подарить ему на память чугунное кольцо, но по этому кольцу Ятвас узнает, что это была родная
сестра его, с которой он расстался еще в детстве: обоюдный ужас и — после того казак уезжает на Кавказ, и там его убивают, а дама постригается в монахини.
Он клялся ей во всегдашней, неизменной
любви и с жаром оправдывался в своей привязанности к Кате; беспрерывно повторял, что он любит Катю только как
сестру, как милую, добрую
сестру, которую не может оставить совсем, что это было бы даже грубо и жестоко с его стороны, и все уверял, что если Наташа узнает Катю, то они обе тотчас же подружатся, так что никогда не разойдутся, и тогда уже никаких не будет недоразумений.
— Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке… о ее
любви к вам… ласках?.. Неужели вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как
сестра или, еще больше, как друг?
В семействе Нехлюдовых такое натруженное место была странная
любовь Дмитрия к
Любовь Сергеевне, возбуждавшая в
сестре и матери если не чувство зависти, то оскорбленное родственное чувство.
Как будто не слыхав моего замечания, княгиня продолжала любоваться видом и, обращаясь к
сестре и
Любовь Сергеевне, указывала на частности: на кривой висевший сук и на его отражение, которые ей особенно нравились.
Дмитрий тут же представил меня своей матери,
сестре, тетке и
Любовь Сергеевне.
Я бы сейчас заметил это, ничего бы не сказал, пришел бы к Дмитрию и сказал бы: „Напрасно, мой друг, мы стали бы скрываться друг от друга: ты знаешь, что
любовь к твоей
сестре кончится только с моей жизнию; но я все знаю, ты лишил меня лучшей надежды, ты сделал меня несчастным; но знаешь, как Николай Иртеньев отплачивает за несчастие всей своей жизни?
Про мать он говорил с некоторой холодной и торжественной похвалой, как будто с целью предупредить всякое возражение по этому предмету; про тетку он отзывался с восторгом, но и с некоторой снисходительностью; про
сестру он говорил очень мало и как будто бы стыдясь мне говорить о ней; но про рыженькую, которую по-настоящему звали
Любовью Сергеевной и которая была пожилая девушка, жившая по каким-то семейным отношениям в доме Нехлюдовых, он говорил мне с одушевлением.
И вот эта-то деятельная
любовь к своему племяннику, племяннице, к
сестре, к
Любовь Сергеевне, ко мне даже, за то, что меня любил Дмитрий, светилась в глазах, в каждом слове и движении Софьи Ивановны.
Впрочем, все
любви Александрова так многочисленны и скоропалительны, что
сестра в шутку зовет его — господин Сердечкин.
В ближайшую субботу он идет в отпуск к замужней
сестре Соне, живущей за Москвой-рекой, в Мамонтовском подворье. В пустой аптекарский пузырек выжимает он сок от целого лимона и новым пером номер 86 пишет довольно скромное послание, за которым, однако, кажется юнкеру, нельзя не прочитать пламенной и преданной
любви...
— Не знаю, почему они беспутные… Известно, господа требуют… Который господин нашу
сестру на
любовь с собой склонил… ну, и живет она, значит… с им! И мы с вами не молебны, чай, служим, а тем же, чем и мазулинский барин, занимаемся.
Обе
сестры, хоть и посмеивались, сочувствовали Людмиле. Они же все любили одна другую, любили нежно, но не сильно: поверхностна нежная
любовь! Дарья сказала...
Но порою он чувствовал, что ей удается заговаривать его
любовь, как знахарки заговаривают боль, и дня два-три она казалась ему любимой
сестрой: долго ждал он её, вот она явилась, и он говорит с нею обо всём — об отце, Палаге, о всей жизни своей, свободно и просто, как с мужчиной.
Я знаю, что вы меня не разлюбили; но вы боитесь показывать мне свою
любовь, боитесь ваших
сестер и потому смущаетесь и даже избегаете случаев оставаться со мной наедине.
Его
любовь, несколько успокоившаяся, приутихшая от частых свиданий и простого, ласкового обращения Софьи Николавны, от уверенности в близости свадьбы, несколько запуганная и как будто пристыженная насмешками
сестер, — вспыхнула с такою яростью, что в настоящую минуту он был способен на всякое самоотвержение, на всякий отчаянный поступок, пожалуй — на геройство.
Татьяна Степановна, несколько романическая девица, любившая брата больше, чем другие
сестры, слушала его с участием и, наконец, так увлеклась, что открыла ему весь секрет: семья знала уже об его
любви и смотрела на нее неблагоприятно.
Несчастливцев.
Сестра, ты женщина, а женщины забывают скоро. Ты забудешь его, как забывают все свою первую
любовь. Много молодых красавцев, много богачей будут ловить каждый твой взгляд, каждое твое слово.
Кручинина. Разве
сестры милосердия, со всей
любовью, ухаживают только за теми, кого можно вылечить? Нет, они еще с большей
любовью заботятся и о безнадежных, неизлечимых. Теперь вы, вероятно, согласитесь, что бывают женщины, которые делают добро без всяких расчетов, а только из чистых побуждений. Отвечайте мне. Бывают?
Между
сестрами завязалась живая переписка: Аня заочно пристрастилась к Дорушке; та ей взаимно, из своей степной глуши, платила самой горячей
любовью. Преобладающим стремлением девочек стало страстное желание увидаться друг с другом. Княгиня и слышать не хотела о том, чтобы отпустить шестнадцатилетнюю Аню из Парижа в какую-то глухую степную деревню.
Но я не вникал в эти соображения. Как-то было странно, не хотелось верить, что
сестра влюблена, что она вот идет и держит за руку чужого и нежно смотрит на него. Моя
сестра, это нервное, запуганное, забитое, не свободное существо, любит человека, который уже женат и имеет детей! Чего-то мне стало жаль, а чего именно — не знаю; присутствие доктора почему-то было уже неприятно, и я никак не мог понять, что может выйти из этой их
любви.
Энергическая девушка, пользуясь
любовью и уважением купеческого дома, в который сбывала свои ковры, необыкновенно ловко и быстро просватала свою младшую красивую
сестру за приказчика этого дома, молодого человека, который, по соображениям Марьи Николаевны, подавал добрые надежды, и не обманул их:
сестра ее была за ним счастлива.
Для быстролетной
любви этой началась краткая, но мучительная пауза: ни бабушка, ни дьяконица ничего не говорили Ольге Федотовне, но она все знала, потому что, раз подслушав случайно разговор их, она повторила этот маневр умышленно и, услыхав, что она служит помехою карьере, которую
сестра богослова считает для брата наилучшею, решилась поставить дело в такое положение, чтоб этой помехи не существовало.