Неточные совпадения
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года в
отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто,
люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
Почувствовав что-то близкое стыду за себя, за
людей, Самгин пошел тише, увидал вдали
отряд конной полиции и свернул в переулок. Там, у забора, стоял пожилой
человек в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то...
«Полуграмотному
человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен
людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на
людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного
отряда…»
В стороне Исакиевской площади ухала и выла медь военного оркестра, туда поспешно шагали группы
людей, проскакал
отряд конных жандармов, бросалось в глаза обилие полицейских в белых мундирах, у Казанского собора толпился верноподданный народ, Самгин подошел к одной группе послушать, что говорят, но полицейский офицер хотя и вежливо, однако решительно посоветовал...
Спешат темнолицые рабочие, безоружные солдаты, какие-то растрепанные женщины, —
люди, одетые почище, идут не так быстро, нередко проходят маленькие
отряды солдат с ружьями, но без офицеров, тяжело двигаются грузовые автомобили, наполненные солдатами и рабочими.
Самгину хотелось поговорить с Калитиным и вообще ближе познакомиться с этими
людьми, узнать — в какой мере они понимают то, что делают. Он чувствовал, что студенты почему-то относятся к нему недоброжелательно, даже, кажется, иронически, а все остальные
люди той части
отряда, которая пользовалась кухней и заботами Анфимьевны, как будто не замечают его. Теперь Клим понял, что, если б его не смущало отношение студентов, он давно бы стоял ближе к рабочим.
— Сборный
отряд,
человек сорок, без офицера…
С Поварской вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и
человек десять штатских с ружьями; в центре
отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой
отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев.
Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать шагов от него отскакивал верховой и, ставя лошадь свою боком к
людям, втискивал их на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
По следам он узнал все, что произошло у нас в
отряде: он видел места наших привалов, видел, что мы долго стояли на одном месте — именно там, где тропа вдруг сразу оборвалась, видел, что я посылал
людей в разные стороны искать дорогу.
Теперь в
отряде осталось только 7
человек: я, Дерсу, Чжан Бао, Захаров, Аринин, Туртыгин и Сабитов. Последние не пожелали возвращаться во Владивосток и добровольно остались со мной до конца экспедиции. Это были самые преданные и самые лучшие
люди в
отряде.
Мы подошли к нему в сумерки. Появление неизвестных
людей откуда-то «сверху» напугало удэгейцев, но, узнав, что в
отряде есть Дерсу, они сразу успокоились и приняли нас очень радушно. На этот раз палаток мы не ставили и разместились в юртах.
На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого в нашем
отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных
людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался в правильности его выводов.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех
людей в
отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Мой
отряд состоял из 6
человек сибирских стрелков и четырех лошадей с вьюками.
Наши сборы в экспедицию начались в половине марта и длились около двух месяцев. Мне предоставлено было право выбора стрелков из всех частей округа, кроме войск инженерных и крепостной артиллерии. Благодаря этому в экспедиционный
отряд попали лучшие
люди, преимущественно сибиряки Тобольской и Енисейской губерний. Правда, это был народ немного угрюмый и малообщительный, но зато с детства привыкший переносить всякие невзгоды.
Первый много говорит, все зло критикует и с видом бывалого
человека гордо едет впереди
отряда, едет до тех пор, пока не надоест ему безделье и пока погода благоприятствует.
Пока
люди собирали имущество и вьючили лошадей, мы с Дерсу, наскоро напившись чаю и захватив в карман по сухарю, пошли вперед. Обыкновенно по утрам я всегда уходил с бивака раньше других. Производя маршрутные съемки, я подвигался настолько медленно, что через 2 часа
отряд меня обгонял и на большой привал я приходил уже тогда, когда
люди успевали поесть и снова собирались в дорогу. То же самое было и после полудня: уходил я раньше, а на бивак приходил лишь к обеду.
Дружина, которой командовал Чжан Бао, состояла из китайцев и тазов. Все это были молодые
люди, крепкие, сильные, хорошо вооруженные. Я сразу заметил, что в его
отряде была крепкая дисциплина. Все распоряжения его исполнялись быстро, и не было случая, чтобы он свои приказания повторял дважды.
В путешествие просилось много
людей. Я записывал всех, а затем наводил справки у ротных командиров и исключал жителей городов и занимавшихся торговлей. В конце концов в
отряде остались только охотники и рыболовы. При выборе обращалось внимание на то, чтобы все умели плавать и знали какое-нибудь ремесло.
Теперь необходимо сказать несколько слов о том, как был организован вьючный обоз экспедиции. В
отряде было 12 лошадей. Очень важно, чтобы
люди изучили коней и чтобы лошади, в свою очередь, привыкли к
людям. Заблаговременно надо познакомить стрелков с уходом за лошадью, познакомить с седловкой и с конским снаряжением, надо приучить лошадей к носке вьюков и т.д. Для этого команда собрана была за 30 дней до похода.
К трем часам дня
отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги,
люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого
человека в отдельности.
После отдыха
отряд наш снова тронулся в путь. На этот раз мы попали в бурелом и потому подвигались очень медленно. К 4 часам мы подошли к какой-то вершине. Оставив
людей и лошадей на месте, я сам пошел наверх, чтобы еще раз осмотреться.
6 июня мы распрощались с Кокшаровкой. Наши лошади отдохнули и теперь шли гораздо бодрее, несмотря на то что слепней и мошек было так же много, как и вчера. Особенно трудно было идти задним. Главная масса мошкары держится в хвосте
отряда. В таких случаях рекомендуется по очереди менять местами
людей и лошадей.
Спустившись с дерева, я присоединился к
отряду. Солнце уже стояло низко над горизонтом, и надо было торопиться разыскать воду, в которой и
люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если бы при седлах не было шлей, они съехали бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.
«Повстанцам недостает вождей, и
человек, служивший в хоругви Холевинского, может стать во главе
отряда».
Это был
человек с очень живописной наружностью: широкоплечий, с тонкой талией, с прямым польским носом и окладистой бородой, красиво расстилавшейся по всей груди, — он представлял, вероятно, точную копию какого-нибудь воинственного предка, водившего в бой
отряды…
Все как будто было предусмотрено, неизвестными для нас оставались только два вопроса: какой глубины снег на Хунгари и скоро ли по ту сторону мы найдем
людей и протоптанную нартовую дорогу. Дня два ушло на сбор ездовых собак и корма для них. Юколу мы собрали понемногу от каждого дома. Наконец, все было упаковано и уложено. Я условился с орочами, что, когда замерзнет река Тумнин, в
отряд явится проводник орочей со своей нартой, и мы снимемся с якоря.
Камчатка порадовала, [Камчатка порадовала мужественным отражением англо-французского нападения на Петропавловск; в защите родной земли участвовали казаки, мещане, камчадалы и алеуты; слабо вооруженный
отряд в 300
человек отразил две высадки и, несмотря на сильную бомбардировку, обратил в бегство десант в 900
человек, сбросив в море 300 из них.] но это такая дробь, что почти незаметно проходят подвиги тамошней воительной силы.
Как только передняя пара заднего
отряда догнала последнюю лошадь первого,
человек, ехавший во главе этого второго
отряда, обскакал несколько пар и, догнав переднего предводителя, поехал с ним рядом.
Сон, которым забылись некоторые из
людей этого
отряда, скорее похож на окоченение, чем на сон, способный обновить истощенные силы.
Обстоятельства делали sous-lieutenant'a владыкою жизни и смерти в местности, занятой его
отрядом. Он сам составил и сам конфирмовал смертный приговор пастора Райнера и мог в один день безответственно расстрелять без всякого приговора еще двадцать
человек с тою короткою формальностью, с которою осудил на смерть молодого козленка.
На болотной дорожке с той стороны показался новый
отряд человек в шестьдесят. В такой же точно тишине этот второй
отряд благополучно перешел болото и соединился на противоположной стороне с первым.
Новый предводитель был гораздо старше того, который перешел болото с передовым
отрядом, и принадлежал несомненно к чистой польской расе, между тем как первый ничуть не напоминал собою сарматского типа и немногие сказанные им польские слова произносил нечисто. По службе революционному правительству предводитель задней партии тоже должен был иметь несомненное старшинство над первым. Когда они поравнялись, пожилой поляк, не удостоивая молодого
человека своего взгляда, тихо проворчал из-под нависших усов...
В городе была полная паника,
люди боялись говорить друг с другом, ставни всех окон на улицу были закрыты. По пустынным улицам ходили
отряды солдат и тихо проезжали под конвоем кареты с завешенными окнами.
Беспрестанно скакали по ней царские гонцы; толпы
людей всех сословий шли пешком на богомолье;
отряды опричников спешили взад и вперед; сокольники отправлялись из Слободы в разные деревни за живыми голубями; купцы тащились с товарами, сидя на возах или провожая верхом длинные обозы.
Несколько дней шел Серебряный с своим
отрядом. На одном ночлеге, откуда был поворот к девичьему монастырю, он оставил
людей своих и поехал один навстречу Михеичу, обещавшему привезти ему ответ от боярыни.
Матвей думал, что далее он увидит
отряд войска. Но, когда пыль стала ближе и прозрачнее, он увидел, что за музыкой идут — сначала рядами, а потом, как попало, в беспорядке — все такие же пиджаки, такие же мятые шляпы, такие же пыльные и полинялые фигуры. А впереди всей этой пестрой толпы, высоко над ее головами, плывет и колышется знамя, укрепленное на высокой платформе на колесах. Кругом знамени, точно стража, с десяток
людей двигались вместе с толпой…
Сражение завязалось. Артиллерия Пугачева была превосходнее числом вывезенной из города. Оренбургские казаки с непривычки робели ядер и жались к городу, под прикрытие пушек, расставленных по валу.
Отряд Наумова был окружен со всех сторон многочисленными толпами. Он выстроился в карре и начал отступать, отстреливаясь от неприятеля. Сражение продолжалось четыре часа. Наумов убитыми, ранеными и бежавшими потерял сто семнадцать
человек.
В тот же день майор Варнстед, отряженный Каром на Ново-Московскую дорогу, встречен был сильным
отрядом Пугачева и поспешно отступил, потеряв до двухсот
человек убитыми.
Высланный противу их
отряд прогнал их, убив на месте двести
человек и захватив до ста шестнадцати.
Ходили маленькими
отрядами по 5
человек, стычки с башибузуками были чуть не ежедневно.
В некотором расстоянии от этого войска стояли особо
человек пятьсот всадников, в числе которых заметны были также казаки; но порядок и тишина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к старшинам, которые находились при своих местах в беспрестанной готовности к сражению, — все удостоверяло, что этот небольшой
отряд не принадлежал к войску князя Трубецкого.
Меж тем небольшой
отряд, наделавший так много тревоги, приблизился к мосту; впереди шло
человек пятьсот безоружных французов, и не удивительно, что они перепугали народ.
Миронов свистнул; ему отвечали тем же, и
человек десять казаков высыпали навстречу путешественникам: это был передовой пикет летучего
отряда, которым командовал артиллерийский офицер.
У мирской избы сидел на скамье начальник
отряда и некоторые из его офицеров. Кругом толпился народ, а подле самой скамьи стояли сержант и семинарист. Узнав в бледном молодом
человеке, который в изорванной фризовой шинели походил более на нищего, чем на русского офицера, старинного своего знакомца, начальник
отряда обнял по-дружески Рославлева и, пожимая ему руку, не мог удержаться от невольного восклицания...
В одну минуту латники были смяты, пехота опрокинута, и в то же время русское «ура!» загремело в тылу французов;
человек триста крестьян из соседних деревень и семинарист с своим
отрядом ударили в расстроенного неприятеля.
Сонно и устало подвигались солдаты и стражники — случайный
отряд, даже не знавший о разгроме уваровской экономии, — и сразу даже не догадались, в чем дело, когда из-под кручи, почти в упор, их обсеяли пулями и треском. Но несколько
человек упало, и лошади у непривычных стражников заметались, производя путаницу и нагоняя страх; и когда огляделись как следует, те неслись по полю и, казалось, уже близки к лесу.
Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка огнями выстрелов, трещала, как сырой хворост на огне. Стреляли из землянки и залпами и в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший
отрядом, получил легкую рану в плечо. Залпами и в одиночку стреляли и в землянку, и все казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там
людей. Потом, на рассвете, сразу все смолкло в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.
На стойбище сбилось народу до двух тысяч. Тут были и киргизы, и башкиры, и казаки, и разные воровские русские
люди, укрывавшиеся в орде и по казачьим станицам. Не было только женщин и детей, потому что весь этот сброд составлял передовой
отряд. Пленников привязали к коновязям, обыскали и стали добывать языка: кто? откуда? и т. д. Арефа отрывисто рассказал свою историю, а Гарусов начал путаться и возбудил общее подозрение.