Неточные совпадения
В могилках наши прадеды,
На
печках деды старые
И в зыбках дети
малые —
Все ваше, все господское!
Катерина Ивановна, как и всегда, чуть только выпадала свободная минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей
маленькой комнате, от окна до
печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря сама с собой и кашляя.
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью
печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно
маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное,
маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
«Бедно живет», — подумал Самгин, осматривая комнатку с окном в сад; окно было кривенькое, из четырех стекол, одно уже зацвело, значит — торчало в раме долгие года. У окна
маленький круглый стол, накрыт вязаной салфеткой. Против кровати —
печка с лежанкой, близко от печи комод, шкатулка на комоде, флаконы, коробочки, зеркало на стене. Три стула, их манерно искривленные ножки и спинки, прогнутые плетеные сиденья особенно подчеркивали бедность комнаты.
«Хозяйка, самовар!» И пойдет суматоха: на сцену является известный погребец, загремят чашки, повалит дым, с душистой струей, от
маленького графинчика, в
печке затрещит огонь, на сковороде от поливаемого масла раздается неистовое шипенье; а на столе поставлена уж водка, икра, тарелки etc., etc.
В углу гостиной, у
печки, в креслах, сидела
маленькая старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно седая и (с первого взгляда заключить было можно) впавшая в совершенное детство.
Вот храпит на
печке духовный брат Конон, вот ровное дыхание
маленького брата Глеба, а за избушкой гуляет по Чистому болоту зимний буран.
А попал туда раз — и в другой придешь. Дома-то у мужика стены голые, у другого и печка-то к вечеру выстыла, а в кабак он придет — там и светло, и тепло, и людно, и хозяин ласковый — таково весело косушечками постукивает. Ну, и выходит, что хоть мы и не
маленькие, а в нашем сословии одно что-нибудь: либо в кабак иди, либо, ежели себя соблюсти хочешь, запрись дома да и сиди в четырех стенах, словно чумной.
Через несколько минут мать сидела, греясь у
печки, в
маленькой комнатке Людмилы. Хозяйка в черном платье, подпоясанном ремнем, медленно расхаживала по комнате, наполняя ее шелестом и звуками командующего голоса.
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная,
маленькая, но чистая, — это сразу бросалось в глаза. Из-за
печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла. В переднем углу на столе горела лампа.
Окошечко вырублено
малое, да и то без стекла,
печки нет.
— Это мир должен. Расход тоже не
маленький. Печку-то перебрать что стоит? Нет, уж что тут. Счастливо оставаться.
В избе между тем при появлении проезжих в
малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от
печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Карты коробились, перегибались, двигались, словно хотели выскочить из
печки. Передонов схватил кочергу и колотил по картам. Посыпались во все стороны мелкие, яркие искры, — и вдруг, в ярком и злом смятении искр поднялась из огня княгиня,
маленькая, пепельно-серая женщина, вся осыпанная потухающими огоньками: она пронзительно вопила тонким голоском, шипела и плевала на огонь.
Так-то лежу, а надо мной на
печке всё такие, вот такие
маленькие барабанщики всё, да так-то отжаривают зорю.
Когда они вошли в хату, всё действительно было готово, и Устенька оправляла пуховики в стене. На столе, накрытом несоразмерно
малою салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба. В хате пахло тестом и виноградом. Человек шесть девок, в нарядных бешметах и необвязанные платками, как обыкновенно, жались в углу за
печкою, шептались, смеялись и фыркали.
Двумя грязными двориками, имевшими вид какого-то дна не вовсе просохнувшего озера, надобно было дойти до
маленькой двери, едва заметной в колоссальной стене; оттуда вела сырая, темная, каменная, с изломанными ступенями, бесконечная лестница, на которую отворялись, при каждой площадке, две-три двери; в самом верху, на финском небе, как выражаются петербургские остряки, нанимала комнатку немка-старуха; у нее паралич отнял обе ноги, и она полутрупом лежала четвертый год у
печки, вязала чулки по будням и читала Лютеров перевод Библии по праздникам.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму крышки гроба. Около двери помещалась печка-голландка, у стены, опираясь в
печку спинкой, стояла широкая кровать, против кровати — стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял у окна, — оно было тёмным пятном на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья сел на стул у окна, оглядел стены и, заметив
маленький образок в углу, спросил...
Отмолилась она, свечки погасила, убрала; гляжу опять:
малое время погодя, старче с
печки лезет, свою икону тащит на божницю, свою и свечку зажигат.
Сначала они молча лезли все к
печке; потом, выпив по стакану горячего сбитня, начинали понемногу отогреваться, и через полчаса в комнате моей повторялась, в
малом виде, суматоха, бывшая после потопа при вавилонском столпотворении: латники, гренадеры, вольтижеры, конные, пешие — все начинали говорить в один голос на французском, итальянском, голландском… словом, на всех известных европейских языках.
От него, как от раскаленной чугунной
печки, било в меня несносным, сухим жаром; лишенный всякого эпителия, тифозный язык моего гостя мотался и вздрагивал; его липнущие
маленькие глаза наводили дрему непробудную.
Спальня у Беликова была
маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые двери стучался ветер, в
печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие…
Я предложил поставить самовар, он согласно кивнул головой и, видимо, забыв, что полураздет, шлепая босыми ногами по мокрому полу, отвел меня в
маленькую кухню. Там, прислонясь спиной к
печке, он повторил...
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а в нём согбенно поместился
маленький старичок в тёмном саване с белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая
печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч белый, и проржавел и рассыпался в ней.
В этом случае на его долю приходилось немножко
меньше, чем на мою: мои все секреты заключались в находившемся у меня под матрацем кинжале, а я обязан был глубоко таить два вверенные мне секрета: первый касался спрятанной в шкафе трубки, из которой Аполлинарий курил вечером в
печку кисло-сладкие белые нежинские корешки, а второй был еще важнее — здесь дело шло о стихах, написанных Аполлинарием в честь некоей «легконосной Пулхерии».
Она ясно представила себе то далекое время, когда ее звали Анюткой и когда она,
маленькая, лежала под одним одеялом с матерью, а рядом, в другой комнате, стирала белье жилица-прачка, и из соседних квартир, сквозь тонкие стены, слышались смех, брань, детский плач, гармоника, жужжание токарных станков и швейных машин, а отец, Аким Иваныч, знавший почти все ремесла, не обращая никакого внимания на тесноту и шум, паял что-нибудь около
печки или чертил или строгал.
Там, у
печки, в которой стряпалось кушанье, хлопотала
маленькая сгорбленная старушка, такая грязная и в таком отвратительном отребье, что жалко было смотреть на нее.
Один, суровый бродяга, лет за сорок, сидел прямо против
печки, обхватив колени руками, внимательно следя за огнем и за
маленьким горшочком, в котором варилась крупа.
В противоположность своей жене доктор принадлежал к числу натур, которые во время душевной боли чувствуют потребность в движении. Постояв около жены минут пять, он, высоко поднимая правую ногу, из спальни прошел в
маленькую комнату, наполовину занятую большим, широким диваном; отсюда прошел в кухню. Поблуждав около
печки и кухаркиной постели, он нагнулся и сквозь
маленькую дверцу вышел в переднюю.
— Это лошадь, это канарейка, это ружье… Вот клетка с птичкой, вот ведро, зеркало,
печка, лопата, ворона… А это вот, посмотрите, это слон! Правда, совсем не похоже? Разве же слоны бывают такие
маленькие, Томми?
А там избенка
малая, низкая, курная, углы морозом пробиты, несет из них, а
печку навозом либо соломой топят…
Молчит Чапурин. Хмурится, кусает нижнюю губу и слегка почесывает затылок. Начинает понимать, что проходимцы его обошли, что он, стыдно сказать, ровно
малый ребенок поверил россказням паломника… Но как сознаться?.. Друг-приятель — Колышкин, и тому как сказать, что плуты старого воробья на кривых объехали? Не три тысячи, тридцать бы в
печку кинул, только б не сознаться, как его ровно Филю в лапти обули.
В одной стене
печка маленькая вровень с полом.
— Нет, я не сумасшедшая, а я знаю, о чем я сокрушаюсь. Я сокрушаюсь о том, что вас много, что во всяком поганом городишке дома одного не осталось, куда бы такой короткобрюхий сверчок, вроде тебя, с рацеями не бегал, да не чирикал бы из-за
печки с
малыми детями! — напирала майорша на Филетера Ивановича, встав со своего ложа. — Ну, куда ты собрался! — и майорша сама подала мужу его фуражку, которую майор нетерпеливо вырвал из ее рук и ушел, громко хлопнув дверью.
Маленькая избушка с
печкой, занимающей треть ее, вся была перекошена, черная, грязная и, к удивлению моему, полна народа.
Другой бы в один час добежал, а
малое дитя, известно, шаг вперед, два в сторону, да и не всякое тебе может босыми ногами по лесным колючкам; тоже надо привычку иметь, а наши девчонки всё, бывало, на
печке гомозятся или на дворе, а в лес боялись бегать.
Выпив еще две рюмки водки, погуляв по комнате, заглянув в замерзшее окно, с подоконников которого уже начала стекать вода, Николай Иванович взял
маленький ящичек и присел на нем у бурчавшей и шипевшей
печки. В открытую дверку на него пахнуло жаром. Шипение стихло, и желтые языки пламени, лениво нагибаясь, облизывали обуглившиеся поленья.
Николай садился у
печки за
маленьким столиком, к которому ему подавали чай.