Неточные совпадения
Еще
меньше мог Левин сказать, что он был дрянь, потому что Свияжский был несомненно честный,
добрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно делал
дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогда сознательно не делал и не мог сделать ничего дурного.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом
деле… Одни скажут: он был
добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Но только Обломов ожил, только появилась у него
добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с
маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый
день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на
маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два
дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это
доброе дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
Дело в том, что Алексей, несмотря на роковое кольцо, на таинственную переписку и на мрачную разочарованность, был
добрый и пылкий
малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности.
Еще
дня через два в класс упало, как петарда, новое сенсационное известие. Был у нас ученик Доманевич, великовозрастный молодой человек, засидевшийся в гимназии и казавшийся среди мелюзги совсем взрослым. Он был
добрый малый и хороший товарищ, но держал себя высокомерно, как профессор, случайно усевшийся на одну парту с малышами.
— Так, так, сынок… Худому учитесь, а
доброго не видите. Ну, да это ваше
дело… да. Не
маленькие и свой разум должны иметь.
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз на вас,
добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или
меньше говорим об этом
дне, лишь только сойдемся.
Маленькой Annette мильон поцелуев от дяди Пу…Еще последняя просьба: не откажите мне помогать советами
добрым моим сестрам, если они будут иметь в них нужду при могущей скоро случиться перемене в их семейных
делах.
Свои
дела устроил благодаря
добрым родным, которые прислали
маленький мильон на расплату вечно существующих долгов…
Лихонина в «Воробьях» уважали за солидность,
добрый нрав и денежную аккуратность. Поэтому ему сейчас же отвели
маленький отдельный кабинетик — честь, которой могли похвастаться очень немногие студенты. В той комнате целый
день горел газ, потому что свет проникал только из узенького низа обрезанного потолком окна, из которого можно было видеть только сапоги, ботинки, зонтики и тросточки людей, проходивших по тротуару.
Только гораздо после я стал совершенно иначе смотреть на это
дело и с комическим удовольствием вспоминать о ссоре с Колпиковым и раскаиваться в незаслуженном оскорблении, которое я нанес
доброму малому Дубкову.
— В самом
деле, что тебе здесь стоять? Ступай в казарму, — проговорил один молодой парень, из военных, с которым я до сих пор вовсе был незнаком,
малый добрый и тихий. — Не твоего ума это
дело.
«И для чего что-либо делать и затевать? — говорит он. — И разве можно любить людей в теперешние смутные времена, когда завтрашний
день одна угроза? Всё, что мы начали, все наши зреющие мысли, все наши предполагаемые
дела, всё то хотя
малое добро, которое мы можем сделать, — разве всё это не будет снесено готовящейся бурей?
Наступал вечер; на землю спускались сумерки; в домах зажигались огни. Выслушав перечень
добрых дел, совершенных в течение
дня квартальными надзирателями, он отправлялся в клуб, где приглашал предводителя идти с ним вместе по стезе добродетели. Предводитель подавался туго, но так как поставленные ему на вид выгоды были до того ясны, что могли убедить даже
малого ребенка, то и он, наконец, уступил.
Рассмотревши
дело и убедившись в справедливости всего вышеизложенного, начальство не только не отрешило
доброго помпадура от должности, но даже опубликовало его поступки и поставило их в пример прочим. «Да ведомо будет всем и каждому, — сказано было в изданном по сему случаю документе, — что лучше одного помпадура
доброго, нежели семь тысяч злых иметь, на основании того общепризнанного правила, что даже
малый каменный дом все-таки лучше, нежели большая каменная болезнь».
Мы закончили наш первый дачный
день в «остерии», как назвал Пепко
маленький ресторанчик, приютившийся совсем в лесу. Безумный кутеж состоял из яичницы с ветчиной и шести бутылок пива. Подавала нам какая-то очень миловидная девушка в белом переднике, — она получила двойное название —
доброй лесной феи и ундины. Последнее название было присвоено ей благодаря недалекому озеру.
— И ведомо так, — сказал Лесута. — Когда я был стряпчим с ключом, то однажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне: «Ты, Лесута,
малый добрый, знаешь свою стряпню, а в чужие
дела не мешаешься». В другое время, как он изволил отслушать часы и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль…
В
маленьком хозяйстве Дуни и отца ее было в ту пору очень мало денег; но деньги эти, до последней копейки, пошли, однако ж, на панихиду за упокой души рабы божией Анны, — и каждый год потом, в тот самый
день, сосновские прихожане могли видеть, как дедушка Кондратий и его дочка ставили перед образом тонкую восковую свечу, крестились и произносили молитву, в которой часто поминалось имя
доброй тетушки Анны.
Телятев. Мы на него не сердимся, он
добрый малый. А не убираться ли нам в самом
деле?
В служебных
делах он был, несмотря на свою молодость и склонность к легкому веселью, чрезвычайно сдержан, официален и даже строг; но в общественных он был часто игрив и остроумен и всегда добродушен, приличен и bon enfant, [
Добрый малый,] как говорил про него его начальник и начальница, у которых он был домашним человеком.
— Силища у него была — беда, какая! Двупудовой гирей два десятка раз без передыху крестился. А
дела — нету, земли — маленько, вовсе мало… и не знай сколько! Просто — жрать нечего, ходи в кусочки. Я,
маленький, и ходил по татарам, у нас там все татара живут,
добрые Татара, такие, что — на! Они — все такие. А отцу — чего делать? Вот и начал он лошадей воровать… жалко ему было нас…
И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий
малый,
С мечтательной и буйной головой.
Такие люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь
добрыми деламиКупить себе прощенье за грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или короля —
Так мне не худо знать…
Сухая
маленькая голова ее с седыми волосами слабо покачивалась, а лицо было такое
доброе и такое чистое, как будто она десять раз на
день промывала его во всех морщинках.
Наш век смешон и жалок, — всё пиши
Ему про казни, цепи да изгнанья,
Про темные волнения души,
И только слышишь муки да страданья.
Такие вещи очень хороши
Тому, кто мало спит, кто думать любит,
Кто
дни свои в воспоминаньях губит.
Впадал я прежде в эту слабость сам,
И видел от нее лишь вред глазам;
Но нынче я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь. — Герой мой
добрый малый.
Таково веселье на братчинах спокон веку водилось… «Как все на пиру напивалися, как все на пиру наедалися, и все на пиру пьяны-веселы, все на пиру порасхвастаются, который хвастает
добрым конем, который хвастает золотой казной, разумный хвалится отцом с матерью, а безумный похвастает молодой женой… А и будет
день ко вечеру, от
малого до старого начинают робята боротися, а в ином кругу на кулачки битися… От тоя борьбы от ребячия, от того боя кулачного начинается драка великая» [Былина о Ваське Буслаеве.].
— Обожди, друг, маленько. Скорого
дела не хвалят, — ответила Манефа. — Ты вот погости у нас —
добрым гостям мы рады всегда, — а тем временем пособоруем, тебя позовем на собрание — дело-то и будет в порядке… Не
малое дело, подумать да обсудить его надо… Тебе ведь не к спеху? Можешь недельку, другую погостить?
Ничего нет вернее смерти, того, что она придет для всех нас. Смерть вернее, чем завтрашний
день, чем наступление ночи после
дня, чем зима после лета. Отчего же мы готовимся к завтрашнему
дню, к ночи, к зиме, а не готовимся к смерти? Надо готовиться и к ней. А приготовление к смерти одно —
добрая жизнь. Чем лучше жизнь, тем
меньше страх смерти, и тем легче смерть. Для святого нет смерти.
Я доволен в особенности тем, что, оказав
маленькую услугу тебе, как
доброму другу, вместе с тем оказал услугу и нашему
делу.
В один сумрачный ненастный
день, в начале октября 186* года, в гардемаринскую роту морского кадетского корпуса неожиданно вошел директор, старый, необыкновенно простой и добродушный адмирал, которого кадеты нисколько не боялись, хотя он и любил иногда прикинуться строгим и сердито хмурил густые, нависшие и седые свои брови, журя какого-нибудь отчаянного шалуна. Но
добрый взгляд
маленьких выцветших глаз выдавал старика, и он никого не пугал.
— Думать надо, его обворовывают. Все тащат: и приказчики, и караванные, и ватажные. Нельзя широких
дел вести без того, чтобы этого не было, — молвил луповицкий хозяин, Андрей Александрыч. — И в
маленьких делах это водится, а в больших и подавно. Чужим
добром поживиться нынче в грех не ставится, не поверю я, чтобы к Смолокурову в карман не залезали. Таковы уж времена. До легкой наживы все больно охочи стали.
Всю долгую ночь
добрая тетя Леля ухаживала за больною, меняя лед на ее головке, вливая ей в запекшийся от жара ротик лекарство. А наутро с желтым осунувшимся лицом с синими кольцами вокруг глаз, но все такая же бодрая, сильная духом, жившим в этом худеньком теле, спешила она к своим
маленьким стрижкам «пасти» свое «стадо милых ягняток», как говорила она в шутку, тянуть долгий, утомительный, полный хлопот и забот приютский
день.
Своим ровным, резким голосом она нанизывала фразу за фразой, строго покрикивая на нерадивую, поминутно отстающую от подруг Машу Рыжову или на
маленькую, болезненную Чуркову, украшавшую то и
дело чернильными кляксами свою тетрадь, но при этом лицо ее все еще хранило то недавнее выражение радости, с которым она вошла объявить счастливую весть о выздоровлении Наташи, а глаза смотрели мягче и
добрее, каким-то совсем новым и непривычным им взглядом.
— Да и вы думаете так же. Для
маленького зла вы слишком большой человек, как и миллиарды слишком большие деньги, а большое зло… честное слово, я еще не знаю, что это значит — большое зло? Может быть, это значит: большое
добро? Среди недавних моих размышлений, когда я… одним словом, пришла такая странная мысль: кто приносит больше пользы человеку: тот, кто ненавидит его, или тот, кто любит? Вы видите, Магнус, как я еще несведущ в человеческих
делах и как я… готов на все.
Эта неожиданная ласка и этот
добрый голосок странно напомнили
маленькой Тасе что-то милое, родное — напомнили ей её маму, прежнюю,
добрую, ласковую маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со
дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу девочки и сдавила его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.
А тут вот, в самых крутых обстоятельствах, нашлась
добрая душа, которая сама предложила мне, правда очень. скромную, сумму. Но я решил жить на самые
малые деньги, и всего несколько месяцев, так чтобы к весне вернуться домой, для окончательной ликвидации моего издательского
дела.
В Вене я больше видал русских. Всего чаще встречался опять с зоологом У. —
добрым и излиятельным
малым, страстным любителем театра и сидевшим целые
дни над микроскопом. Над ним его приятели острили, что он не может определить, кто он такой — Гамлет или Кёлликер — знаменитый гистолог и микроскопист. У него была страстишка произносить монологи, разумеется по-русски, ибо немецкий прононс был у него чисто нижегородский. Он умудрялся даже такое немудрое слово, как «Kase» (сыр) произносить как «Kaise».
— Радость вы наша! Создаст же господь такую доброту! Радуйтесь, матушка, на свои
добрые дела глядючи! А вот нам, грешным, и порадоваться у себя не на что… Люди мы
маленькие, малодушные, бесполезные… мелкота… Одно звание только, что дворяне, а в материальном смысле те же мужики, даже хуже… Живем в домах каменных, а выходит один мираж, потому — крыша течет… Не на что тесу купить.
И с брызнувшими из глаз слезами он бросился на шею толстенького
маленького человечка, сделавшего такое
доброе дело и, обливая слезами его лицо и руки, шептал...
В кармане его сюртука находилась дорогая старинная фарфоровая табакерка, наполненная нюхательным табаком, и два раза в
день — утром, встав с постели, и вечером, ложась спать, —
добрый немец открывал табакерку, доставшуюся ему по наследству от матери, с нарисованным на крышке по фарфору ее портретом, и, погрузив в нее свой
маленький шарообразный носик, он наслаждался некоторое время ароматным запахом табака.
И старый и
малый оплакивали
доброго государя, которого любили одни по опытам на себе его благих
дел, а другие, мало жившие на свете, по сочувствию народному.
Леандров (про себя). Он подает мне условленный знак… а! понимаю. (Садясь с Виталиной на скамейку подле беседки, вслух.) О чем, бишь, мы говорили? Да, о сыне. В самом
деле, славный и
добрый малый! Живой портрет матери, которую я страстно любил! Знаете ли, ваша Наталья Ивановна мне ее живо напоминает. Одно и то же имя; звук голоса — словно слышу мою Наташу. Как она хороша, моя голубушка!
Они хотят не понизу идти, а поверху летать, но, имея, как прузи, крыльца
малые, а чревища великие, далеко не залетят и не прольют ни света веры, ни услады утешения в туманы нашей родины, где в дебрь из дебри ходит наш Христос — благий и
добрый и, главное, до того терпеливый, что даже всякого самого плохенького из слуг своих он научил с покорностью смотреть, как разоряют его
дело те, которые должны бы сугубо этого бояться.
Ростов сделался загрубелым,
добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre, [дурного тона.] но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своею жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что
дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.