Неточные совпадения
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до
малого все деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом,
луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И каждый год это делается по всей России.
В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек со всякими пряженцами [Пряженцы — «
маленькие пирожки с мясом и
луком; подается к ним суп или бульон».
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от
Луки (так я делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на
малое свое содержание, один часок.
«Грызиками» назывались владельцы
маленьких заведений, в пять-шесть рабочих и нескольких же мальчиков с их даровым трудом. Здесь мальчикам было еще труднее: и воды принеси, и дров наколи, сбегай в лавку — то за хлебом, то за
луком на копейку, то за солью, и целый день на посылках, да еще хозяйских ребят нянчи! Вставай раньше всех, ложись после всех.
— Я считаю долгом объясниться с вами откровенно,
Лука Назарыч, — ответил Мухин. — До сих пор мне приходилось молчать или исполнять чужие приказания… Я не
маленький и хорошо понимаю, что говорю с вами в последний раз, поэтому и скажу все, что лежит на душе.
Этот
Лука Кузьмич был тот самый
маленький, тоненький, с востреньким носиком, молоденький арестантик нашей казармы, из хохлов, о котором уже как-то и упоминал я.
— Кому
Лука, а тебе
Лука Кузьмич, — нехотя отозвался
маленький и тоненький арестантик с востреньким носиком.
Он уже отрубил себе от тонкой жердины дорожную дубинку, связал
маленький узелок, купил на базаре две большие лепешки с
луком и, засунув их в тот же карман, где лежали у него деньги, совсем готов был выступить в поход, как вдруг приехал новый протопоп Иродион Грацианский.
— Какое приданое? Девку берут, девка важная. Да ведь такой чорт, что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет.
Лука есть казак, сосед мне и племянник, молодец
малый, чтò чеченца убил, давно уж сватает; так все не отдает. То, другое да третье; девка молода, говорит. А я знаю, что думает. Хочет, чтобы покла̀нялись. Нынче чтò сраму было за девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый казак в станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
Между тем как дело шло на пульку, неутомимая Пелагея принесла на
маленький столик поднос с графином и стаканчиками на ножках, потом тарелку с селедками, пересыпанными
луком. Селедки хотя и были нарублены поперек, но, впрочем, не лишены ни позвоночного столба, ни ребер, что им придавало особенную, очень приятную остроту. Игра кончилась мелким проигрышем и крупным ругательством между людьми, жившими вместе целый бостон. Медузин был в выигрыше, а следовательно, в самом лучшем расположении духа.
Лука. Не будешь! Ничего не будет! Ты — верь! Ты — с радостью помирай, без тревоги… Смерть, я те говорю, она нам — как мать
малым детям…
Обыкновенная пища
малого из крестьян — хлеб, квас,
лук; он жив, бодр, здоров, работает легкую полевую работу.
Лука принял узелок и замер: чувствует, что это что-то
малое и легковесное! Раскрыл уголок платочка и видит: это одна басма с нашего ангела сорвана, а самой иконы нет.
Ну,
Лука Кирилов его, наконец,
малое дело немножечко допросился, только, разумеется, не все он ему открыл, а самую лишь ничтожность сущности обнаружил, как-то говорит: «С меня эта барыня требует, чтоб я у вас ей пять тысяч взаймы достал».
Пелагея накрошила коренной с
маленьким душком рыбы и хлеба в щанную чашку, зеленого
лука туда нарезала, квасу налила. Хоть рыба была голая соль, а квас такой, что, только хлебни, так глаза в лоб уйдут, но тюря голодной семье показалась до того вкусною, что чашка за чашкой быстро опрастывались. Ели так, что только за ушами трещало.
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая
маленький костяной
лук с серебряной стрелой, — это подарил мне мой братец — Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие
маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
— Право,
Лука Иваныч, — вскричала она, запахиваясь в свою мантилью, хотя в комнате было не
меньше семнадцати градусов по Реомюру, — так нельзя жить!.. без солидарности мы все пропали!
Ровно через неделю, поздно ночью, к воротам дома, где жил
Лука Иванович, подъехали сани без козел, в виде какой-то корзины с широким щитом, запряженные парой круглых
маленьких лошадок. Фыркая и шумя погремушками, еле остановились лошадки на тугих вожжах. Ими правила женская фигура в меховой шапочке и опушенном бархатном тулупчике.
Затинные пищали были собственно малокалиберные пушки; их заряжали с казенной части, или ружей, двойных колчанов с
луками и стрелами, сулицы — род
малого копья, которым поражали неприятеля издали, кистеней и бердышей.].
Стр. 441.…какой-то толстенький человек в мохнатом пальто (
Лука Иванович признал в нем актера)… — Имеется в виду, судя по воспоминаниям Боборыкина, артист московского
Малого театра П. В. Васильев (1832–1879).
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая
маленький костяной
лук с серебряною стрелою, — это подарил мне мой братец Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие
маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
Тотчас же он перешел от стола к окну, за трельяж, и сел подле часов на
маленькой козетке.
Лука Иванович последовал за ним и уместился покойно на кушетке, занимавшей другой угол, против дверей в кабинетик Юлии Федоровны.
Проскудин оказался, однако, дома. Это был приземистый
малый, таких лет, как
Лука Иванович, т. е. сильно за тридцать, с круглой белокурой бородой, с пухлым лицом и довольно большой, блестящей лысиной. Глаза его щурились и часто смеялись. Он сам отворил гостю.
Представьте себе движущийся чурбан, отесанный ровно в ширину, как в вышину, нечто похожее на человека, с лицом плоским, точно сплющенным доской, с двумя щелочками вместо глаз, с
маленьким ртом, который доходит до ушей, в высокой шапке даже среди собачьих жаров; прибавьте еще, что этот купидончик [Купидон — бог любви у римлян, то же, что и Амур; у греков — Эрот (Эрос).] со всеми принадлежностями своими: колчаном,
луком, стрелами — несется на лошадке, едва приметной от земли, захватывая на лету волшебным узлом все, что ему навстречу попадается, — гусей, баранов, женщин, детей…
"Пожива, видно,
малая", — подумал
Лука Иванович ей вслед. Он пошел, замедляя ход и поглядывая на дроги, качавшиеся от неровностей мостовой.
Затинные пищали были собственно мелкокалиберные пушки; их заряжали с казенной части.], или ружей, двойных колчанов с
луками и стрелами, сулицы [Сулицы — род
малого копья.], которым поражали неприятеля издали, кистеней и бердышей.
— Вы мне так нужны, добрый
Лука Иваныч, я теперь на самом критическом пункте моего замысла. Пожалуйста, пожертвуйте мне каких-нибудь два часа, даже
меньше.
Не бойся,
малое стадо, ибо отец ваш благоволил дать вам царство (
Лук. XII, 32).