Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве
мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою.
«Знаю я,
говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «
Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Я еще как ребенком был, —
говорит, бывало, — так
мамка меня с ложечки водкой поила, чтобы не ревел, а семи лет так уж и родитель по стаканчику на день отпущать стал.
Мальчик без штанов. А это, когда
мамка ругается, так
говорит: ах, пострели те горой! Оттого и постреленок!
Стара была его
мамка. Взял ее в Верьх еще блаженной памяти великий князь Василий Иоаннович; служила она еще Елене Глинской. Иоанн родился у нее на руках; у нее же на руках благословил его умирающий отец.
Говорили про Онуфревну, что многое ей известно, о чем никто и не подозревает. В малолетство царя Глинские боялись ее; Шуйские и Бельские старались всячески угождать ей.
— Ну что ты на него глаза таращишь? — сказала
мамка. — Съесть его, что ли, хочешь? Разве он не правду
говорит? Разве видывали прежде на Руси кромешников?
— Я ей
говорил: «Смотри,
мамка! Он тебя убьёт!..» Не слушала… Только просит, чтоб я ему не сказывал ничего… Гостинцы за это покупала. А фетьфебель всё пятаки мне дарил. Я ему принесу записку, а он мне сейчас пятак даст… Он — добрый!.. Силач такой… Усищи у него…
— Ха, ха, ха… пойдем, пойдем, расскажи-ка это матери… Анна Андреевна, а Анна Андреевна! Послушай-ка, что
говорит наш молодчик… ха, ха, ха!.. Ну-ка, Ваня, скажи же
мамке, за что бы ты высек Михешку-то Кузнецова…
А я вместо всего ихнего доброжелания вот эту господку купил… Невелика господка, да дубра… Може, и Катря еще на ней буде с мужем господуроваты… Бидна Катруся! Я ее с матерью под тополями Подолинского сада нашел… Мать хотела ее на чужие руки кинуть, а сама к какой-нибудь пани в
мамки идти. А я вызверывся да
говорю ей...
Нет его, да и только! Бабы
говорят: «ребята затащили», — мужики дерут ребят за виски; ребята
говорят: «
мамка скрала», — мужики мнут
мамке потылицу… Всем дела много, а нож все-таки не отыскивается.
Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в
мамках, а потом в няньках, выражалась деликатно, и с лица ее все время не сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у нее было странное, как у глухонемой.
В числе уроков, данных
мамкою своей воспитаннице, как себя вести и что когда
говорить, был и тот, что и каким голосом следовало отвечать отцу, когда он молвит ей о женихе. Эпиграф, взятый нами для настоящей главы, с должным, мерным причитанием, затвердила на подобный случай Анастасия, но теперь было не до него. Она стояла у изголовья отцовой кровати ни жива ни мертва; она ничего не могла вымолвить и утирала тонким рукавом своим слезы, льющиеся в изобилии. Отец продолжал...
— И
мамка ушла… Посадила меня на крыльцо и
говорит, сиди здесь… мне тебя кормить нечем… и ушла.
— Отнесу, матушка, —
говорила мамка, все еще заглядывая в окно, чтобы не потерять удовольствия зрелища, — отнесу, хоть бы сам Иван Васильевич стоптал меня конем своим. Да вот и наш басурман… Он что тут?.. Побежать, родная, побежать, не опоздать.
Угрозы подействовали, как ушат холодной воды над сумасшедшим, который готов замахаться до смерти головой;
мамка приутихла и обещала под клятвою не
говорить об этом боярину.
— Что с тобою, родная моя? — спрашивала ее
мамка. — Ты вся горишь, ты, сидя, вздрагиваешь и
говоришь сама с собою непонятные речи.
Семи лет перевезли меня в Софьино, что под Москвою, на берегу же Москвы-реки. С того времени дан мне был в воспитатели Андрей Денисов, из рода князей Мышитских.
Говорили много об учености, приобретенной им в Киевской академии, об его уме и необыкновенных качествах душевных. Но мне легче было бы остаться на руках доброй, простодушной моей
мамки, которой память столько же для меня драгоценна, сколько ненавистно воспоминание о Денисове, виновнике всех моих бедствий.
И что ж? сколько
мамка ни берегла ее от худого глаза, умывая водой, на которую пускала четверговую соль и уголья; как ни охраняли рои сенных девушек; что ни
говорили ей в остережение отец, домашние и собственный разум, покоренный общим предрассудкам, — но поганый немчин, латынщик, чернокнижник, лишь с крыльца своего, и Анастасия находила средства отдалить от себя
мамку, девичью стражу, предрассудки, страх, стыдливость — и тут как тут у волокового окна своей светлицы.
Крестный сын ее, урывками и украдкой от сторожких глаз и слуха
мамки, передал ей свой разговор со старушкой, мучительные опасения Антона, чтобы не узнали о пропаже драгоценного креста, опасения насчет ее здоровья и спокойствия; Андрюша рассказал все, все, что ни
говорил друг его, и Анастасия не могла не благодарить того и другого.
Даже замужние, бойкие женщины приходят от них в смущение; пригожим девицам
мамки, отпуская их с крестным знамением на куртаги, [Приемные дни во дворце (нем.).] строго наказывают беречься пуще огня глаза Волынского, от которого,
говорят они, погибла не одна их сестра.
Мамка осмелилась спросить о тельнике: Анастасия зарыдала и наконец, на все увещания, обеты и клятвы не
говорить отцу, сказала, что, вероятно, потеряла крест, гуляя на днях в саду, что искала и не могла найти.
„Прогневали мы, родной, Господа! —
говаривала мне
мамка моя, указывая на это явление.
Няньки и
мамки, считавшие себя адвокатами прав раскармливаемого ими на убой маслюхинского потомства, ходили на цыпочках и
говорили шепотом: «слава богу, Пилатка наша утихомирилась».