Неточные совпадения
— Это, брат, не
то, что с «кособрюхими» лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек? какого чину и звания? — гуторят они
меж собой.
Но дело в
том, что завелось
меж ними много всякой мерзости.
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду, —
Всё подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между
темОтрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала
меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою
той, что названа
Пора
меж волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Но дружбы нет и
той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно,
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, —
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал.
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он
меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.
То были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот
меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И
то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
— Нет, не будет драться, — сказал волшебник, таинственно подмигнув, — не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не забудь
того, что сказал тебе я
меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!
То над носом юлит у коренной,
То лоб укусит пристяжной,
То вместо кучера на ко́злы вдруг садится,
Или, оставя лошадей,
И вдоль и поперёк шныряет
меж людей...
Да только помните
ту разницу
меж нас...
Те шепчутся, а
те смеются
меж собой.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят,
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут
меж собою.
И летней, теплой ночи
тьмаДушна, как черная тюрьма.
Во
тьме ночной они, как воры,
Ведут свои переговоры,
Измену ценят
меж собой,
Слагают цифр универсалов,
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов.
Главное затруднение встречалось в
том, что даже приблизительно невозможно было определить
те межи и границы, о которых шел спор.
Впрочем, и сам уже знал, что давно нездоров, и еще за год пред
тем проговорил раз за столом мне и матери хладнокровно: «Не жилец я на свете
меж вами, может, и года не проживу», и вот словно и напророчил.
И надо ж было случиться такому обстоятельству: как и в
тот день, так и теперь — русак возьми да вскочи перед собаками из-под
межи на косогоре!
А так как имение было небольшое,
то пустошь эта была последняя, и затем оставалась только земля, замежеванная в одной окружной
меже, и рвать ее на клочки для продажи частями представлялось неудобным.
—
То Карпатские горы! — говорили старые люди, —
меж ними есть такие, с которых век не сходит снег, а тучи пристают и ночуют там.
Меж чернеющих под паром
Плугом поднятых полей
Лентой тянется дорога
Изумруда зеленей…
Все на ней теперь иное,
Только строй двойной берез,
Что слыхали столько воплей,
Что видали столько слез,
Тот же самый… //…Но как чудно
В пышном убранстве весны...
В городе Дубно нашей губернии был убит уездный судья. Это был поляк, принявший православие, человек от природы желчный и злой. Положение
меж двух огней озлобило его еще больше, и его имя приобрело мрачную известность. Однажды, когда он возвращался из суда, поляк Бобрик окликнул его сзади. Судья оглянулся, и в
то же мгновение Бобрик свалил его ударом палки с наконечником в виде топорика.
Любимые места у русака для логова — сурчины, где он ложится у самой сурочьей норы и прячется в нее при первой опасности; потом снежные удулы по
межам и овражкам: в них он делает себе небольшое углубление в виде норы, в которое ложится; если дует погодка и тащит снежок,
то заметет совсем лаз в его логово.
Первое уменьшение числа перепелок после порядочного мороза или внезапно подувшего северного ветра довольно заметно, оно случается иногда в исходе августа, а чаще в начале сентября; потом всякий день начинаешь травить перепелок каким-нибудь десятком меньше; наконец, с семидесяти и даже восьмидесяти штук сойдешь постепенно на три, на две, на одну: мне случалось несколько дней сряду оставаться при этой последней единице, и
ту достанешь, бывало, утомив порядочно свои ноги, исходив все места, любимые перепелками осенью: широкие
межи с полевым кустарником и густою наклонившеюся травою и мягкие ковылистые ложбинки в степи, проросшие сквозь ковыль какою-то особенною пушистою шелковистою травкою.
Да, ежели выбор решить я должна
Меж мужем и сыном — не боле,
Иду я туда, где я больше нужна,
Иду я к
тому, кто в неволе!
Луна плывет высоко над землею
Меж бледных туч;
Но движет с вышины волной морскою
Волшебный луч.
Моей души тебя признало море
Своей луной,
И движется — и в радости и в горе —
Тобой одной.
Тоской любви, тоской немых стремлений
Душа полна;
Мне тяжело… Но ты чужда смятений,
Как
та луна.
Приложившись головой к подушке и скрестив на груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные
межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в
то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением.
Когда мы проезжали между хлебов по широким
межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами,
то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Долго мы ехали
межами, и вот начал слышаться издалека какой-то странный шум и говор людей; чем ближе мы подъезжали,
тем становился он слышнее, и, наконец, сквозь несжатую рожь стали мелькать блестящие серпы и колосья горстей срезанной ржи, которыми кто-то взмахивал в воздухе; вскоре показались плечи и спины согнувшихся крестьян и крестьянок.
Долгое время Антошка погрязал в ничтожестве и никак не мог выбиться из колеи мелкого торгаша-зазывателя и облапошивателя, да и
то не за свой счет, а за счет какого-нибудь капиталиста, зорко следившего, чтобы лишний пятак не задерживался
меж Антошкиных пальцев.
— Мы и сами в
ту пору дивились, — сообщает, в свою очередь, староста (из местных мужичков), которого он на время своего отсутствия, по случаю совершения купчей и первых закупок, оставил присмотреть за усадьбой. — Видите — в поле еще снег не тронулся, в лес проезду нет, а вы осматривать приехали. Старый-то барин садовнику Петре цалковый-рупь посулил, чтоб вас в лес провез по
меже: и направо и налево — все, дескать, его лес!
— Это… это, тут было больше вино, Петр Степанович. (Он поднял вдруг голову.) Петр Степанович! Если фамильная честь и не заслуженный сердцем позор возопиют
меж людей,
то тогда, неужели и тогда виноват человек? — взревел он, вдруг забывшись по-давешнему.
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя снять, — и
то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет
меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— А он взял да и промотал его! И добро бы вы его не знали: буян-то он был, и сквернослов, и непочтительный — нет-таки. Да еще папенькину вологодскую деревеньку хотели ему отдать! А деревенька-то какая! вся в одной
меже, ни соседей, ни чересполосицы, лесок хорошенький, озерцо… стоит как облупленное яичко, Христос с ней! хорошо, что я в
то время случился, да воспрепятствовал… Ах, маменька, маменька, и не грех это вам!
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина.
Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь,
то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
И видя, что его нету, ибо он, поняв намек мой, смиренно вышел, я ощутил как бы некую священную острую боль и задыхание по
тому случаю, что смутил его похвалой, и сказал: „Нет его, нет, братия,
меж нами! ибо ему не нужно это слабое слово мое, потому что слово любве давно огненным перстом Божиим начертано в смиренном его сердце.
А в это время корабль уже выбрался далеко, подымил еще, все меньше, все дальше, а там не
то, что Лозинскую, и его уже трудно стало различать
меж другими судами, да еще в тумане. Защекотало что-то у обоих в горле.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы
то ни было издохнуть где-нибудь на
меже, в
то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Принялись пить пиво. Но было скучно. Шары так и не находились. Ругались
меж собою, бранили маркера.
Тот чувствовал себя виноватым и отмалчивался.
Меж явью и сном встало воспоминание о
тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню, как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого, как на медали. Вдруг разговор стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после
того губы беседующих стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
— Я. — Гарден принес к столу стул, и комиссар сел; расставив колена и опустив
меж них сжатые руки, он некоторое время смотрел на Геза, в
то время как врач, подняв тяжелую руку и помяв пальцами кожу лба убитого, констатировал смерть, последовавшую, по его мнению, не позднее получаса назад.
Я вошел, очутясь в маленьком пространстве, где справа была занавешенная простыней койка. Дэзи сидела
меж койкой и столиком. Она была одета и тщательно причесана, в
том же кисейном платье, как вчера, и, взглянув на меня, сильно покраснела. Я увидел несколько иную Дэзи: она не смеялась, не вскочила порывисто, взгляд ее был приветлив и замкнут. На столике лежала раскрытая книга.
— Если б только он был побойчее, так я бы в него вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять, и на лбу такая же отметина. Правда,
тот не пошел бы шагом, как этот… а уж так схожи
меж собой, как две капли воды.
— Боярин! — сказал Образцов. — Когда мы не согласны
меж собою,
то пусть решит весь Нижний Новгород, кто из всех нас любит более свое отечество.
Между
тем, сколько мог он расслушать, поляки, собравшись в кружок, рассуждали
меж собою: должны ли воротиться или продолжать его преследовать?
— Вестимо чем: он мужик ражий, голос как из бочки; а на площади,
меж глупого народа,
тот и прав, кто горланит больше других.
— Кажись, по муромской. Кабы знато да ведано, так я
меж слов повыспросил бы у боярских холопей: они часто ко мне наезжают. Вот дней пять
тому назад ночевал у меня Омляш; его посылали тайком к боярину Лесуте-Храпунову; от него бы я добился, как проехать на Теплый Стан; хоть он смотрит медведем, а под хмельком все выболтает. В прошлый раз как он вытянул целый жбан браги, так и принялся мне рассказывать, что у них на хуторе…
— Ой, Опанас, Опанас. Умный ты хлопец, а
того, видно, не знаешь, что
меж дверей не надо носа совать, чтобы как-нибудь не захлопнули…
Сначала один горнист, где-то далеко, затрубил чуть слышно,
меж гулом выстрелов: та-та-та-та, та-ти та-та, та-ти, та-та, та-ти-тата,
та,
та,
та, а потом, все ближе и ближе, на разные голоса и другие горнисты заиграли наступление… Выстрелы сделались еще чаще… Среди нас громыхала артиллерия, и, как на ученье, в ногу, шли колонны… Когда они поравнялись с нами, раздалась команда: «Пальба батальонами»… Присоединились мы кучками к надвинувшимся войскам…
По всему этому, отпуская семью в Европу «к мещанам», он сам стоически держался родного края, служа обществу. Он был сначала выбран дворянством в посредники полюбовного размежевания и прославился своею полезнейшею деятельностью. Люди, которые испокон века вели между собою мелкие и непримиримые вражды и при прежних посредниках выходили на
межи только для
того, чтобы посчитаться при сторонних людях, застыдились дяди и стали смолкать перед его энергическими словами...
Он рассчитывал стрелять по княгине из-за большой башни; а если ему и оттоле не удастся ее одолеть,
то все-таки не отступить от намерения — соединить протозановские
межи со своими по другому способу.