Неточные совпадения
Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на
место его воли — любовь, и эта новая
философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать
места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
«
Философия права — это попытка оправдать бесправие», — говорил он и говорил, что, признавая законом борьбу за существование, бесполезно и лицемерно искать в жизни
место религии,
философии, морали.
Гегель во время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства
местом и почетом, намеренно взвинтил свою
философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти проклятые практические вопросы, с которыми трудно ладить и на которые надобно было отвечать положительно.
Это было, вероятно, единственное
место во Франции, где обсуждались проблемы феноменологии и экзистенциальной
философии.
Догматическое богословие должно уступить
место религиозной
философии.
Смельская. Что ты! А он-то что понимает? Он будет городить свою
философию; нужно очень. И ты, милая Саша, напрасно его слушаешь! Не слушай, не слушай ты его, коли добра себе желаешь! Он тебя только с толку сбивает. Философия-то хороша в книжках; а он поживи-ка, попробуй, на нашем
месте! Уж есть ли что хуже нашего женского положения! Ты домой, так пойдем!
Смельская. Ах, оставьте, пожалуйста, ваши рассуждения! Ваша
философия теперь не к
месту. Это совсем не подарок, это он ей за билет в бенефис.
Тут опять чуть ли не первое
место принадлежит дамам и барышням, изучающим греческий язык, политическую экономию,
философию, астрономию, и проч. Учиться чему-нибудь очень похвально, и почему ж даме или барышне не предоставить права изучать что угодно? Но дело не в науке; дело в претензии и педантизм, которые наводят всегда на всех адскую скуку.
Анна Петровна. Нет. Не говорите больше ни слова об этом… Не придавайте моему отказу жизненного значения… Суета, мой друг! Если бы мы владели всем тем, что любим, то у нас не хватило бы
места… для наших владений… Значит, не совсем неумно и нелюбезно поступают, когда отказывают… (Хохочет.) Вот вам и
философия на закуску! Что это за шум? Слышите? Бьюсь об заклад, что это Платонов бунтует… Что за характер!
Для рационалистической
философии, для которой высшим критерием является непрерывность мышления и рациональное преодоление антиномий, тварность есть вообще ложная, ибо противоречивая, идея, которой не
место в критической метафизике.
Более того, она может ее собой обосновывать, давая ей в себе
место, из нее или в ней может истечь время, которое не могло бы непосредственно начинаться из Вечности [У Шеллинга в «
Философии Откровения» (1, 306–309; II, 108–109) имеются чрезвычайно тонкие замечания о том, что между вечностью и временем должно находиться нечто, с чего бы могло начаться время и что может стать предшествующим, если только появится последующее, а таким последованием и установится объективное время.
И это сродство было осознано и самим Гегелем, который неоднократно и с глубоким уважением говорит о Беме [В своей «Истории
философии» Гегель отводит Я. Беме
место в «новейшей
философии», в ряду ее зачинателей (Ankündigung der neuern Philosophie), наряду с Бэконом Веруламским.
Она была испорчена на самом интересном
месте, именно в тот самый золотой год, когда Артур сделался доктором
философии и магистром математических наук.
Наконец, однажды я окончательно испугал мать: это случилось тотчас, чуть я только коснулся логики и
философии. Я опять зафантазировался — и когда матушка умоляла меня рассеяться, я, после продолжительной потери аппетита и глубочайшей сосредоточенности в себе, открылся ей, что терзаюсь неотвязною мыслию: отчего все умные люди не соберутся в одно
место и не устроят такого государства, где бы или государь философствовал, или же бы где философ царствовал.
Философии вечно угрожает рабство то со стороны религии, то со стороны науки, и трудно ей удержаться в своем собственном
месте, отстоять свой собственный путь.
Пришла весна, и Люксембургский сад (тогда он не был урезан, как впоследствии) сделался на целые дни
местом моих уединенных чтений. Там одолевал я и все шесть томов"Системы позитивной
философии", и прочел еще много книг по истории литературы,
философии и литературной критике. Никогда в моей жизни весна — под деревьями, под веселым солнцем — не протекала так по-студенчески, в такой гармонии всех моих духовных запросов.
Ректор, либеральный и гуманный И. Е. Андреевский, был смещен, и на его
место назначен профессор
философии и психологии нашего, филологического, факультета, Михаил Иванович Владиславлев.
Михаил Иванович Владиславлев. Профессор
философии и психологии. Он у нас на первом курсе читал логику. Здоровенный мужичина с широким, плоским лицом, с раскосыми глазами, глядевшими прочь от носа. Смотрел медведем. Читал бездарно. Мне придется о нем рассказывать впоследствии, когда за крепкую благонадежность его сделали ректором на
место смещенного Андреевского.
Это
место совершенно противоположно материализму и приближает к экзистенциальной
философии.]
Главенствующее
место занимает дух в
философии Гегеля, которая хочет быть
философией духа, и у Гегеля греческий интеллектуализм, греческий логос оказывается очень трансформированным, и главным признаком духа является свобода, что было чуждо греческой мысли.
Вне-антропологическая и под-антропологическая
философия не может быть названа творческой
философией — в ней нет творца, нет творческого преодоления творящим человеком мировой необходимости, в ней человек приведен в состояние абсолютного послушания категориям философского познания, стремящегося упразднить человека и себя поставить на его
место.
В определении природы
философии и ее задач центральное
место принадлежит вопросу об антропологизме в
философии.
Наукообразная
философия хотела бы поставить доказательство на
место познавательной любви, во всем и всегда она требует доказательств, что истина познавательной любви есть лучшая и единственная истина.