Неточные совпадения
Послала деток по
миру:
Просите, детки, ласкою,
Не
смейте воровать!
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого
мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как
замечала Дарья Александровна.
— «Я не
мир, а
меч принес», говорит Христос, — с своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную вещь приводя то самое место из Евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
Алексей Александрович не только не
замечал своего безнадежного положения в служебном
мире и не только не огорчался им, но больше чем когда-нибудь был доволен своею деятельностью.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и
сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в
мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее
мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный
мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в
мире и радости и не
смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и
метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
— Нечего —
меч его. Поэту в
мире делать нечего — понимаете?
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских
мечах. Толстой сражался тем тупым
мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не
мир, но
меч», но против этого
меча Толстой оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы друг другу.
Он продолжал шагать и через полчаса сидел у себя в гостинице, разбирая бумаги в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег в постель с книгой Мережковского «Не
мир, но
меч».
— Но им же сказано: не
мир, а
меч, — угрожающе ответил Редозубов.
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому
миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые
метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих господ».
С отъездом Веры Райского охватил ужас одиночества. Он чувствовал себя сиротой, как будто целый
мир опустел, и он очутился в какой-то бесплодной пустыне, не
замечая, что эта пустыня вся в зелени, в цветах, не чувствуя, что его лелеет и греет природа, блистающая лучшей, жаркой порой лета.
— Как первую женщину в целом
мире! Если б я
смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не
смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Но мимоходом, однако,
замечу, что считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, — чуть ли не самым фантастическим в
мире.
Хотя наш плавучий
мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя
заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Да мне кажется, если б я очутился в таком уголке, где не
заметил бы ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел бы только любовь да дружбу, невозмутимый
мир, всеобщее друг к другу доверие и воздержание, я бы перепугался, куда это я заехал: все думал бы, что это недаром, что тут что-нибудь да есть другое…
В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни была, начиная с Нехлюдова и старика-станового и кончая острожными надзирателями, видела, что все мужчины нуждаются в ней; она не видела и не
замечала тех мужчин, которые не нуждались в ней. И потому весь
мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со всех сторон стороживших ее и всеми возможными средствами — обманом, насилием, куплей, хитростью — старающихся овладеть ею.
Всегда после таких пробуждений Нехлюдов составлял себе правила, которым намеревался следовать уже навсегда: писал дневник и начинал новую жизнь, которую он надеялся никогда уже не изменять, — turning a new leaf, [превернуть страницу,] как он говорил себе. Но всякий раз соблазны
мира улавливали его, и он, сам того не
замечая, опять падал, и часто ниже того, каким он был прежде.
—
Мир дому сему, — крикнул поп Савел еще под окошком. — У меня сегодня в голове такая мельница
мелет… А я уж поправился, стомаха ради и частых недуг!..
И на землю Христос принес не
мир, но
меч.
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и
мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже
смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится… долг исполнил…
Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют
мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший
меч погибнет
мечом.
Это великая заслуга в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот
смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы то ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над
миром его души, что с той поры, как он заслужил эту великую честь, до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
Владимир зачитался и позабыл все на свете, погрузясь душою в
мир семейственного счастия, и не
заметил, как прошло время.
Раз как-то Мордини, не успев сказать ни слова с Гарибальди в продолжение часа, смеясь,
заметил мне: «В
мире нет человека, которого бы было легче видеть, как Гарибальди, но зато нет человека, с которым бы было труднее говорить».
И
заметьте, что это отрешение от
мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Отец мой
заметил, что предложить
мир скорее дело победителя.
При этом нельзя не
заметить, что у Гарибальди нет также ни на йоту плебейской грубости, ни изученного демократизма. Его обращение мягко до женственности. Итальянец и человек, он на вершине общественного
мира представляет не только плебея, верного своему началу, но итальянца, верного эстетичности своей расы.
В нем можно
поместить, не стесняя хозяев, все семьи крестьян, пущенных по
миру отцом дюка, а их очень много.
Потом они вдруг
замечали, что во мне есть что-то чуждое им, что я человек другого
мира.
С самого начала судебной реформы в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем
мире: весы,
меч карающий и толстенные томы законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Это было тихое, устойчивое нарастание жизненных сил, плавно уносившее меня вместе с окружающим мирком, а берега стороннего необъятного
мира, по которым можно было бы
заметить движение, мне тогда не были видны…
Когда я кончил читать, умные глаза Андрусского глядели на меня через стол.
Заметив почти опьяняющее впечатление, которое произвело на меня чтение, он просто и очень объективно изложил мне суть дела, идеи Нечаева, убийство Иванова в Петровском парке… Затем сказал, что в студенческом
мире, куда мне придется скоро окунуться, я встречусь с тем же брожением и должен хорошо разбираться во всем…
— Прежде смерти никто не помрет, — ответил из угла старец, которого Галактион сейчас только
заметил. — А касаемо грехов, это ты верно, Михей Зотыч. Пора мир-то бросать, а о душе тягчать.
Ну, тут загордилась я: ты,
мол, матушка, бросай по
миру собирать, теперь я тебя одна-сама прокормлю!
Но на запрос Екатерины митрополит Платон ответил, что он «
молит Бога, чтобы во всем
мире были христиане таковы, как Новиков».
Когда этот пустынножитель уходит в
мир запахов или цветов, Гюисманс дает настоящее исследование по мистике запахов и цветов. Des Esseintes доходит до отчаяния, он
замечает, что «рассуждения пессимизма бессильны помочь ему, что лишь невозможная вера в будущую жизнь одна только могла бы успокоить его».
Раздвоения этого
мира на добрую и злую стихию, роста не только добра, но и зла обычное прогрессистское сознание не
замечает.
Великая правда этого соединения была в том, что языческое государство признало благодатную силу христианской церкви, христианская же церковь еще раньше признала словами апостола, что «начальствующий носит
меч не напрасно», т. е. что власть имеет положительную миссию в
мире (независимо от ее формы).
Неразумность, бессмысленность всего
мира признается современной философией, и потому не
смеет она говорить о неразумности и бессмысленности чудесного.
— И только, только! Не принимая никакого нравственного основания, кроме удовлетворения личного эгоизма и материальной необходимости? Всеобщий
мир, всеобщее счастье — из необходимости! Так ли-с, если
смею спросить, понимаю я вас, милостивый мой государь?
Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским богом и Христом, и увидите, какой исполин, могучий и правдивый, мудрый и кроткий, вырастет пред изумленным
миром, изумленным и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь
меча,
меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства.
Не верю я этому; и гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилась моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, и прочее, точно так же, как ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной
мир не может стоять (хотя надо
заметить, что это не очень великодушная мысль сама по себе).
Икона эта вида «грозного и престрашного» — святитель Мир-Ликийских изображен на ней «в рост», весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом темен и на одной руке держит храм, а в другой
меч — «военное одоление».
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех в
мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы не
смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
Спасибо за облатки: я ими поделился с Бобрищевым-Пушкиным и Евгением. [Облатки — для заклейки конвертов вместо сургучной печати.] Следовало бы, по старой памяти, послать долю и Наталье Дмитриевне, но она теперь сама в облаточном
мире живет. Как бы хотелось ее обнять. Хоть бы Бобрищева-Пушкина ты выхлопотал туда. Еще причина, почему ты должен быть сенатором. Поговаривают, что есть охотник купить дом Бронникова. Значит, мне нужно будет стаскиваться с
мели, на которой сижу 12 лет. Кажется, все это логически.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не
смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый
мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
Среди плавающих облаков дыма я
заметил несколько физиономий, несомненно принадлежащих тузам финансового
мира, — физиономий, по носам которых можно было безошибочно заключить о восточном их происхождении.
В ней не было слепого чувства
мести и обиды, которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, — в этой песне не слышно было ничего от старого, рабьего
мира.