— Ну да, — положим, что вы уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой
милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
Неточные совпадения
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, —
милый мой
юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
Вам же,
милые гости, хочу я поведать о сем
юноше, брате моем, ибо не было в жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого и трогательного.
Отцы и учители мои, — умиленно улыбаясь, обратился он к гостям своим, — никогда до сего дня не говорил я, даже и ему, за что был столь
милым душе моей лик сего
юноши.
Месяц встает
И тих и спокоен;
А
юноша — воин
На битву идет.
Ружье заряжает джигит,
И дева ему говорит:
«Мой
милый, смелее
Вверяйся ты року...
Каждый, если не сам испытал, то хоть начитался, какая разница для девушки или
юноши между тем вечером, который просто вечер, и тем вечером, на котором с нею ее
милый или с ним его
милая, между оперою, которую слушаешь и только, и тою оперою, которую слушаешь, сидя рядом с тем или с тою, в кого влюблен.
Милый муж,
Разбойник Лель удвоивает нежность
Жены твоей к тебе. Его поступок
Прекрасную Елену убеждает,
Что
юноши все нагло-бессердечны,
Зато мужья и милы и добры.
Люди, мой
милый, разделяются на два разряда: на человечество дюжинное, чернорабочее, которому самим богом назначено родиться, вырасти и запречься потом с тупым терпением в какую-нибудь узкую деятельность, — вот этим
юношам я даже советую жениться; они народят десятки такого же дюжинного человечества и, посредством благодетелей, покровителей, взяток, вскормят и воспитают эти десятки, в чем состоит их главная польза, которую они приносят обществу, все-таки нуждающемуся, по своим экономическим целям, в чернорабочих по всем сословиям.
Но сильна, о могучая, вечная власть первой любви! О, незабываемая сладость
милого имени! Рука бывшей, но еще не умершей любви двигала пером
юноши, и он в инициалах, точно лунатик, бессознательно поставил вместо буквы «О» букву «Ю». Так и было оттиснуто в типографии.
— Я к вам по делу,
милая Ольга Васильевна. Но это потом, а пока вы меня чайком согрейте. Ай, какой у вас
юноша сидит!
…В монастыре появилась новая клирошанка, — высокая, тонкая, как берёзка, она напоминала своим покорным взглядом Палагу, — глаза её однажды остановились на лице
юноши и сразу поработили его. Рот её — маленький и яркий — тоже напоминал Палагу, а когда она высоким светлым голосом пела: «Господи
помилуй…» — Матвею казалось, что это она для него просит милости, он вспоминал мать свою, которая, жалеючи всех людей, ушла в глухие леса молиться за них и, может быть, умерла уже, истощённая молитвой.
Марья Львовна (негромко).
Милый, хороший мой
юноша! Поверьте… это скоро пройдет у вас… это пройдет. И тогда в душе вы скажете мне — спасибо!
Ибо оно,
милая тетенька, целых шесть лет ставило этого
юношу в пример, хвасталось им перед начальством, считало его красою заведения, приставало к его родителям, не могут ли они еще другого такого
юношу сделать…
И если бы не человек, а Бог, которому нельзя солгать, спросил
юношу, о чем он думает, он чистосердечно и уверенно ответил бы: думаю о Линочке — она очень
милая, и я ее люблю, — и о Колесникове: он очень тяжелый, и я его не люблю.
«Надо уйти!» — решил Полканов, невольно поднятый на ноги истерическими стонами
юноши, в которых звучало одновременно и трогательное — прости! — миру его души, и отчаянное —
помилуй! — обращённое к женщине.
Граждане забыли опасность и войну, веселие сияло на лицах, и всякий отец, смотря на величественного
юношу, гордился им, как сыном своим, и всякая мать, видя Ксению, хвалилась ею, как
милою своею дочерью.
Она замолкла, но не Саша: он
Кипел против отца негодованьем:
«Злодей! тиран!» — и тысячу имен,
Таких же
милых, с истинным вниманьем,
Он расточал ему. Но счастья сон,
Как ни бранись, умчался невозвратно…
Уже готов был
юноша развратный
В последний раз на ложе пуховом
Вкусить восторг, в забытии немом
Уж и она, пылая в расслабленье
Раскинулась, как вдруг — о, провиденье...
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных
юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни
милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
— Это ведь вы? — затараторила она, без церемонии хватая его за бархатный рукав куртки. — Вы тот самый
юноша, что заступились за нашу
милую тетю Лелю там, на набережной? Вы? Я не ошиблась! Нет, нет, не отпирайтесь, я вас узнала сразу… Зачем вы здесь?
— О, только не
Миля, ради Бога. Это звучит как-то по-немецки, а я, простите меня, этих животных выносить не могу, — с комическим ужасом закричал
юноша. — Уж позвольте вас называть по-русски,
Милой? Можно?
— Милица,
милая Милица… — прошептали невольно губы
юноши.
Но вместо ответа что-то
милое, что-то бесконечно дорогое и близкое вынырнуло откуда-то и прильнуло к груди обезумевшего от счастья
юноши черной головкой.
Он не был уже тогда очень юн, но смотрел еще
юношей. Я уже имел случай вспоминать о моем первом знакомстве с этим
милым человеком и даровитейшим писателем, который кончил так печально.
"Страшный заговорщик"Ткачев был тогда очень
милый, тихонький
юноша, только что побывавший в университете, где, кажется, не кончил, и я ему давал переводы; а самостоятельных статей он еще не писал у нас. Я уже рассказывал, как он быстро перевел"Утилитаризм"Дж. Ст. Милля, который цензура загубила.
«
Милый Федор Петрович! — писала ему жена городского головы. — Вы как-то говорили, что я сердцеведка и знаток людей. Теперь вам предстоит проверить это на деле. К вам придет на днях просить места письмоводителя в нашем приюте некий К. Н. Ползухин, которого я знаю за прекрасного молодого человека.
Юноша очень симпатичен. Приняв в нем участие, вы убедитесь…» и т. д.
И она сдержала это обещание. Ежедневно уводила она Федю к себе, где
юноша, постепенно отвыкал от прежней компании и проводил время в обществе серьезных и
милых братьев Сани и их матери, к которой, кстати сказать, привязывался каждый, кто узнавал эту добрую и отзывчивую душу.
Их дружба укрепилась за последнее время и перешла в тихую привязанность. Они преследовали одну и ту же цель, горели одной и той же любовью к искусству.
Милая, веселая, как птичка, всем всегда довольная Маруся, обладающая таким легким характером, сумела успокоить всегда угрюмого, раздражительного, общего баловня Борю. Его талант и ум так захватили душу девушки, что тяжелый характер и раздражительность
юноши не пугали ее.
—
Милое дитя мое, Гритлих! Видит Бог, я не забуду тебя. После возвратись опять ко мне! — растроганным голосом заговорил фон-Ферзен и опустил в руку
юноши кошелек, полный золотом.
—
Милое дитя мое, Гритлих! Видит Бог, я не забуду тебя. После возвратись опять ко мне! — растроганным голосом заговорил фон Ферзен и опустил в руку
юноши кошелек, полный золотом.
— Подумай об этом,
милая Зина, — продолжала графиня. — Дело идет о жизни и смерти почти
юноши, одно твое слово может спасти или погубить его… Признаюсь тебе, что я дала ему слово, что уговорю тебя на это свидание… Это мой долг, а то бы он еще вчера наделал глупостей, которые могли кончиться смертью его или князя.
—
Помилуй бог, вы ранены, Лопухин… — подошел к
юноше Александр Васильевич.
— Ты,
милая девушка, пришедшая из того мира, что называет себя свободным, — что за грустные тени лежат на твоем
милом, прекрасном лице? А ты, мой смелый
юноша, почему так бледен ты? Почему не упоение победою, а страх поражения вижу я в твоих опущенных глазах? И ты, честная мать, скажи мне: какой ветер сделал твои глаза красными? Какой дождь, неистово бушующий, сделал влажным твое старческое лицо? Какой снег так выбелил твои волосы, — ведь они были темными когда-то!
Трудно передать тот буйный восторг, которому отдался экзальтированный
юноша: ни в горе, ни в радости не знает границ наивная и чистосердечная юность. Он горячо жал мне руки, тормошил меня, беспокоя мои старые кости, называл меня другом, отцом, даже «
милой старой мордашкой» (!) и тысячью других ласковых и несколько наивных слов. К сожалению, беседа наша затянулась, и, несмотря на уговоры
юноши, не желавшего расстаться со мной, я поторопился к себе.