Неточные совпадения
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную шею затянутого в мундире князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё в
мире есть
зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он
зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится
мир!
— В нашей воле отойти ото
зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел
мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее
злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть — Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все
зло мира и смерть. Так учили они…
— Он, как Толстой, ищет веры, а не истины. Свободно мыслить о истине можно лишь тогда, когда
мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге, добре и
зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей истины…
Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни,
зла, пусть весь
мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно…
Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу и его мудреным законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет
миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении. Где же благо? Где
зло? Где граница между ними?
В этом глубокая антиномия христианства: христианство не может отвечать на
зло злом, противиться
злу насилием, и христианство есть война, разделение
мира, изживание до конца искупления креста в тьме и
зле.
Абсолютная истина о непротивлении
злу насилием не есть закон жизни в этом хаотическом и темном
мире, погруженном в материальную относительность, внутренно проникнутом разделением и враждой.
Обнаруживается несостоятельность таких рациональных утопий, как вечный
мир в этом
злом природном
мире, как безгосударственная анархическая свобода в этом
мире необходимости, как всемирное социальное братство и равенство в этом
мире раздора и вражды.
Но мировой Город не может погибнуть, он нужен
миру, в нем нерв нового свободного человечества с его добром и его
злом, с его правдой и его неправдой, в нем пульсирует кровь Европы, и она обольется кровью, если Парижу будет нанесен удар.
Одинаково ложно видеть повсюду в жизни
мира торжество
злой дьявольской силы и видеть прогрессирующее раскрытие и торжество божьей доброй силы.
Самое различение буржуазии и пролетариата носит аксиологический характер, есть различение
зла и добра, тьмы и света, почти манихейское деление
мира на две части, на царство тьмы и царство света.
Марксисты-коммунисты по-манихейски делят
мир на две части:
мир, который они хотят уничтожить, для них управляется
злым богом и потому в отношении к нему все средства дозволены.
Человек, раненный
злом окружающего
мира, имеет потребность вообразить, вызвать образ совершенного, гармонического строя общественной жизни.
Но христианское мессианское сознание народа может быть исключительно жертвенным сознанием, сознанием призванности народа послужить
миру и всем народам
мира делу их избавления от
зла и страдания.
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о настоящем
мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где есть голый негр, там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с
злыми глазами.
В
мире не было ничего противуположнее славянам, как безнадежный взгляд Чаадаева, которым он мстил русской жизни, как его обдуманное, выстраданное проклятие ей, которым он замыкал свое печальное существование и существование целого периода русской истории. Он должен был возбудить в них сильную оппозицию, он горько и уныло-зло оскорблял все дорогое им, начиная с Москвы.
Сознание бессилия идеи, отсутствия обязательной силы истины над действительным
миром огорчает нас. Нового рода манихеизм овладевает нами, мы готовы, par dépit, [с досады (фр.).] верить в разумное (то есть намеренное)
зло, как верили в разумное добро — это последняя дань, которую мы платим идеализму.
В чем состоит душевное равновесие? почему оно наполняет жизнь отрадой? в силу какого
злого волшебства
мир живых, полный чудес, для него одного превратился в пустыню? — вот вопросы, которые ежеминутно мечутся перед ним и на которые он тщетно будет искать ответа…
Посмотрите, как дети беззаботно и весело резвятся, всецело погруженные в свои насущные радости и даже не подозревая, что в окружающем их
мире гнездится какое-то
злое начало, которое подтачивает миллионы существований.
И опять с необыкновенной остротой стоит передо мной вопрос, подлинно ли реален, первичен ли этот падший
мир, в котором вечно торжествует
зло и посылаются людям непомерные страдания?
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и
зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с
миром общего,
миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о человеке, который есть единственный предмет философии.
Слишком сильно у меня было чувство
зла и падшести
мира, слишком остро было чувство конфликта личности и
мира, космического целого.
Единственным серьезным аргументом атеизма является трудность примирить существование всемогущего и всеблагого Бога со
злом и страданиями
мира.
У меня было раннее сознание того, что
мир, общество, цивилизация основаны на неправде и
зле.
Зло и страдание, ад в этом времени и этом
мире обличает недостаточность и неокончательность этого
мира и неизбежность существования иного
мира и Бога.
Мне это представляется приспособлением к
миру, лежащему во
зле.
Впрочем, и сам Галактион начинал уже терять сознание разницы между промышленным добром и промышленным
злом. Это делалось постепенно, шаг за шагом. У Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно, что
мир создан специально для них, а также для их же пользы существуют и другие людишки.
Он не хочет продолжать жить в истории, которая покоится на безбожном законе
мира, он хочет жить в природе, смешивая падшую природу, подчиненную
злому закону
мира не менее истории, с природой преображенной и просветленной, природой божественной.
Для него идея Бога очень напоминала
злого Бога-творца
мира Маркиона [См.: A. Harnack.
Все считали этот
мир, в котором приходилось жить,
злым и безбожным и искали иного
мира, иной жизни.
«
Мир явился мне, — говорит Бухарев, — не только областью, во
зле лежащей, но и великою средой для раскрытия благодати Богочеловека, взявшего
зло мира на себя».
Зло и страдание
мира не мешали Вл. Соловьеву в этот период видеть богочеловеческий процесс развития.
Нигилистическое оголение, снятие обманчивых покровов есть непринятие
мира, лежащего во
зле.
Если человек перестанет противиться
злу насилием, т. е. перестанет следовать закону этого
мира, то будет непосредственное вмешательство Бога, то вступит в свои права божественная природа.
Русский атеизм родился из сострадания, из невозможности перенести
зло мира,
зло истории и цивилизации.
Это непринятие
злого мира было в православном аскетизме и эсхатологизме, в русском расколе.
Речь всегда шла о каком-то конечном совершенном состоянии, которое должно прийти на смену
злому, несправедливому, рабьему
миру.
Тут сказалась глубинная православная основа русской души: уход из
мира, во
зле лежащего, аскеза, способность к жертве и перенесение мученичества.
История
мира есть история страдальческая, но смысл
мира в исходе из страдания, т. е. в победе над
злом.
Промысел Божий и откровение Божие в
мире — не насилие над человечеством, а освобождение человечества от рабства у
зла, возвращение утерянной свободы, не формальной свободы от совершенного бытия (свободы небытия), а материальной свободы для совершенного бытия (свободного бытия).
Смысл мировой истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого
мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот
мир не имеющим конца во времени, а в приведении этого
мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении тех человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и
злом (в религиозном смысле слова).
Так превращается первоначальное сознание греховности в злобную обиду на
мир, в претензию получать все богатства бытия, не заслужив их, в желание отделаться внешним образом от
зла, не вырвав корней его.
Раздвоения этого
мира на добрую и
злую стихию, роста не только добра, но и
зла обычное прогрессистское сознание не замечает.
Возможно ли сознательно освободиться от соблазнительной дилеммы: возложить на Творца вину за
зло, содеянное творением, и вызвать образ
злого бога или совсем отрицать объективность
зла в
мире?
Средние века, которые будут для нас вечным поучением и ко многим сторонам которых мы неустанно должны возвращаться, особенно поучительны сочетанием небесной мечты с земной силой этого
мира, лежавшего еще во
зле.
И задача мировой истории есть победа над
злой волей в
мире, над корнем
зла, а не механическое устроение счастья.
Понять смысл истории
мира значит понять провиденциальный план творения, оправдать Бога в существовании того
зла, с которого началась история, найти место в мироздании для каждого страдающего и погибающего.
Все в
мире вольно освободиться от
зла и спастись, но само
зло спастись не может.