Неточные совпадения
— А,
Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на
молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
Ну уж мне, старухе, давно бы пора сложить старые
кости на покой; а то вот до чего довелось дожить: старого барина — вашего дедушку, вечная память, князя Николая Михайловича, двух братьев, сестру Аннушку, всех схоронила, и все
моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за грехи мои, и ее пришлось пережить.
Но что же доказывает все это? Многое, но на первый случай то, что немецкой работы китайские башмаки, в которых Россию водят полтораста лет, натерли много мозолей, но, видно,
костей не повредили, если всякий раз, когда удается расправить члены, являются такие свежие и
молодые силы. Это нисколько не обеспечивает будущего, но делает его крайне возможным.
Некоторые с лаем кидались под ноги лошадям, другие бежали сзади, заметив, что ось вымазана салом; один, стоя возле кухни и накрыв лапою
кость, заливался во все горло; другой лаял издали и бегал взад и вперед, помахивая хвостом и как бы приговаривая: «Посмотрите, люди крещеные, какой я прекрасный
молодой человек!» Мальчишки в запачканных рубашках бежали глядеть.
Пел и веселые песни старец и повоживал своими очами на народ, как будто зрящий; а пальцы, с приделанными к ним
костями, летали как муха по струнам, и казалось, струны сами играли; а кругом народ, старые люди, понурив головы, а
молодые, подняв очи на старца, не смели и шептать между собою.
На пристани около сторожки лежит скелет
молодого кита, когда-то счастливого, резвого, гулявшего на просторе северных морей, теперь же белые
кости богатыря лежали в грязи и дождь точил их…
— Батюшка, родной ты наш, думали мы, что ты и
кости наши похоронишь, — голосили старухи. — Ох, тяжко, батюшка… Молодые-то жить едут в орду, а мы помирать. Не для себя едем.
А тут Соня добралась до этого дьявольского цыганского престо-престиссимо, от которого ноги
молодых людей начинают сами собой плясать, ноги стариков выделывают поневоле, хоть и с трудом, хоть и совсем не похоже, лихие па старинных огненных танцев и
кости мертвецов шевелятся в могилах.
Десятки лет прошло с тех пор.
Костя Попов служил на Западе в каком-то пехотном полку и переписывался со мной. Между прочим, он был женат на сестре знаменитого ныне народного артиста В.И. Качалова, и когда, тогда еще
молодой, первый раз он приехал в Москву, то он привез из Вильны мне письмо от
Кости.
— Бога ты,
Костя, не боишься! Денег у тебя для жены нет. Неш она у тебя какая ледащая, или не тебе с ней жить, а соседу? Глянь ты: баба сохнет, кровью исходит. Тебе ж худо: твой век
молодой, какая жизнь без жены? А еще того хуже, как с женою, да без жены. Подумай,
Костя, сам!
В это время у него больных немного было: две
молодые хорошенькие подгородние бабочки с секундарным сифилисом, господская девушка с социатиной в берцовой
кости, ткач с сильнейшею грудною чахоткою, старый солдат, у которого все открывалась рана, полученная на бородинских маневрах, да Настя.
И
молодой врач, мужчина или женщина, в беленьком штопаном халате склоняется к ногам, давит пальцем
кость выше язвы, ищет причин.
— А теперь ступай и ты, Алексей Иванович. Осталось час с небольшим — хочу прилечь,
кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь уж не буду
молодых обвинять в легкомыслии, да и того несчастного, генерала-то вашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не дам, как он хочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только и я, старая дура, не умнее его. Подлинно, Бог и на старости взыщет и накажет гордыню. Ну, прощай. Марфуша, подыми меня.
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей
молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой
костиПоложили
молодыхИ оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха —
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица
молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
А у него куконица просто как сказочная царица: было ей лет не более, как двадцать два, двадцать три, — вся в полном расцвете, бровь тонкая, черная,
кость легкая, а на плечиках уже первый
молодой жирок ямочками пупится и одета всегда чудо как к лицу, чаще в палевом, или в белом, с расшивными узорами, и ножки в цветных башмаках с золотом.
И мир твоим
костям! Они сгниют,
Покрытые одеждою военной…
И сумрачен и тесен твой приют,
И ты забыт, как часовой бессменный.
Но что же делать? — Жди, авось придут,
Быть может, кто-нибудь из прежних братий.
Как знать? — земля до
молодых объятий
Охотница… Ответствуй мне, певец,
Куда умчался ты?.. Какой венец
На голове твоей? И всё ль, как прежде,
Ты любишь нас и веруешь надежде?
Кроме Аннушки, пришла ещё девица — Таня, как назвал её
молодой человек в пиджаке, не то ремесленник-«чистяк», не то мелкий приказчик. Они уселись к окну, а Аннушка, гармонист, Тихон Павлович, безрукий и
Костя составили группу у стола. Там, в большой комнате, народу набралось много, гудел могучий, пьяный шум.
У Марфы, кроме побоев на лице, были сломаны два ребра и разбита голова. Но сильная, здоровая
молодая женщина справилась через полгода, так что не осталось никаких следов побоев. Девочка же навек осталась полукалекой. У нее были переломлены две
кости руки, и рука осталась кривая.
Мужик (захмелел немного). То-то хороша. Да ты погоди, что будет. Потап сказывал, что от нее вся усталь из тела выходит.
Молодые старыми сделаются… то, бишь, старые
молодыми сделаются. Вот я всего два стаканчика выпил, и то все
кости расправились. (Куражится.) Видишь? Погоди, мы с тобой, как каждый день ее пить станем, опять
молодые будем. Ну, Машенька! (Обнимает ее.)
Молодая стоила Пселдонимова. Это была худенькая дамочка, всего еще лет семнадцати, бледная, с очень маленьким лицом и с востреньким носиком. Маленькие глазки ее, быстрые и беглые, вовсе не конфузились, напротив, смотрели пристально и даже с оттенком какой-то злости. Очевидно, Пселдонимов брал ее не за красоту. Одета она была в белое кисейное платье на розовом чехле. Шея у нее была худенькая, тело цыплячье, выставлялись
кости. На привет генерала она ровно ничего не сумела сказать.
Глядя на работных белиц, что, подоткнув подолы, подмывали затоптанную накануне прихожими богомольцами паперть часовни, облюбовал было он здоровенные, ровно из слоновой
кости выточенные, ноги одной
молодой трудницы.
Вся отдавшаяся чтению и молитве,
молодая девушка с удовольствием проводила в беседе с
Костей свои досуги, с интересом выслушивала сперва его рассказы о порядках и обычаях школы — для нее совершенно неизвестного мира, а затем о его службе.
Она наполнила ему его снова.
Костя не отнекивался и, чокнувшись с Дарьи Николаевной, с аппетитом выпил второй стаканчик. Вкусный, сладкий, но крепкий напиток произвел свое действие на
молодой организм. Глаза
Кости заблестели, заискрились, и он с несвойственной ему развязанностью сидел на диване…
В
молодом организме
Кости сразу забушевала
молодая кровь и пленительный образ Маши воплотил в себе ту искомую в эту пору юности женщину, которой отдаются первые мечты и грезы, сладостные по их неопределенности и чистые по их замыслам. Обоюдное признание без объятий и даже без первых поцелуев явилось настолько, однако, удовлетворяющим его чистые чувства, что сладкая истома и какое-то, полное неизъяснимого наслаждения, спокойствие воцарилось в его душе.
Салтыкова обхватила голову
Кости обеими руками, нагнула ее к себе и впилась в его губы страстным, чувственным поцелуем.
Костя бился около нее как бы в лихорадке. Она приписала это волнение юноши от близости красивой
молодой женщины.
Молодой человек замолчал. Он ушел в себя, как улитка в свою скорлупу. Понятно, что он должен был держать в тайне и посещение Кузьмы Терентьева. Последний взял перстень и ушел, обещая дать еще весточку, но
Костя до самого отъезда его не видел: он не приходил, а быть может его к нему не допустили. Все это страшно мучило юношу, но вместе с тем на его душе кипела бешеная злоба на Дарью Николаевну Салтыкову уже не за себя лично, а за Машу.
Эта фраза, так отвечавшая настроению
Кости, успокоила его. Тамара Абрамовна отворила дверь кабинета и пропустила
молодого человека.
В тот же вечер
Костя и Маша перебрались в дом
молодых Салтыковых — к тете Доне, как звали дети Дарью Николаевну. Им отвели отдельную комнату, оставив на попечении ранее бывших около них слуг.
— Эх, вы тоже власть имеете, а всего что ни на есть трусите!.. — воскликнула старушка и махнула рукой. — Пойдем,
Костя, — обратилась она к
молодому человеку. Тот послушно встал и последовал за Тамарой Абрамовной.
Маша и
Костя послушно встали. Императрица поднялась с кресла и, подарив их обворожительной улыбкой, медленно вышла из комнаты.
Молодые люди остались одни и молча, как очарованные, глядели друг на друга.
Петр Андреевич, со своей стороны, при редких встречах относился, к нему более по-родственному, но в этих отношениях
молодой офицер-идеалист чувствовал снисходительное потворство его бредням со стороны человека до мозга
костей практика, каким был Клейнмихель, что еще более раздражало фон Зеемана и делало разделяющую пропасть между ними все глубже и глубже.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими
костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей
молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню...
Там, к радости полицейских, нашли множество таких точно
костей, какие послужили поводом к подозрению, но тут же было доказано, что это отнюдь не ступни человеческих ног, а лапы убитых для стола Вишневского
молодых медвежат.