Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым
морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения
книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
И он стал читать — вернее, говорить и кричать — по
книге древние слова
моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы».
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту
книгу и «Взбаламученное
море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
— Плохо написанная, но интересная
книга. Появилась на год, на два раньше «Бесов». «Взбаламученное
море» Писемского тоже, кажется, явилось раньше
книги Достоевского?
Съедят ли у него из-под рук завтрак или обед, он не станет производить следствия, а возьмет
книгу посерьезнее, чтобы
заморить аппетит, или уснет, утомленный голодом.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная на столе
книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки
книг; но сорок с лишком дней в
море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!»
Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое судно, называемое в
море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или на нос, или на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Вы знаете, что были и есть люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого
моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, — все это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем
книги о них, рисуем с них портреты и делаем бюсты.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на
море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать
книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в
книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на
море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Тут целые страны из гипса, с выпуклыми изображениями гор,
морей, и потом все пособия к изучению всеобщей географии: карты,
книги, начиная с младенческих времен географии, с аравитян, римлян, греков, карты от Марко Паоло до наших времен.
Купишь
книгу, которой не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на
море и не нужен, и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом и т. п. Но прошу защититься от этого соблазна на каждом шагу при этой дешевизне!
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших
книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Я в черных
книгах отыскал,
Что за восточными горами
На тихих
моря берегах...
— Кроме того, — сказал я, желая сделать приятное человеку, заметившему меня среди
моря одним глазом, — я ожидаю в Гель-Гью присылки
книг, и вы сможете взять несколько новых романов. — На самом деле я солгал, рассчитывая купить ей несколько томов по своему выбору.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по яркому
морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не потревоженный, провел в чтении около трех часов. Я читал две
книги — одна была в душе, другая в руках.
Ты молода летами и душою,
В огромной
книге жизни ты прочла
Один заглавный лист, и пред тобою
Открыто
море счастия и зла.
Да, Мария, когда семейство садится у этого камина и мать, читая добрую
книгу детям, ведет их детскую фантазию по девственным лесам, через
моря, через горы, к тем жалким дикарям, которые не знают ни милосердия, ни правды, тогда над ярким огоньком вверху, — я это сам видал в былые годы, — тогда является детям старушка, в фланелевом капоте, с портфеликом у пояса и с суковатой палочкой в руке.
— С чего вошло вам в голову
морить бедных детей грамотою глупою и бестолковою? Разве я их на то породила и дала им такое отличное воспитание, чтобы они над
книгами исчахли? Образумьтеся, побойтесь бога, не будьте детоубийцею, не терзайте безвинно моей утробы!.. — Тут маменька горько заплакали.
Прелегкий и презвучный язык, достойнейший быть во всеобщем употреблении более, нежели теперь французский, за выучение коего французские мусьи — вроде Галушкинских берут тысячами и
морят ребенка года три; а этот язык можно без
книги понять в полчаса и без копейки.
Вдруг, на счастье мое, — вижу, по бережку
моря идет мой благодетель, Андрей Васильевич, один, с своей верной собачкой и с
книгой, с Библией. Кортик мотается, а сам, как петушок, распевает безмятежным старческим выкриком...
— Она у меня любит
книги читать, — задумчиво сказал лесник. — Дух этот новый и её касается. Я смеюсь ей — кто тебя, Еленка, учёную-то замуж возьмёт? А она, глупая, сердится! На днях здесь Ольга Давыдовна была, — знаешь, сухопаренькая учительница из Малинок? — так говорит: пришло, дескать, время русскому народу перехода через чёрное
море несчастья своего в землю светлую, обетованную — да-а!
Диву дался Патап Максимыч. Сколько лет на свете живет,
книги тоже читает, с хорошими людьми водится, а досель не слыхал, не ведал про такую штуку… Думалось ему, что паломник из-за
моря вывез свою матку, а тут закоптелый лесник, последний, может быть, человек, у себя в зимнице такую же вещь держит.
— Так вот оно что, — с удивленьем покачивая головой, говорила мать Виринея, увидя в почитаемой за святую
книге такие неудобь понимаемые речи. — Так вот оно что — морские плоды!.. Что ж это за морские плоды такие?.. Научи ты меня, старуху, уму-разуму, ты ведь плавал, поди, по морям-то, когда в митрополию ездил. Она ведь, сказывают, за
морем.
— Говорю тебе, что святые отцы в пути сущим и в
море плавающим пост разрешали, — настаивал игумен. — Хочешь, в
книгах покажу?.. Да что тут толковать, касатик ты мой, со своим уставом в чужой монастырь не ходят… Твори, брате, послушание!
Благочинный принес
книгу и начал читать: «Не хощу же вас не ведети, братие, яко отцы наши вси под облаком быша, и вси сквозь
море проидоша, и вси в Моисея крестишася во облаце и в
мори. И вси тожде брашно духовное ядоша и вси тожде пиво духовное пияху, бо от духовнаго последующаго камене: камень же бе Христос».