Неточные совпадения
Раздумался
Мужик над топором,
Бранит его, корит его,
Как будто дело
делает:
«Подлец ты, не топор!
Мужики все поднялись от телеги и любопытно и весело смотрели на встречу гостьи,
делая свои замечания.
Сергей Иванович говорил, что он любит и знает народ и часто беседовал с
мужиками, что̀ он умел
делать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
— Я не про то говорю, — сказал он. — Я говорю, что я для своей выгоды
делаю. Мне выгоднее, если
мужики лучше работают.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да.
Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то
делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять
мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот
мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Я считаю, что для меня обязанность отправляться на съезд, обсуждать дело
мужика о лошади так же важна, как и всё, что я могу
сделать.
Барин ничего не
делает,
мужик работает и вытесняет праздного человека.
«И разве не то же
делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию того, что он давно знает и так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так же несомненно, как и
мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»
Заговаривая с
мужиками о том же и
делая им предложения сдачи на новых условиях земель, он тоже сталкивался с тем главным затруднением, что они были так заняты текущей работой дня, что им некогда было обдумывать выгоды и невыгоды предприятия.
Нельзя было не
делать дел Сергея Ивановича, сестры, всех
мужиков, ходивших за советами и привыкших к этому, как нельзя бросить ребенка, которого держишь уже на руках. Нужно было позаботиться об удобствах приглашенной свояченицы с детьми и жены с ребенком, и нельзя было не быть с ними хоть малую часть дня.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и
мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он
сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
— Ну, скажи же, пожалуйста, что ты
делал за границей? где был? — сказал Степан Аркадьич, когда
мужик вышел.
И ни то, ни другое не давало не только ответа, но ни малейшего намека на то, что ему, Левину, и всем русским
мужикам и землевладельцам
делать с своими миллионами рук и десятин, чтоб они были наиболее производительны для общего благосостояния.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у
мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это
сделать.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому
мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского
мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и
делала книксен.
— Это я не могу понять, — сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как простой
мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно
сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы да князья.
Вон какой был умный
мужик: из ничего нажил сто тысяч, а как нажил сто тысяч, пришла в голову дурь
сделать ванну из шампанского, и выкупался в шампанском.
Селифану даже были даны кое-какие хозяйственные приказания: собрать всех вновь переселившихся
мужиков, чтобы
сделать всем лично поголовную перекличку.
Он не обращался наобум ко всякому помещику, но избирал людей более по своему вкусу или таких, с которыми бы можно было с меньшими затруднениями
делать подобные сделки, стараясь прежде познакомиться, расположить к себе, чтобы, если можно, более дружбою, а не покупкою приобрести
мужиков.
Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские
мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы,
сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем.
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый
мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и не
делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час, — прочность такая, сам и обобьет, и лаком покроет!
На
Мужика разинув зев,
«Кто ты? что
делаешь?» спросил сердито Лев.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях велел высечь одного своего оброчного
мужика — и очень хорошо
сделал; да, да, не гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо
сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
— Хлопоты у меня большие с
мужиками в нынешнем году, — продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. — Не платят оброка. [Оброк — более прогрессивная по сравнению с барщиной денежная форма эксплуатации крестьян. Крестьянин заранее «обрекался» дать помещику определенную сумму денег, и тот отпускал его из имения на заработки.] Что ты будешь
делать?
— И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову
мужика налево, так вы увидите, каким он
сделает себя царем над вами!
В нескольких шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который
делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные люди в орденах, большой человек с лицом нехитрого
мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может
делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как
мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
— Большая редкость в наши дни, когда как раз даже мальчики и девочки в политику вторглись, — тяжко вздохнув, сказал Бердников и продолжал комически скорбно: — Особенно девочек жалко, они совсем несъедобны стали, как, примерно, мармелад с уксусом. Вот и Попов тоже политикой уязвлен, марксизму привержен, угрожает
мужика социалистом
сделать, хоша
мужик, даже когда он совсем нищий, все-таки не пролетар…
— Так ведь как же? Чья, как не ваша?
Мужик — что
делает? Чашки, ложки, сани и всякое такое, а вы — фотографию, машинку швейную…
— Я не понимаю политики, не люблю. Но надо же что-нибудь
делать с
мужиками, если они такие…
— В деревне я чувствовала, что, хотя
делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный
мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
— Витте приехал. Вчера идет с инженером Кази и Квинтилиана цитирует: «Легче
сделать больше, чем столько». Самодовольный
мужик. Привозят рабочих встречать царя. Здешних, должно быть, мало или не надеются на них. Впрочем, вербуют в Сормове и в Нижнем, у Доброва-Набгольц.
— Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам. Сам у себя
мужик добро зорить не станет. А не продадите — набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да в соломенной шляпе который — Табаковы братья, они хитряки! Они — пальцем не пошевелят, а — дело
сделают! Губернаторы на селе. Пастыри — пластыри.
— Наш фабричный котел еще мало вместителен, и долго придется ждать, когда он, переварив русского
мужика в пролетария,
сделает его восприимчивым к вопросам государственной важности… Вполне естественно, что ваше поколение, богатое волею к жизни, склоняется к методам активного воздействия на реакцию…
— Не люблю я эту народную мудрость. Мне иногда кажется, что
мужику отлично знакомы все жалобные писания о нем наших литераторов и что он, надеясь на помощь со стороны, сам ничего не
делает, чтоб жить лучше.
— Как же не беда? — продолжал Обломов. —
Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного,
делают свое дело, ни за чем не тянутся; а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги… не будет проку!
Прежде всего надо аккуратнее распределить барщину и оброк; без хозяина этого
сделать нельзя:
мужики избалованы, старосты нового не слушают, а старый плутоват, за ним надо смотреть.
Но избрать себе маленький круг деятельности, устроить деревушку, возиться с
мужиками, входить в их дела, строить, садить — все это ты должен и можешь
сделать…
— Подлинно ничего: в уездном суде, говорит, не знаю, что
делают, в департаменте тоже; какие
мужики у него — не ведает. Что за голова! Меня даже смех взял…
На другой день опять она ушла с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что
делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у
мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
— И когда я вас встречу потом, может быть, измученную горем, но богатую и счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром жили, и не будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы глянете и туда, на улицу, захотите узнать, что
делают ваши
мужики, захотите кормить, учить, лечить их…
— А
мужики: пусть
делают, что хотят?
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел на дорогу. По этой крутой и опасной горе ездили мало, больше
мужики, порожняком, чтобы не
делать большого объезда, в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
— Что же с домом
делать? Куда серебро, белье, брильянты, посуду девать? — спросила она, помолчав. —
Мужикам, что ли, отдать?
— Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как Марина Антиповна! Помнишь Антипа? ну, так его дочка! А золото-мужик, большие у меня дела
делает: хлеб продает, деньги получает, — честный, распорядительный, да вот где-нибудь да подстережет судьба! У всякого свой крест! А ты что это затеял, или в самом деле с ума сошел? — спросила бабушка, помолчав.
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам
делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял. Возьмет стыдливо привезенные деньги, не считая, положит в бюро, а
мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
В деревне он опять пристрастился было к рисованию,
делал портреты с горничных, с кучера, потом с деревенских
мужиков.
— А вы сами, cousin, что
делаете с этими несчастными: ведь у вас есть тоже
мужики и эти… бабы? — спросила она с любопытством.
Мужчины — те ничего не говорят: смотрят на вас с равнодушным любопытством, медленно почесывая грудь, спину или что-нибудь другое, как
делают и у нас
мужики в полях, отрываясь на минуту от плуга или косы, чтоб поглядеть на проезжего.
Ямщик пообедал, задал корму лошадям, потом лег спать, а проснувшись, объявил, что ему ехать не следует, что есть
мужик Шеин, который живет особняком, на юру, что очередь за его сыновьями, но он богат и все отделывается. Я послал за Шеиным, но он рапортовался больным. Что
делать? вооружиться терпением, резигнацией? так я и
сделал. Я прожил полторы сутки, наконец созвал ямщиков, и Шеина тоже, и стал записывать имена их в книжку. Они так перепугались, а чего — и сами не знали, что сейчас же привели лошадей.