В самом деле, самобытный характер XIX века обозначился с первых лет его. Он начался полным развитием наполеоновской эпохи; его встретили песнопения Гёте и Шиллера, могучая
мысль Канта и Фихте. Полный памяти о событиях десяти последних лет, полный предчувствий и вопросов, он не мог шутить, как его предшественник. Шиллер в колыбельной песне ему напоминал трагическую судьбу его.
Неточные совпадения
Критика
Канта разрывает с такого рода объективизмом и видит истину в соответствии разума с самим собой, она определяется отношением к законам разума и согласованием
мыслей между собой.
«Разве она и теперь не самая свободная страна в мире, разве ее язык — не лучший язык, ее литература — не лучшая литература, разве ее силлабический стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и
мысль, и творение всех времен и стран: «Шекспир и
Кант, Гете и Гегель — разве не сделались своими во Франции?» И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.
Я, в сущности, всегда мог понять
Канта или Гегеля, лишь раскрыв в самом себе тот же мир
мысли, что и у
Канта или Гегеля.
Может быть, некоторые
мысли Дунса Скота, более всего Я. Бёме и
Канта, отчасти Мен де Бирана и, конечно, Достоевского как метафизика я считаю предшествующими своей
мысли, своей философии свободы.
Но такой тип
мысли можно вывести из Я. Бёме, из
Канта.
Германский идеализм,
Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель имели определяющее значение для русской
мысли.
Потом в той же классической философской стране Европы раздался клич «назад к
Канту», и в разных формах неокантианства произошло как бы возрождение философской
мысли.
Кант велик, и значение его в истории философской
мысли огромно не потому, что он породил неокантианство, а потому, что породил философию Фихте, Гегеля и Шеллинга.
Заслуга
Канта не в том, что он заметил эту антиномичность, ибо с ней философская
мысль, в сущности, имеет дело с тех пор, как себя помнит, но в том, что он ее так остро осознал.
Пример подобного отношения являет тот же
Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по
мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание сознания, не включил, однако, особой «критики силы религиозного суждения», между тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у
Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
Согласно основной
мысли Ричля, к области религии принадлежат только «ценности», установляемые «суждениями о ценности», причем этот религиозный прагматизм соединяется с весьма скептическим отношением к догмату, почитая его «метафизикой», воспрещенной
Кантом.
Вообще при сведении существа религии к нравственности, которое столь обычно в рационалистическом уклоне религиозной
мысли (
Кант, Фихте, Л. Толстой и др.), игнорируется собственная природа религии.
Учение
Канта о «разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в то же время разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности идей
Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким образом возможно
мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого разума еще не получает прироста.
Еще менее, однако, можно
мыслить пространственность и временность вслед за
Кантом, идеалистически, как форму восприятия, якобы вовсе не существующую для вещи в себе.
Мою
мысль легче понять из
Канта и Шопенгауэра, чем из Гегеля и Шеллинга.
Известно нам также по преданию, что сочинитель
канта, городской школьный мастер Дихтерлихт, был несколько дней в лихорадке от одной
мысли перейти в потомство с новорожденным своим творением.