Неточные совпадения
Он начал говорить, желал найти те слова, которые могли бы не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и ни с чем не соглашалась. Он
нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за
лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Ставши спиной
к товарам и
лицом к покупателю, купец, с обнаженной головою и шляпой на отлете, еще раз приветствовал Чичикова. Потом надел шляпу и, приятно
нагнувшись, обеими же руками упершись в стол, сказал так...
Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется в богатую шаль, так кстати обопрется локтем на шитую подушку, так величественно раскинется на диване. Ее никогда не увидишь за работой:
нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет
к ее
лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.
Вскоре из кухни торопливо пронес человек,
нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Начали собираться
к чаю: у кого
лицо измято и глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг
нагнется к нему и близко взглянет ему в
лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять
к нему…
И вот, вдруг она, ни слова не говоря,
нагнулась, потупилась и вдруг, бросив обе руки вперед, обхватила меня за талью, а
лицом наклонилась
к моим коленям.
— Я приведу Петра Ипполитовича, — встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло в
лице ее: судя по тому, что я так ласков
к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все
лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на дверь, огляделся кругом и,
нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным голосом...
В белом платье, с нерасплетенными косами по плечам, она тихонько подошла
к столу,
нагнулась над ним, поставила свечку и чего-то поискала; потом, обернувшись
лицом к саду, она приблизилась
к раскрытой двери и, вся белая, легкая, стройная, остановилась на пороге.
Куля
нагнулся к лицу больного, взглянул на него и в ужасе вскрикнул...
Я придвинул стул и уселся
лицом к нему у стола. Старик слегка
нагнулся ко мне и начал полушепотом...
Она была сильно взволнована. Рассказывая, я
нагибался к ней и заглядывал в ее
лицо. Я заметил, что она употребляла ужасные усилия подавить свое волнение, точно из гордости передо мной. Она все больше и больше бледнела и крепко закусила свою нижнюю губу. Но особенно поразил меня странный стук ее сердца. Оно стучало все сильнее и сильнее, так что, наконец, можно было слышать его за два, за три шага, как в аневризме. Я думал, что она вдруг разразится слезами, как и вчера; но она преодолела себя.
Хозяин, он же и Архип, мужик, раздувшийся от чрезмерного употребления чая, с румяным
лицом, украшенным окладистою бородкой и парою маленьких и веселых глаз, в одной александрийской рубашке, подпоясанной ниже пупка, подходит
к тарантасу Ивана Онуфрича, окидывает взглядом кузов, потом
нагибается и ощупывает оси и колеса, потряхивает легонько весь тарантас и говорит...
Елена подошла
к нему на цыпочках,
нагнулась над ним и отерла пот с его
лица. Он пометался немного на подушке и затих.
Елена вздрогнула и хотела отслонить его другой рукою, он начал целовать другую руку. Елена потянула ее
к себе, он откинул голову, она посмотрела ему в
лицо,
нагнулась — и губы их слились…
Она уходила гулять, возвращалась в своем светло-сером платье, в легкой соломенной шляпе, веселая, согретая весенним солнцем, и, севши у постели,
нагнувшись низко
к моему
лицу, рассказывала что-нибудь про Венецию или читала эти книги — и мне было хорошо.
С этими словами он
нагнулся, зачерпнул из парника рукой и поднес горсть
к самому моему
лицу.
Она говорила с большим чувством. Ему почему-то вдруг пришло в голову, что в течение лета он может привязаться
к этому маленькому, слабому, многоречивому существу, увлечься и влюбиться, — в положении их обоих это так возможно и естественно! Эта мысль умилила и насмешила его; он
нагнулся к милому, озабоченному
лицу и запел тихо...
Первое, что остановило Аяна, как вкопанного, и потянуло
к револьверу, был труп Реджа. Мертвый лежал под бизанью и, по-видимому, начинал разлагаться, так как противный, сладкий запах шел от его
лица,
к которому
нагнулся Аян. Шея, простреленная ружейной пулей, вспухла багровыми волдырями; левый прищуренный глаз тускло белел; пальцы, скрюченные агонией, казались вывихнутыми. Он был без шапки, полуодетый.
Она упала в постель, и мелкие, истерические рыдания, мешающие дышать, от которых сводит руки и ноги, огласили спальню. Вспомнив, что через три-четыре комнаты ночует гость, она спрятала голову под подушку, чтобы заглушить рыдания, но подушка свалилась на пол, и сама она едва не упала, когда
нагнулась за ней; потянула она
к лицу одеяло, но руки не слушались и судорожно рвали всё, за что она хваталась.
Она стояла перед ним,
нагнувшись к лицу его, вся бледная, как от испуга, вся в слезах, вся дрожа от волнения.
Она рассказывала матери про князя, чтобы не говорить со мной.
Лицо у нее горело, и, чтобы скрыть свое волнение, она низко, точно близорукая,
нагнулась к столу и делала вид, что читает газету. Мое присутствие было неприятно. Я простился и пошел домой.
Речь Веры перешла в неясное бормотанье и вдруг оборвалась плачем. Девушка закрыла
лицо платком, еще ниже
нагнулась и горько заплакала. Иван Алексеич смущенно крякнул и, изумляясь, не зная, что говорить и делать, безнадежно поглядел вокруг себя. От непривычки
к плачу и слезам у него у самого зачесались глаза.
M-me M* не отвечала, но быстро поднялась со скамьи, подошла ко мне и наклонилась надо мною. Я чувствовал, что она смотрит мне прямо в
лицо. Ресницы мои задрожали, но я удержался и не открыл глаз. Я старался дышать ровнее и спокойнее, но сердце задушало меня своими смятенными ударами. Горячее дыхание ее палило мои щеки; она близко-близко
нагнулась к лицу моему, словно испытывая его. Наконец, поцелуй и слезы упали на мою руку, на ту, которая лежала у меня на груди. И два раза она поцеловала ее.
Под звуки заунывного марша вышел на арену Энрико-палач, ведя за собой громадного, неуклюжего Лолли. Слон остановился в шаге около моей жены и сейчас же узнал ее, протянул
к ней свой длинный хобот и ласково дунул ей в
лицо. Музыка, по знаку директора, перестала играть. В ту же минуту Энрико свистнул, и слон, присев на задние лапы, поднял верхнюю часть туловища над лежащей Лоренцитой. Энрико слегка
нагнулся к Лоренците и что-то, по-видимому, спросил ее. Она отрицательно покачала головой.
В первом часу ночи в спальную Маруси тихо вошел Егорушка. Маруся была уже раздета и старалась уснуть. Ее утомило ее неожиданное счастье: ей хотелось хоть чем-нибудь успокоить без умолку и, как ей казалось, на весь дом стучавшее сердце. В каждой морщинке Егорушкиного
лица сидела тысяча тайн. Он таинственно кашлянул, значительно поглядел на Марусю и, как бы желая сообщить ей нечто ужасно важное и секретное, сел на ее ноги и
нагнулся слегка
к ее уху.
Муж
нагнулся к теплому, но уже умершему телу жены, поглядел мутными глазами на ее исстрадавшееся
лицо и, ничего не понимая, сел возле трупа.
Цвибуш издал свистящий звук,
нагнулся к воде и начал мыть свое
лицо. Умывшись, он утерся рукавами и сказал...
Подозеров
нагнулся и с чувством поцеловал обе руки Александры Ивановны. Она сделала было движение, чтобы поцеловать его в голову, но тотчас отпрянула и выпрямилась. Пред нею стояла бледная Вера и положила обе свои руки на голову Подозерова, крепко прижала его
лицо к коленам мачехи и вдруг тихо перекрестила, закрыла ладонью глаза и засмеялась.
Горданов встал, подал воды и, сидя в кресле,
нагнулся лицом к коленам. Бодростина жадно глотала воду и все продолжала смеяться, глядя на Горданова чрез край стакана.
Марфа подошла
к одной из скамей и осторожно приподняла засаленный газетный лист. Под этим листом, на огромнейшем блюде, покоился большой заливной осетр, пестревший каперсами, оливками и морковкой. Ахинеев поглядел на осетра и ахнул.
Лицо его просияло, глаза подкатились. Он
нагнулся и издал губами звук неподмазанного колеса. Постояв немного, он щелкнул от удовольствия пальцами и еще раз чмокнул губами.
Терентий
нагибается к Фекле и его пьяное, суровое
лицо покрывается улыбкой, какая бывает на
лицах людей, когда они видят перед собой что-нибудь маленькое, глупенькое, смешное, но горячо любимое.
Долго еще бормочет благородный отец. Скидкой буфетной он пользуется до тех пор, пока малиновая краска не расплывается с его носа по всему
лицу и пока у газетчика сам собою не закрывается левый глаз.
Лицо его по-прежнему строго и сковано сардонической улыбкой, голос глух, как голос из могилы, и глаза глядят неумолимо злобно. Но вдруг
лицо, шея и даже кулаки благородного отца озаряются блаженнейшей и нежнейшей, как пух, улыбкой. Таинственно подмигивая глазом, он
нагибается к уху газетчика и шепчет...
Альберт задумался на несколько секунд, потом
лицо его озарилось грустной улыбкой. Он
нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.
Председатель, не старый человек, с до крайности утомленным
лицом и близорукий, сидел в своем кресле, не шевелясь и держа ладонь около лба, как бы заслоняя глаза от солнца. Под жужжанье вентиляции и секретаря он о чем-то думал. Когда секретарь сделал маленькую передышку, чтобы начать с новой страницы, он вдруг встрепенулся и оглядел посовелыми глазами публику, потом
нагнулся к уху своего соседа-члена и спросил со вздохом...
— Ни о чем, — сказала графиня. — Готово, так поедем. — И графиня
нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное
лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась
к нему на коленях и, взяв осторожно его руку,
нагнулась над ней
лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
Наташа стала коленом на кресло,
нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданною силой, подняла, повернула
к себе ее
лицо и прижалась
к ней.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его видимо поразило расстроенное
лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в
лице подошел
к Пьеру и
нагнулся над ним.
Пьер подсел
к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда-либо ел. В то время как он жадно,
нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другою и
лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.