Неточные совпадения
И, когда Варвара
назвала фамилию редактора бойкой
газеты, ему стало грустно.
Самгин вспомнил, что она уже второй раз
называет террор «семейным делом»; так же сказала она по поводу покушения Тамары Принц на генерала Каульбарса в Одессе. Самгин дал ей
газету, где напечатана была заметка о покушении.
— Обещались, Владимир Алексеевич, а вот в газете-то что написали? Хорошо, что никто внимания не обратил, прошло пока… А ведь как ясно — Феньку все знают за полковницу, а барона по имени-отчеству целиком
назвали, только фамилию другую поставили, его ведь вся полиция знает, он даже прописанный. Главное вот барон…
К десяти часам утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для
газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его
называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства.
В этом смысле губернатором и было решено, и ссуда была понижена на семьдесят процентов, а «Запольскому курьеру» сделано соответствующее внушение Мышников острил,
называя эту
газету «голодной».
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных
газетах и беспрестанно упоминал о ней,
называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
Хорошо тоже насчет пророка отличилась эта отвратительная
газета «Северная Пчела»; оперу «Пророк» [«Пророк» — опера композитора Мейербера (1791—1864), впервые поставленная в Париже в 1849 году.] у нас запретили
называть этим именем, а
назвали «Осада Гента».
В первом его прельщают шутовство, бойкость пера, скандалы; во втором — передержки, подтасовки, полемика, или, как он ее
называет, взаимное «щелканье»
газет и журналов.
В одном только пункте буржуа чувствует себя уязвленным: нет у него русского рябчика, о котором гостившая в России баронесса Каулла («la fille Kaoulla», как
называли ее французские
газеты) рассказывала чудеса (еще бы! сам Юханцев кормил ее ими).
«Когда приносят нам «Инвалид», то Пупка (так отставной улан
называл жену свою) бросается опрометью в переднюю, хватает
газеты и бежит с ними на эс в беседку, в гостиную (в которой, помнишь, как славно мы проводили с тобой зимние вечера, когда полк стоял у нас в городе), и с таким жаром читает ваши геройские подвиги, что ты себе представить не можешь.
В Москве шла только розница. Москвичам были интереснее фельетоны Збруева в «Современных известиях» и «Московский листок» Н.И. Пастухова. Эти два издания начали глумиться над «Русским курьером»,
называя его не иначе, как «кислощейной
газетой», а самого Н.П. Ланина — липовым редактором.
— Наша профессорская
газета, —
называла ее либеральная интеллигенция.
Товарищество «Русских ведомостей» состояло из двенадцати пайщиков, почему Н.И. Пастухов в своем «Листке» и
называл «Русские ведомости»
газетой двенадцати братчиков.
Вообще, это были люди очень несчастные, потому что
газеты каждодневно
называли их"хищниками", несмотря на то, что Перекусихин 1-й полностью возвратил похищенное, а Перекусихин 2-й даже совершенно ничего не получил.
Кислощейная
газета — так
называл ее Пастухов, помещая в «Колокольчике» карикатуры на Ланина и только расхваливая в иллюстрациях и тексте выставочный ресторан Лопашова. А о том, что на выставке, сверкая роскошными павильонами, представлено более пятидесяти мануфактурных фирм и столько же павильонов «произведений заводской обработки по металлургии» — «Колокольчик» ни слова. Пастухов на купцов всегда был сердит.
Петр Платонович Мещерский, которого жандарм
называл «князем», был действительно потомок обедневшей княжеской семьи. Прекрасно образованный, он существовал переводами, литературным заработком, гонораром за свои пьесы и был некоторое время мировым судьей. Его камеру охотно посещали газетные репортеры, находившие интересный материал для
газет.
Цензора он именовал «заведующим распространением в жизни истины и справедливости»,
газету называл «сводней, занимающейся ознакомлением читателя с вредоносными идеями», а свою в ней работу — «продажей души в розницу» и «поползновением к дерзновению против божественных учреждений».
— Милостивые государи! — повысив голос, говорил Маякин. — В
газетах про нас, купечество, то и дело пишут, что мы-де с этой культурой не знакомы, мы-де ее не желаем и не понимаем. И
называют нас дикими людьми… Что же это такое — культура? Обидно мне, старику, слушать этакие речи, и занялся я однажды рассмотрением слова — что оно в себе заключает?
— Ну, нет, еще моя песня не спета! Впитала кое-что грудь моя, и — я свистну, как бич! Погоди, брошу
газету, примусь за серьезное дело и напишу одну маленькую книгу… Я
назову ее — «Отходная»: есть такая молитва — ее читают над умирающими. И это общество, проклятое проклятием внутреннего бессилия, перед тем, как издохнуть ему, примет мою книгу как мускус.
Все эти насмешливые отзывы Миклакова, разумеется, передавались кому следует; а эти, кто следует, заставляли разных своих критиков уже печатно продергивать Миклакова, и таким образом не стало почти ни одного журнала, ни одной
газеты, где бы не
называли его то человеком отсталым, то чересчур новым, либеральным, дерзким, бездарным и, наконец, даже подкупленным.
Вообще, когда она стала ходить, как девочка, по митингам и собраниям, и ее любезно проводили в первые ряды? Даже в
газету раз попала, и репортер придавал ее появлению на митинге очень большое значение, одобрял ее и
называл «генеральша Н.». Тогда же по поводу заметки очень смеялись над нею дети.
Владимир Иваныч. Потом превосходно будет: я двадцать таких писачек, как Шуберский, найду и заставлю их
называть в
газетах прямо уже по имени господина Андашевского; мало того, я документ этот лично принесу к графу и скажу, что получил его по городской почте для доставления ему.
— Для какой же это, — я говорю, — надобности? Из камней ты, вероятно, и
назвать ни одного не умеешь, а играть ими, как игрушками, стар для этого; в библиотеке тоже, по-моему, не нуждаешься. Сколько я тебя здесь ни знаю, ты, кроме
газет, вряд ли какую-нибудь книгу и развертывал.
Что в Москве делается, уму непостижимо. На трамвайных остановках — вой стоит. Сегодня, как ехали к Чистым прудам, читал в
газете про себя,
называют — гениальный человек. Уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру провертели. Да и без уборной великолепно. Хочешь — на Арбате, хочешь — у Страстного.
И этот губернатор вдруг не кто иной, как сам Александр Иванович Герцен… который с гордостью
называет его своим другом и велит публиковать о том во всех
газетах…
— Конечно, недоразумение, маркиз прав.
Газеты называют это революцией, но лучше поверьте мне, я знаю мой народ: это простое недоразумение. Теперь они сами плачут. Как можно без короля? Тогда совсем не было бы королей, вы понимаете, какие глупости! Они ведь говорят, что можно и без Бога. Нет, надо пострелять, пострелять!
«Иностранная дама» (так
называет Доманский принцессу), узнав из
газет, что князь Радзивил намеревается отправиться в Константинополь, приехала в Венецию, чтобы под его покровительством отправиться туда же.
— Но погоди, — сказал Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни, вы Церетели
называли палачом. И я помню, я сам читал в
газетах твою речь в Могилеве: ты от лица пролетариата заявлял солдатам, что совесть пролетариата не мирится и никогда не примирится со смертною казнью. Единственный раз, когда я тебе готов был рукоплескать. И что же теперь?
Вы могли изо дня в день видеть, как студент отправлялся сначала в cremerie, потом в пивную, сидел там до завтрака, а между завтраком и обедом опять пил разные напитки, играл на бильярде, в домино или в карты, целыми часами сидел у кафе на тротуаре с
газетой или в болтовне с товарищами и женщинами. После обеда он шел на бал к Бюллье, как кратко
называли прежнюю"Closerie des Lilas", там танцевал и дурачился, а на ночь отправлялся с своей"подругой"к себе в отельчик или к этой подруге.
— Как же-с! Теперь хоть бы в этой новой
газете пошли разные статейки и слухи… Прямо личность
называют. Тут непременно по внушениям Капитона Феофилактовича делается.
Молодой человек
назвал одну из малораспространенных петербургских
газет…
Сплетни относительно Мосовой шли еще далее, не говоря уже о том, что уверяли, что будто бы все ее рассказы и сценки, помещаемые изредка в
газетах и журналах, принадлежали не ей, а ее покойному сожителю; рассказывали совершенно уверенным тоном, что она еще ранее, нежели сойтись с литератором, была замужем, что муж ее жив —
называли даже фамилию: Елкин — и что она вышла заведомо от живого мужа.
— Да, дороге! У нас нельзя делать ни добра крупного, ни крупного зла, не заняв известного положения. Это элементарно. Не служебное только положение. Но и в том слое, который не одна твоя сестра
называет"le vrai monde". Что мне за дело до общественного мнения? Где оно у нас?.. В
газетах, что ли? Им скажут:"цыц!" — и кончено. Власть должна быть в руках. Фактическая власть… Не для своих мелких целей, — я не корыстолюбец, — а для дела.
Роман этот думаю
назвать забористым названием: «Трущобы Невского проспекта, или Петербургские фальшивомонетчики» и при объявлении об издании моей
газеты «Сын Гостиного Двора» обещать его моим годовым подписчикам в виде премии.
Дела Николая Леопольдовича Гиршфельда, как одного из московских светил адвокатского мира — так, по крайней мере, чуть не в каждом номере
называла его «петуховская
газета», были блистательны.
Затем, через двести пятьдесят лет, редакция современной русской
газеты любуется этим документом и, нимало не стесняясь помещенными в ней нелепостями,
называет всю эту чепуху «достоверным источником, обстоятельно рисующим быт чужих стран и предприимчивость, бескорыстие и патриотизм русских людей».
Я не стану подробно рассказывать вам о чудовищном преступлении, в котором меня обвинили: есть события, которых люди не должны ни помнить, ни знать, дабы не получить отвращения к самим себе; но, вероятно, существуют еще в живых многие, которые помнят этот страшный процесс и «человека-зверя», каким
называли меня тогда
газеты.
Газеты называют это «новым миссионерским приемом» и говорят («Новое время», № 340), что «люди, от которых зависит отдача сукна, подметок, овса и сена, у нас могут быть миссионерами гораздо счастливее тех наших миссионеров, которые так неуспешно действуют на Дальнем Востоке».
Газета находит возможным, что «наши великосветские старухи воспользуются счастливою мыслию обращать в православие за небольшую поставку сапожного товара».
Редакция большой и самой влиятельной теперь петербургской
газеты заинтересовалась этим документом и воспроизвела «скаску» с полным доверием ко всему, что там сказано. Она прямо
назвала «скаску» Мошкина и Быкова «достоверным источником, который обстоятельно рисует быт чужих стран и предприимчивость, бескорыстие и патриотизм русских людей».