Неточные совпадения
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую
девочку, которая тут же сидела за работой,
назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше, чем взрослых, особенно после того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с
девочками, с Лидией — больше других. Презрительно
называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей было стыдно.
Жена моя и говорит мне: «Коко, — то есть, вы понимаете, она меня так
называет, — возьмем эту
девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем, с удовольствием».
Вместо почтенной столовой Платона Богдановича мы отправились сначала под Новинское, в балаган Прейса (я потом встретил с восторгом эту семью акробатов в Женеве и Лондоне), там была небольшая
девочка, которой мы восхищались и которую
называли Миньоной.
Отец этого предполагаемого Василья пишет в своей просьбе губернатору, что лет пятнадцать тому назад у него родилась дочь, которую он хотел
назвать Василисой, но что священник, быв «под хмельком», окрестил
девочку Васильем и так внес в метрику.
Пришлось обращаться за помощью к соседям. Больше других выказали вдове участие старики Бурмакины, которые однажды, под видом гощения, выпросили у нее младшую дочь Людмилу, да так и оставили ее у себя воспитывать вместе с своими дочерьми. Дочери между тем росли и из хорошеньких
девочек сделались красавицами невестами. В особенности, как я уж сказал, красива была Людмила, которую весь полк
называл не иначе, как Милочкой. Надо было думать об женихах, и тут началась для вдовы целая жизнь тревожных испытаний.
Беспорядочно, прерывая рассказ слезами, я передал мои жалобы матушке, упомянув и о несчастной
девочке, привязанной к столбу, и о каком-то лакее, осмелившемся
назвать себя моим дядей, но, к удивлению, матушка выслушала мой рассказ морщась, а тетенька совершенно равнодушно сказала...
Пульс был нехороший, и Петр Елисеич только покачал головой. Такие лихорадочные припадки были с Нюрочкой и раньше, и Домнушка
называла их «ростучкой», — к росту
девочка скудается здоровьем, вот и все. Но теперь Петр Елисеич невольно припомнил, как Нюрочка провела целый день. Вообще слишком много впечатлений для одного дня.
Я помню, что раз, поссорившись с Любочкой, которая
назвала ее глупой
девочкой, она отвечала: не всем же умным быть, надо и глупым быть; но меня не удовлетворил ответ, что надо же и перемениться когда-нибудь, и я продолжал допрашивать...
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не
назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе
девочку на воспитание.
Вообще, когда она стала ходить, как
девочка, по митингам и собраниям, и ее любезно проводили в первые ряды? Даже в газету раз попала, и репортер придавал ее появлению на митинге очень большое значение, одобрял ее и
называл «генеральша Н.». Тогда же по поводу заметки очень смеялись над нею дети.
На другой день, рано поутру, в прохладной западной тени погреба начиналась шумная работа: повара потрошили, а все дворовые и горничные девушки и
девочки, пополам со смехом, шутками и бранью щипали перепелок; доставалось тут охотникам, которых в шутку
называли «побродяжками» за их многочисленную добычу, без шуток надоедавшую всем, потому что эту пустую работу надобно было производить осторожно и медленно, не прорывая кожи, за чем строго смотрела ключница.
В разговоре между собою Фигура и Христя относились друг к другу в разных формах: Фигура говорил ей «ты» и
называл ее Христино или Христя, а она ему говорила «вы» и
называла его по имени и отчеству.
Девочку Катрю оба они
называли «дочкою», а она кликала Фигуру «татою», а Христю «мамой». Катре было девять лет, и она была вся в мать — красавица.
Событие это произошло в 1853 г., когда русские отношения к Франции были очень натянуты и в столице сильно уже поговаривали о возможности решительного разрыва. В это время раз чиновнику С. передают «для исполнения» бумагу о наказании плетьми, через палача, молодого француза N, осужденного к этому за самый гадкий поступок над малолетней
девочкой. Я не
назову вам этого француза, потому что он жив и довольно известен; а как его имя берегла от оглашения скромность «пигмея», то и я не великан, чтобы его выдать.
Пока я достиг флигеля, где жила Анета, меня раза три останавливали то лакей в ливрее, то дворник с бородой: билет победил все препятствия, и я с биющимся сердцем постучался робко в указанную дверь. Вышла
девочка лет тринадцати, я
назвал себя. «Пожалуйте, — сказала она, — мы вас ждем». Она привела меня в довольно опрятную комнатку, вышла в другую дверь; дверь через минуту отворилась, и женщина, одетая вся в белом, шла скорыми шагами ко мне. Это была Анета. Она протянула мне обе руки и сказала...
Барышня, требуя себе Грушу, которую тут же и
назвали Игрушечкой, разумеется, и не подозревает всей безнравственности своих требований, потому что она еще не имеет понятия о юридических отношениях, существующих между ею и крестьянской
девочкой.
Показательно, однако, что мать меня Татьяной не
назвала — должно быть, все-таки — пожалела
девочку…
Глуховцев. Ну, ты женщина, то есть
девочка, если принять в расчет твои года, — ну а я? Меня Онуфрий
называет испанским ослом, а вот как начали мы вместе с ним соображать, так оказалось, что и он такой же осел. Ты знаешь, уже третью ночь мы с ним не спим и все обсуждаем этот инцидент.
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной
девочкойИ своею милою».
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной
девочкойИ своею милою».
— Игренева, опять! Сколько раз надо повторять тебе, что мы вышли из того возраста, когда можно было
называть друг друга кисками, душками, мушками, блошками… Почему не клопиками, таракашками, мокричками? Брр! Презираю! Наивно и смешно. Меня, по крайней мере, избавьте от всего этого! — раздраженно проговорила зеленоглазая
девочка.
Вы считаете себя выше, презираете
девочек, которые «бегают» за учителями и равными себе воспитанницами, а сами «обожаете» простую девушку-горничную, «мужичку», как
называет себя Аннушка!
Ей около тридцати четырех — Люде, моей воспитательнице, заменившей мне покойную мать, между тем по виду она кажется немногим старше меня, пятнадцатилетней
девочки… Все в доме
называют Люду ангелом — за ее доброту. Но доброта раздражает меня порой… Мне кажется, что нельзя быть такой доброй и кроткой, и что Люда такова только ради того, чтобы ее любили… Да простит мне Господь подобные мысли!
И, наконец, рядом с Машей — «она» — странная, чудная, необычайная
девочка, злая и непонятная «чудачка», как ее
называют подруги… Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое — эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?
Ее приезды были чудесным праздником в приютских стенах. Не говоря уже о ласковом, нежном обращении с воспитанницами, не говоря о бесчисленных коробах с лакомствами, жертвуемых баронессой «своим
девочкам», как она
называла приюток, сама личность Софьи Петровны была окружена каким-то исключительным обаянием, так сильно действующим на впечатлительные натуры детей.
Иногда ночью она прокрадывалась к постели Сони Кузьменко, «приютской подвижницы», как ее
называли частью в насмешку, частью из зависти к ее религиозности другие воспитанницы, и, разбудив спящую
девочку, трогательно умоляла ее помолиться о здравии болящей отроковицы Наталии.
Маленьких узников выпускали из ящика только в часы прогулок. За это время они могли бегать и резвиться вволю.
Девочки караулили «своих «деток», как они
называли котят, чтобы последние не попались на глаза надзирательницам или, еще того хуже, «самой» (начальнице приюта), так как присутствие домашних животных, как переносителей заразы, всевозможных болезней (так было написано в приютском уставе), строго воспрещалось здесь.
Вассу она игнорировала вполне и не
называла иначе как Костяшкой за чрезмерную худобу
девочки.
В младшем отделении горбатенькая надзирательница рисует на доске печатные буквы и заставляет
девочек хором их
называть.
— Меня зовут Наташа, — твердо отчеканивая каждое слово, произнес металлический голосок, — Наташа Румянцева. Так ведь, кажется, у вас
называют в приюте? Я не откликалась вам, думая, что фамилию Румянцевых может носить еще кто-нибудь из воспитанниц, а Наташа Румянцева — я одна! — с неуловимо гордым оттенком в голосе заключила
девочка.
— Оставьте ее, — раздался несколько властный голос моей соседки, той самой бледной
девочки, которую классная дама
назвала княжной Джавахой. — Хохлушка она или цыганка, не все ли равно?.. Ты — глупая хохотунья, Бельская, и больше ничего, — прибавила она сердито, обращаясь к толстенькой блондинке. — Марш по местам! Новенькой надо заниматься.
Я засмеялась. Рассуждения четырнадцатилетней
девочки, «бабушки класса», как мы ее
называли (она была старше нас всех), несказанно рассмешили меня. Однако оставить ее на произвол судьбы я не решилась, и с грехом пополам мы прошли с Ренн историю Нового, Ветхого завета и необходимые молитвы. А время не шло, а бежало…
Нина выдвинулась вперед и дрожащим от волнения голосом начала свое признание. Добрая
девочка боялась не за себя.
Назвать Гаврилыча — значило подвергнуть его всевозможным случайностям, не
назвать — было очень трудно.
За последние шесть дней я не жила, а точно неслась куда-то, подгоняемая все новыми и новыми впечатлениями. Моя дружба с Ниной делалась все теснее и неразрывнее с каждым днем. Странная и чудная
девочка была эта маленькая княжна! Она ни разу не приласкала меня, ни разу даже не
назвала Людой, но в ее милых глазках, обращенных ко мне, я видела такую заботливую ласку, такую теплую привязанность, что моя жизнь в чужих, мрачных институтских стенах становилась как бы сноснее.
Маме я ничего не писала о случившемся, инстинктивно чувствуя, ведь это сильно огорчит ее, тем более что она, ничего не подозревая, писала мне длинные письма, уделяя в них по странице на долю «милой
девочки», как она
называла мою дорогую, взбалмошную, так незаслуженно огорчившую меня княжну…
Но вот появилось ее «маленькое стадо» (так она в шутку
называла нас), плачущее, молящее остаться, с доказательствами такой неподкупной детской привязанности, которую не купишь ни за какие деньги, что сердце доброй учительницы дрогнуло, и она осталась с нами «доводить до выпуска своих добреньких
девочек».
«Пускай говорят, что хотят, — думал он. — Пойду сейчас, стану на коленки и скажу: „Анна Филипповна!“ Она баба добрая, поймет… И будем мы воспитывать… Ежели он мальчик, то
назовем — Владимир, а ежели он
девочка, то Анной… По крайности в старости будет утешение…»
Васильева или «Котошка», как ее
называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие
девочки бегали и играли в зале.
— Ложь! — вскричала молодая женщина, — вы лжете, сударь! Это вовсе не Тото… Вы слышали, господа, что крикнул этот ребенок? — обратилась госпожа Раева к публике, — она
назвала свое имя, просила спасти ее. Я хорошо знаю эту
девочку! Её несчастная мать разыскивает ее! Я ее отвезу к матери сию минуту.
— Кто взял мячик малютки? — повысив голос на всю залу закричала некрасивая, но бойкая
девочка, Фимочка Ярош или Ярышка, как ее
называли в пансионе.
— Нина, слышите ли вы! вот так ответ! У тебя нет фамилии, что ли? Слышите, mesdames'очки, ее зовут Нина, и учителя будут ее
называть «г-жа Нина»… ха, ха, ха!.. — расхохоталась
девочка.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Краснушка, как
называли подруги рыженькую
девочку, — скажите, как важно!.. Княжна Джаваха! Да вы знаете ли, mesdam'очки, что на Кавказе у них все князья. У кого есть два барана — тот и князь.
Все
девочки захихикали… Та, которую
называли Ивановой, подняла голову и произнесла по адресу первой шалуньи...
Лиза была не по летам развитая
девочка: в двенадцать лет похожа была на взрослую девицу по разговору, хотя по внешности не казалась старше своих лет; с миловидностью почему-то английского типа, с двумя выдающимися зубами верхней челюсти, с забавным англо-французским акцентом, когда говорила по-русски, со смесью детскости, с манерами и тоном взрослой девицы. Она не говорила Герцену"папа", а
называла его и в его присутствии"Александр Иваныч", с сильной картавостью.
Слово «сцена» было произнесено. Палтусов задумался. Ему жалко стало этой «
девочки», — так он
называл ее про себя. Она умненькая, с прекрасным сердцем, веселая, часто забавная. Женишка бы ей…
Мая Лер неспроста
называла себя феей. Когда звонкий, серебристый голосок
девочки раздавался в чаще леса, ее дедушка, Дмитрий Иванович Лер, княжеский управляющий, говорил своему старому слуге Антону: «Точно маленькая фея поет в лесу». И дедушка и Антон с тех пор и прозвали Маю феей.
Когда маленькая сиротка — внучка старого лесничего и управляющего бывшего княжеского хутора, приобретенного теперь Волгиным была совсем крошкой, она не могла выговаривать своего имени «Маня» и
называла себя Мая. Потом, когда
девочка подросла, это имя так и осталось за нею.
Княжна Людмила, добрая, хорошая, скромная девушка, и не подозревала, какая буря подчас клокочет в душе ее «милой Тани», как
называла она свою подругу-служанку, по-прежнему любя ее всей душой, но вместе с тем находя совершенно естественным, что она не пользуется тем комфортом, которым окружала ее, княжну Людмилу, ее мать, и не выходит, как прежде, в гостиную, не обедает за одним столом, как бывало тогда, когда они были маленькими
девочками.
Свою новорожденную
девочку гречанка тоже
назвала Калисфенией.
Мысли Пашкова перенеслись на
девочку, которую он и жена удочерили, и, следовательно, она могла с законным правом
называть их «папа» и «мама».